Империя (Под развалинами Помпеи) - Курти Пьер - Страница 38

• Предыдущая
• 38/122
• Следующая

«Религия, – пишет этот знаменитый немецкий историк, – в которую никто более не верил, удерживалась лишь по политическим причинам. Неверие и суеверие, различные цвета одного и того же явления, подавали друг другу руки в римском мире этой эпохи, и не было недостатка в личностях, удерживавших в себе то и другое; отрицавших богов вместе с Эпикуром и, в то же время, молившихся и приносивших жертвы перед всеми алтарями. Естественно, что одни лишь боги востока были в моде; по мере того, как люди эмигрировали из Греции в Италию, и боги востока прибывали толпой на Запад. Перенесение фригийского культа в Рим в эту эпоху выражается ясно в полемическом тоне современников этой эпохи, Варрона и Лукреция, и в поэтическом прославлении этого культа изящным Катуллом, высказывающим характерное желание, чтобы богиня удостоила вертеть головы лишь другим, но не ему. Новым предметом обожания был культ персидский, который, как говорят, перешел к западным жителям посредством пиратов Средиземного моря; полагают, что самое древнее место этого культа на Западе (Европе) был Олимп. Но жители Запада, принимая восточный культ, оставляли в стороне его элементы, возвышенные, интеллектуальные и моральные, какие видны в Агурамазде; и высшее божество чистого учения Зороастра осталось, разумеется, неизвестным на Западе: обожание тут перешло на божество, занявшее первое место в древней национальной персидской религии, перенесенное Зороастром на второе место, на божество солнце – Митру. Но самая лучшая и самая мягкая форма персидской религии не привилась в Риме так легко, как скучная своим мистицизмом и странная религия Египта; Изида, мать всей природы, Озирис, вечно умирающий и вечно возрождающийся, мрачный Серапис, молчаливый и важный Арпократ и божество-собака Анубий.

В тот год, когда Клодий предоставил свободу кружкам и собраниям (696 г. от нач. Рима), чем мог пользоваться и простой народ, упомянутая толпа богов приготовилась проникнуть и в древнее убежище римского Юпитера, в Капитолий; лишь с трудом могли не допустить этого вторжения, будучи, однако, вынуждены дозволить постройку храмов для новых богов в предместьях Рима. Не было другого культа, который был бы так популярен среди низшего класса народа, как культ Изиды; и когда сенат приказал уничтожить храм этой богини, находившийся в самом городе, то ни один рабочий не захотел начать его разрушение, так что консул Луций Павел принужден был собственноручно нанести храму первый удар молотом. Чем была развратнее женщина, тем сильнее обожала она чистую и добрую Изиду».[125]

После смерти Юлия Цезаря храм Изиды был возобновлен на общественный счет; фанатическое усердие в это время преодолело слабую и равнодушной политику. Изгнанные когда-то боги вновь возвратились с берегов священного Нила, число поклонников их увеличилось, храмы были возобновлены с большей роскошью и их явилось целых три: один близ оливковой рощи, упоминаемый Ювеналом, другой у цирка Фламинии и третий на Марсовом поле, самый знаменитый по чудотворным исцелениям верующих, что подтверждает изящный, но удрученный болезнью Тибулл в следующем стихотворении:

Изиде, подобно Серапису, приписывали не только силу исцелять больных, но и спасать от кораблекрушения; и как выздоравливавшие от тяжелых болезней, так и спасавшиеся от гибели на море спешили посвящать ей «благодарственные доски», на которых изображались совершенные ею чудеса и которыми были увешаны внутренние стены ее храмов. По словам Ювенала это приносило большую пользу живописцам:

Но возвратимся к нашему рассказу.

Когда Деций Силан сказал свое имя Рамзету, тот спросил его:

– Молодой римлянин, не должен ли ты предпринять далекое и опасное путешествие морем?

– Да, должен.

– Есть одна важная дама, которой дорога твоя жизнь, а эта дама дорога богам.

– Мне сладко слышать это; я принес уже Венере жертву в знак благодарности.

– Не принесешь ли ты жертв и Изиде, которая хранит плавающих по морям? – спросил Рамзет с едва заметной иронической улыбкой и с худо скрываемой злостью в глазах.

– По возвращении я повешу на стенах ее храма благодарственные венки.

– А зачем не хочешь ты сделать этого перед своим отъездом?

– Потому что выражение благодарности следует после полученного благодеяния.

– А ты будешь облагодетельствован в самом скором времени…

При этих словах у верховного жреца Изиды глаза засверкали еще большей злостью.

– Оставь таинственный язык твоего культа и сообщи мне поручения Юлии.

– Благочестивая внучка Цезаря Августа, через три дня, удалится в стены этого храма на десять дней и десять ночей и на это время прервет всякие сношения с людским обществом.

– Но если ты позволишь… – прервал его Деций, догадавшись, к чему вело это предисловие.

– Нет, скажи лучше, если ты согласишься сделаться последователем нашей религии и будешь посвящен в священные мистерии. Согласен ли ты на это? Отвечай.

– Что это будет стоить? – спросил вместо ответа молодой патриций, знавший жадность жрецов Изиды, вошедшую в поговорку, и то, что с ними излишне было говорить обиняками.

– Римлянин, предмет твоего желания. может ли быть оценен? Но посвящение твое требует расходов, и жрец, исполняющий у нас обязанность мистагога[128] бъявит тебе сумму этих расходов.

– Так мне нравится, Рамзет; я люблю прямую речь, – одобрил, улыбаясь, патриций.

– Но нет ли с тобой товарища, богатого помпейского навклера?

– К чему этот вопрос?

– Да я говорю об обоих. Если ты придешь, то и он придет; таково желание Юлии.

– А когда мне явиться?

– Я сказал уже тебе – через три дня. Посвящение будет происходить ночью. По праву верховного жреца я освобождаю вас от десятидневного воздержания, положенного по уставу нашего культа, дозволяется употреблять вино и мясо. Вам скоро придется предпринять тяжелое и долгое путешествие, а это достаточный мотив моего разрешения.

– Мы на все готовы, но пойми, Рамзет, что исключительные обстоятельства не дозволяют, чтобы церемония посвящения была совершена публично. Глаз Августа и проницательность той особы, которая находится близ него, могут догадаться о преследуемой нами цели и наше предприятие, в этом случае, сделалось бы роковым для нас самих.

– Будь спокоен, Деций Силан, сын Деция.

И молодой человек удалился.

В начале третьего дня, в девятом часу, большие носилки, несомые ловкими и сильными нумидийцами, остановились у дверей того же самого храма Изиды, на Марсовом поле, и из них вышли две грациозные женщины, плотно окутанные в паллы и с покровом на голове.

Пророк, т. е. верховный жрец вместе с прочими священнослужителями Изиды – комастами и цаконами – находились уже у храма и встретили новоприбывших звуками цитр; обе женщины скромно прошли, не снимая покровов со своей головы, мимо этих жрецов египетской богини, стоявших в две линии и наряженных чучелами.

При храме Изиды находилась целая каста жрецов. По культу обязанность этой касты заключалась в изучении наук, – физики, астрономии, естественной истории, географии и медицины, равным образом теологии, философии и пророчества, а также занятия архитектурой, живописью и музыкой, собирание аннал и хроник, как своего отечества, так и чужих стран. Члены этой касты должны были вести воздержанную, строгую жизнь, стараться сохранять свое тело в высшей чистоте; с последней целью в этой касте было введено обрезание, а вся одежда заключалась, как было уже сказано выше, в белоснежной льняной тунике, носимой жрецами Изиды в воспоминание того, что эта богиня, о чем упоминает и Овидий, первая ввела в употребление лен; верхняя же часть тела их оставалась обнаженной, а голова была выбрита.

• Предыдущая
• 38/122
• Следующая