Убить фюрера - Курылев Олег Павлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/118
• Следующая

Гостя усадили в кресло, Нижегородский устроился напротив, Каратаеву же, расположившемуся сбоку, выпала роль секретаря. Его предложение чашечки кофе или крепких напитков было равнодушно отвергнуто.

— Так я вас слушаю, господин… э-э-э… Пикарт, — Рейхштайль вытянул вперед ноги, жирные ляжки которых были туго обтянуты штанами в узкую черно-серую полоску. — Начните с того, о какой сумме сделки идет речь. Я так и не понял, для чего мне, собственно говоря, пришлось сюда ехать.

— Десять миллионов марок, — как бы извиняясь, ответил Вадим.

Каратаев вздрогнул. Он удивленно посмотрел на Нижегородского: не оговорился ли тот. Затем перевел взгляд в сторону «канцлера», как мысленно окрестил маклера. Брови того медленно поднялись вверх. Глаза с желтоватыми белками пристально, с нескрываемым интересом посмотрели на собеседника.

— Десять миллионов? Я не ослышался?

До этой секунды Рейхштайль был уверен, что чех, так ловко обставивший Гаусмана на бегах, просто решил выгодно вложить свои дармовые пятьсот тысяч. Он трясется над ними и считает возможным беспокоить солидных людей. Но десять миллионов…

— Десять, господин Рейхштайль, вы не ослышались. Хотелось бы больше, но, увы, основной капитал будет скован на Сретенской ярмарке, которая, как известно, работает в Киеве с пятого по двадцать пятое февраля. Август, попроси фрау Парсеваль сделать мне пуншу. Что-то я нынче подпростыл.

— Чем же вы занимаетесь? — поинтересовался старший маклер.

Нижегородский как бы пропустил его вопрос мимо ушей, хотя частично все же ответил:

— Меня интересует «Дойчер штерн». Россия, конечно, необъятна в смысле бизнеса, но хочется поработать и в ваших колониях. Согласитесь, господин Рейхштайль, что все лакомые куски на Африканском континенте застолбили задолго до вас. Я имею в виду Второй рейх. Ваша немецкая Восточная и Западная Африка впечатляет, но только на карте. Это территории германского престижа, и потребуется много времени и денег, чтобы превратить пустыни в настоящие колонии. Я уж не говорю о вашем недавнем приобретении — Конго. Триста тысяч квадратных километров, населенных мухами цеце и горсткой сонных аборигенов. И это в обмен на Южное Марокко!

Послышалось покашливание Каратаева. Нижегородский понял, что увлекся, наступив на больную мозоль, натертую немцами прошлым летом.

— Да, так вот, о колониях… немецкие колонии…

— Но вы-то как раз не немец, — раздраженно проговорил Рейхштайль.

— Я подданный моего императора — единственного истинного друга вашего кайзера. И с вашей помощью я хочу вложить деньги в германскую экономику. Будете горячий пунш? Август, еще один бокал, пожалуйста.

Через несколько минут они приступили к обсуждению деталей.

— Я появлюсь у вас в конторе, господин Рейхштайль, в субботу, четвертого февраля, ровно в десять часов утра. Хотелось бы, чтобы к этому моменту вся ваша бригада была в сборе и в полной готовности.

— А что такого особенного случится в этот день?

— В этот день мне исполнится тридцать три года.

— Надеюсь, не забуду вас поздравить, — пробурчал маклер, недовольный странной манерой богатого чеха вести деловой разговор. — Мне предстоит работать по цессии[5] или с наличными?

— Мой счет в Колониальном банке, но первый миллион я привезу наличными в крупных билетах. Получение остальных девяти чуть позже мы оформим с вами посредством заемного письма. Вас устроит?

— Вполне. Надеюсь, вы осведомлены о размерах моего куртажа?

— Буду рад узнать.

— Две десятых процента от суммы сделки в интервале от миллиона до пяти.

— Мог бы предложить вам больше, — вздохнул Нижегородский, — но, увы, знаю, что нельзя.

Рейхштайль тяжело поднялся.

— Что ж, жду вас четвертого.

— Про какие такие десять миллионов ты тут рассказывал? — набросился Каратаев на Нижегородского, когда тот, отвезя «канцлера», вернулся домой. — У нас и девятисот тысяч не наберется!

— Это чистой воды экспромт, Савва Августович. Ты видел его рожу? Когда он уселся напротив меня и спросил про деньги, я понял, что надо блефовать. Иначе он просто лопнул бы от высокомерия.

— А что ты плел про колонии, в особенности про Конго?

— Извини, сорвалось. — Вадим плюхнулся на стоявший в простенке между дверьми их комнат кривоногий диванчик и бросил рядом свой смокинг. — Хотелось сбить спесь с этого господина, а тут как раз недавняя статья в «Националь цайтунг». Попалась мне в поезде, и я прочел от нечего делать. Ладно, Савва, поговорим лучше о деньгах: десять не десять, а один лимон нам иметь нужно. Сколько там не хватает?

— Полтораста тысяч.

— Куда отправимся на заработки?

— А если в казино? — предложил Савва.

— Полтораста тыщ сорвать за раз на рулетке? Это нереально. У них предельная ставка — тысяча талеров. Постой, — встрепенулся Вадим, — у тебя что, есть выигрышный номер?

— Даже четыре подряд! На двадцать восьмое января. Только не здесь, а в Висбадене.

Нижегородский подпрыгнул.

— В Висбадене? Ты не шутишь? — Он забегал по комнате. — Погоди, погоди. Ведь это, если не ошибаюсь, настоящий Рулетенбург. Я слыхал один разговор в «Фортуне» о тамошних ставках в пять тысяч французских франков, а это… — он наморщил лоб, — что-то около четырех тысяч марок…

— Четыре тысячи пятьдесят по курсу «Гросс Дойче Банка».

— А четыре на стрейт дадут сразу сто сорок! — Он снова плюхнулся на диван. — Так, давай рассказывай.

Каратаев сообщил компаньону о прочитанном им несколько дней назад интервью в «Фигаро» от первого февраля с каким-то модным писателем, только что вернувшимся в Париж из Висбадена. Когда речь зашла о рулетке, тот поведал историю о том, как оказался свидетелем выпадения в трех спинах кряду единицы, двойки и тройки. Причем после единицы и двойки он в шутку громко сказал, что теперь непременно выпадет тройка, и поставил на нее какую-то мелочь. Тройка выпала. Все присутствовавшие бросились ставить на четверку, завалив соответствующую клетку игрового поля ставками. При этом они заворачивали монеты в бумажки или банкноты и подписывали их, чтобы потом была возможность разобраться где чье. Выпало зеро.

— А он не врет? — усомнился Нижегородский.

— Да вроде не похоже: приводит в свидетели кого-то еще, даже называет имя.

— А самого как звать и где это произошло?

— Сейчас посмотрю. Я выписал в блокнот.

Савва сходил к себе и вернулся с тетрадкой в руках.

— Вот: Мишель Моризо, драматург, казино «Лотос», двадцать восьмое января, суббота.

— Мишель Моризо… — Нижегородский задумался и стал размышлять сам с собой: — Так… два первых номера, то есть единица и двойка, уйдут на идентификацию эпизода. По ним мы поймем, что пошла именно эта серия… конечно, при наличии поблизости этого самого Моризо. Там есть его фотография?.. Отлично! Тогда на тройке и зеро можно действительно поиграть. Ладно, — он хлопнул себя по колену. — Включай свой очешник, я должен сам все прочитать. Потом решим… Моризо… Моризо… Вроде где-то слышал…

Через несколько дней они прощались на Потсдамском вокзале. Нижегородский уезжал один. При нем был средних размеров чемодан, набитый рубашками, галстуками и прочим гардеробом, словно его владелец отправлялся в трехмесячное артистическое турне. Двойное дно чемодана скрывало двадцать тысяч марок крупными купюрами.

— Провернем дело с пароходными акциями, Савва, и нужно срочно заняться натурализацией, — говорил он Каратаеву, прохаживаясь с ним по перрону. — Ведь кто мы с тобой сейчас? Две темные личности без прошлого и даже без нормальных легенд. Заинтересуйся нами контора рангом повыше районного полицейского участка, и могут быть неприятности. У тебя есть на этот счет предложения?.. Вот видишь. А надо что-то думать. Наше счастье, что у нас пока нет явных недоброжелателей. Но в скором будущем я тебе их гарантирую.

Дали первый свисток. Нижегородский продолжил свою мысль:

• Предыдущая
• 15/118
• Следующая