Дающий - Лоури Лоис - Страница 18

• Предыдущая
• 18/29
• Следующая

— Дающий, — спросил он однажды, придя на занятие на следующий день после того, как его отпустили без обучения, — почему вам так больно?

Дающий не ответил, и Джонас продолжил:

— Главная Старейшина говорила мне еще на Церемонии, что прием воспоминаний вызывает страшную боль. И вы рассказывали, что воспоминания, высвободившиеся, когда предыдущий ваш ученик потерпел неудачу, принесли страдания всей коммуне. Но я не страдал, Дающий. Не страдал по-настоящему, — Джонас улыбнулся. — Нет, я, конечно, помню тот солнечный ожог, который я принял в первый день. Но это было не так уж и страшно. Какие воспоминания заставляют вас страдать? Дайте мне хотя бы часть, может, это облегчит вашу боль.

— Хорошо. Ложись. Видимо, время пришло. Я не могу защищать тебя вечно. Рано или поздно тебе все равно пришлось бы взвалить эту ношу на себя.

Джонас лег на кровать. Ему было немного страшно.

— Ладно, — сказал Дающий через минуту. — Думаю, надо начать с чего-то привычного. Давай еще раз отправимся на тот холм, с которого ты спускался на санках.

Он опустил руки Джонасу на спину.

В этом воспоминании все было примерно так же, хотя холм, похоже, был более крутым, а снегопад — не таким обильным.

Кроме того, было гораздо холоднее, понял Джонас. Сидя на санках на вершине холма, он видел, что снег у подножия не такой мягкий и густой, как в тот раз, а наоборот, твердый, обледеневший.

Санки сдвинулись с места, Джонас вдохнул бодрящий морозный воздух и засмеялся от радости, предвкушая захватывающий спуск.

Но полозья не смогли прорезать корку заледеневшего снега, и вместо того, чтобы плавно заскользить, санки боком понеслись вниз. Джонас натянул веревку, пытаясь вырулить, но холм был слишком крутым, а скорость — слишком большой, и он потерял управление. Джонас больше не наслаждался свободой, он был до смерти напуган. Его несло против воли, на дикой скорости, навстречу ледяной земле.

Санки налетели на какую-то кочку, Джонаса подбросило в воздух. Он упал на согнутую ногу и услышал, как треснула кость. Он проехался щекой по ледяной корке. Некоторое время он просто лежал не в силах пошевелиться и ничего не чувствовал, кроме страха.

А потом пришла первая волна боли. Он охнул. Как будто ему в ногу всадили нож и теперь огненным лезвием перерезают нерв за нервом. Помутившимся от боли рассудком Джонас принял слово «огонь» и почувствовал, как языки пламени лижут разорванную плоть. Он попытался сдвинуться с места. И не смог. Боль все росла.

Он закричал. Никто не ответил на его крик.

Он заплакал. Рыдая, он повернул голову набок, и его стошнило на замерзший снег. Кровь текла с разбитого лица в лужу рвоты.

«Не-е-ет!» — заорал он, но крик растворился в пустоте, его унес ветер.

Вдруг он снова оказался в Пристройке. Он лежал, скрюченный, на кровати и плакал.

Теперь он мог двигаться. Джонас перекатывался по кровати, глубоко дыша, чтобы освободиться от боли воспоминания.

Он сел и посмотрел на свою ногу, целую и невредимую. Боли стало намного меньше. Но все же нога болела ужасно, а лицо было мокрым от пота.

— Можно мне, пожалуйста, обезболивающее? — взмолился Джонас.

В обычной жизни обезболивающее давали всегда — если ты ушибся или упал с велосипеда, прищемил палец или мучился животом. Мазь, таблетка или, в особо тяжелых случаях, укол мгновенно избавляли от боли.

Но Дающий сказал «нет» и отвернулся.

Тем вечером Джонас ушел домой, прихрамывая. Велосипед он катил рядом. Боль от солнечного ожога была такой слабой и сразу ушла. Но эта боль не отпускала. Джонас старался быть храбрым. Он помнил — Главная Старейшина говорила, что он должен быть храбрым.

— Что-то не так, Джонас? — спросил Отец за ужином. — Ты какой-то тихий сегодня. Ты себя плохо чувствуешь? Может, дать тебе лекарство?

Но Джонас помнил Правила. Никаких лекарств, если проблемы связаны с Обучением.

И никаких обсуждений Обучения. Когда настало время делиться чувствами, Джонас просто сказал, что устал, потому что уроки в школе в тот день оказались неожиданно трудными.

Он рано ушел в спальню и из-за прикрытой двери слышал, как родители и Лили смеются, купая Гейба.

«Они никогда не знали боли», — подумал Джонас. От этой мысли ему стало очень одиноко.

Он тер ноющую ногу. В конце концов, он заснул. Но и во сне его не оставляли боль и чувство одиночества, и он снова и снова оказывался у подножия холма.

Обучение продолжилось, и теперь почти каждое занятие включало в себя боль. Боль от перелома оказалась вполне терпимой по сравнению с теми страданиями, которые доставляли ему новые воспоминания, — Дающий постепенно показывал ему все ужасы прошлого. Каждый раз Дающий, пытаясь ободрить Джонаса, заканчивал день каким-нибудь красочным приятным воспоминанием: катание на лодке по зелено-голубому озеру, луг, усыпанный цветущими желтыми анемонами, розовый восход в горах.

Но этого было мало, чтобы успокоить боль, которую Джонас только начинал узнавать.

— Почему? — спросил Джонас, приняв очередное мучительное воспоминание: в нем, отверженный всеми, он ощутил голод. Голод вызвал спазмы в пустом, вздутом животе. Он лежал на кровати, ему все еще было больно.

— Почему мы с вами должны хранить все эти воспоминания?

— Они дают нам мудрость, — ответил Дающий. — Не будь я мудрым, я не смог бы выполнять свою работу и давать советы Комитету Старейшин, когда он призывает меня.

— Но какую мудрость может дать голод? — простонал Джонас. Воспоминание закончилось, но живот все еще болел.

— Некоторое время назад, еще до того, как ты родился, — сказал Дающий, — члены коммуны обратились к Комитету Старейшин с просьбой. Они хотели увеличить рождаемость. Они хотели, чтобы каждая Роженица производила на свет четырех, а не трех детей. Они считали, что это увеличит население, а значит, и количество Рабочих.

Джонас кивнул.

— Вполне разумно.

— Идея была в том, что каждая Семейная Ячейка сможет воспитывать еще одного ребенка.

Джонас опять закивал.

— Мы бы точно смогли, — сообщил он. — У нас в этом году Гэбриэл, и, по-моему, третий ребенок — это очень здорово.

— Комитет Старейшин попросил моего совета, — продолжил Дающий. — Им тоже казалось, что это разумное предложение, но так как идея была новой, они решили, что им требуется моя мудрость.

— И вы использовали воспоминания?

— Да. И самым сильным воспоминанием из тех, что пришли ко мне, оказалось воспоминание о голоде. Оно пришло из очень далекого времени. Тогда, много веков назад, людей стало так много, что голод захватил все. Ужасный, мучительный голод. А за ним — война.

«Война?» — Джонас не знал, что это. Зато он понимал теперь, что такое голод. Джонас машинально погладил себя по животу.

— И вы описали им это?

— Они не хотят ничего слышать о боли. Они просто советуются. Я посоветовал им не увеличивать население.

— Вы сказали, что это было до моего рождения. То есть они редко приходят к вам за советом. Только когда, как вы выразились, появляется проблема, с которой они никогда не сталкивались. И когда они звали вас в последний раз?

— Помнишь тот день, когда над коммуной пролетел самолет?

— Да. Я очень испугался.

— Они тоже. Они хотели его сбить. Но спросили моего совета. И я велел им подождать.

— Но как вы догадались? Как вы поняли, что пилот просто сбился с курса?

— Никак. Я использовал свою мудрость, полученную из воспоминаний. В прошлом люди иногда убивали других людей сгоряча или из страха, и это приводило к ужасным последствиям, которые уже им самим грозили уничтожением.

Джонас внезапно понял одну вещь.

— То есть, — медленно заговорил он, — у вас есть воспоминания о том, как люди уничтожают друг друга? И вы их тоже должны мне передать, чтобы я обрел мудрость?

— Да.

— Будет больно, — сказал Джонас, и это не было вопросом.

• Предыдущая
• 18/29
• Следующая