Генерал Корнилов - Кузьмин Николай Павлович - Страница 79

• Предыдущая
• 79/150
• Следующая

– К сожалению, еврей.

– Но дворянин же!

– И тем не менее. По матери. А у них это – главное. Пришла пора смешаться генералу.

– Считаете, что никаких им прав не обязательно? Не следует?

– Права! О правах обыкновенно толкуют квартиранты. Жиль цы внаем. Мы же хозяева нашего дома. И нам следует думать о своих обязанностях. А то можем и лишиться дома!

Постояли друг против друга, неловко помолчали.

– Капитан, а эта организация в Полтаве… там что, тоже?

– Там хороший камуфляж. Надежный, трехслойный. Вроде бы орудуют под маркой торгового дома «Унгер, Гольд штейн и компания». Чем занимаются? Едва копнули – обнаружилось, поставляют девушек в публичные дома Александрии и Порт-Саи да. Еще копнули – новая торговая контора «Яков Итциг с сы новьями». Тоже вербуют девушек в Константинополь. Незаконно все, конечно, но-о… не так уж страшно. Обычные еврейские гешефты. Главное же их занятие – совсем другое. Уже не девуш ки… Какие девушки! Прямая связь со Стокгольмом, с Варбургом. А уж кого-кого, а Варбурга мы знаем хорошо. Родственные связи и с Берлином, и с Америкой.

Капитан умело выдержал эффектную паузу.

– Хотел бы обратить внимание вашего превосходительства на последнее обстоятельство. Все эмигранты – это просто бросается в глаза – следуют в Россию исключительно через Стокгольм!

Внезапно Корнилов вспомнил, что именно в Стокгольме и как раз на крючок Варбургу попал в свое время такой деятель, как Протопопов. Достаточно оказалось одной встречи, одного тайного разговора. Вскоре после этого ловкий Распутин, действуя через царицу, сделал Протопопова министром внутренних дел России.

– Именно! – улыбнулся Нежинцев. Своим замечанием коман дующий доставил ему невыразимое удовлетворение.

Возвращаясь за свой громадный стол, Лавр Георгиевич сделал несколько замечаний насчет ближней фронтовой разведки. Это были дела насущные. Еще в Петрограде он узнал, что немцы вдруг спешно сняли с Западного фронта четыре своих самых боеспособных пехотных корпуса. Ожидать их следовало здесь.

Во Временном правительстве менялись люди, но политика оставалась прежней. Заменив Гучкова и Милюкова, новая власть продолжала действовать с чужого голоса – в интересах союзников.

Из Лондона и Парижа настойчиво требовали наступать. Новый военный министр России адвокат Керенский заверял обоих послов в верности союзническому долгу.

Идея большого наступления на Восточном фронте носилась еще в декабре прошедшего года. Успех казался обеспеченным. Впервые за много месяцев подвезли огромное количество снарядов. На конференции союзников в Петрограде, тянувшейся чуть не месяц, заговаривали о планах послевоенного устройства разгромленной Германии. Победа виделась близкой, неминуемой… Все смешалось после царского отречения. Армия замитинговала и принялась выкрикивать все, о чем молчала долгие три года. Солдаты, не вылезавшие из окопов уже четвертый год, горячо откликнулись на призыв большевиков к немедленному миру («без аннекций и контрибуций»). Тем более им следовало поспешить домой, где должен начаться дележ господских земель.

Знаменитая «нота Милюкова» показала, что о близком мире следует забыть. Установка оставалась прежней: мир принесет только решительный разгром противника. Временное правительство, сделав военным министром Керенского, не уставало заверять союзников о своей готовности воевать до победного конца. Союзные послы, Бьюкеннен и Палеолог, не вылезали из министерских кабинетов. Свои требования наступать они облекали в деликатную форму, настаивая на «активных действиях во имя мира».

Повторялась старая картина: победой над противником мыслилось разрешить внутренние политические трудности. 13 лет назад на этом обожглось царское правительство, затеяв войну с незначительным островным государством – Японией. Ничего другого не придумало и Временное правительство. Победоносное наступление, пусть даже небольшое, мигом поправит худое положение в стране.

На победу надеялись, как на чудесное лекарство от всех бед.Командующий 8-й армией генерал Корнилов пребывал в тяжелом, мрачном настроении. К наступающим боям его корпуса совершенно не готовы. Но в то же время он сознавал, что каждый день бездействия на фронте усиливает разложение солдат. Армия не должна бездельничать и пустобаить. Это мощный, но капризный механизм. Митинговщина уже внесла в него гнилостное разложение. Боевые действия, если только к ним готовиться как следует, подтянут армию и, безусловно, оздоровят весь ее одрябший организм.

Состояние армейского здоровья требовало или немедленного заключения мира (с последующей массовой демобилизацией), или же властной, жесткой подготовки к сражениям, к приведению полков и дивизий в мускулистое боевое состояние, с каким они начинали эту войну три года назад.

Проще было выбрать мир. Этого добивалась изнемогавшая Германия, к этому призывали большевики, к этому стремились сами солдаты. Но о мире не хотели слышать союзники России, отчего и Временное правительство решительно отвергало любую мысль о замирении.

В своей жизни Лавр Георгиевич не знал никакого иного дела, кроме солдатского. Армейский офицер, считал он, подобен искусному хирургу: все его действия должны быть властными, решительными, точными. Этого требует само состояние больного на операционном столе. От врача, как и от офицера, зависит жизнь и здоровье тех, кто ему доверен.

Всяческие нерешительность и жалость будут лишь проявлениями слабости, преступной потому, что приведет она к напрасной гибели множества народа.

Оставив Петроград, Лавр Георгиевич вскоре убедился, что патриотическое движение, избравшее его своим лидером, живет и продолжает действовать. Время от времени к нему наезжали из столицы эмиссары. По-прежнему все надежды связывались с армией. Тогда тем более следовало поторопиться с восстановлением необходимой дисциплины. В нужный час армия должна быть готова выполнить любой приказ.

Таким образом, подготовка к наступательным боям совпала с решением восстановить боеспособность армии, выбить из нее всю революционную разболтанность. Армии предстояло снова стать самым сильным, самым послушным инструментом государства.

Четвертый год войны измотал силы России. Под ружье, так или иначе, было поставлено 16 миллионов человек – половина трудоспособного населения. Самые здоровые мужчины «работали» с винтовками в руках, сидя безвылазно в окопах. Попытки наступать и неудачные сражения обходились миллионами убитых, покалеченных, попавших в плен. В настоящее время непосредственно на передовой находилось два миллиона солдат. Ихобслуживали фронтовые и армейские тылы, в частях которых числилось три с половиной миллиона людей в шинелях. Помимо этого в военных округах проходили подготовку еще полтора миллиона мужиков, мобилизация выскребла их из самых глухих уездов.

О предельном напряжении российских сил свидетельствовало и плачевное состояние финансов. Война уже обошлась в 50 миллиардов рублей. Внешняя задолженность России иностранным банкам возросла до 65 миллиардов рублей. Растущая инфляция убивала русский рубль. За три военных года его стоимость упала втрое.

В молодые годы, переодевшись дервишем и направляясь в Кашгар, Лавр Георгиевич как-то стал свидетелем азартнейшей «байги», скачек степняков на самых отборных лошадях. Десятки джигитов готовились к восходу солнца. Всю ночь скакунам не давали отдыхать, проваживая их в поводу. К тому часу, когда над песками заалел восток, уставшие лошади покрылись испариной. Еще час, другой – и они уже едва переставляли ноги. Полная готовность к дикой скачке определялась так: скакун изнемогал настолько, что был не в состоянии переступить через брошенную на землю плеть – он зацеплял ее копытом.

Секрет такой изматывающей подготовки оказался прост. Бессонной ночью расходовались и сгорали, так сказать, обычные, поверхностные силы. Наступал черед самых глубинных, самых сокровенных, мобилизация которых происходит лишь в редчайший, судьбоносный час. Такими силами обладает каждый организм. Просто эти силы сохраняются и дремлют где-то очень глубоко. Во время скачки лошади были поставлены перед необходимостью продемонстрировать, каков у них этот запас природных сил. После изматывающей ночной усталости скакуны испытывали что-то вроде вспышки, глаза им застилало, сердце бешено работало, они показывали редкостную резвость. Закончив скачку, все лошади валились тут же замертво. Больше сил на жизнь у них не оставалось. Все, на что способен был их организм, сгорало без остатка в бешеной «байге».

• Предыдущая
• 79/150
• Следующая