Генерал Корнилов - Кузьмин Николай Павлович - Страница 83
- Предыдущая
- 83/150
- Следующая
Утром в зале преобладали лица глянцевито выбритые, но припухшие. Тяжелая ночь оставила свои порочные следы.
Генерал Деникин поднялся на трибуну и долгую минуту стоял с поникшей головой. Тяжесть вчерашнего известия витала в зале. Наконец зазвучал его тихий, но удивительно проникновенный голос:
– С далеких рубежей земли нашей, забрызганных кровью, собрались вы сюда и принесли нам свою скорбь безысходную, свою душевную печаль.
В зале произошло незримое движение, люди напряглись и обратились в слух, в болезненное внимание.
– Вы, бессчетное число раз стоявшие перед лицом смерти, вы, бестрепетно шедшие впереди своих солдат на густые ряды непри ятельской проволоки под редкий гул родной артиллерии, измен нически лишенной снарядов. – Вы, скрепя сердце, но не падая духом, бросавшие последнюю горсть земли в могилу павшего сына, брата, друга… – Внезапно в голосе Деникина зазвучал металл: – Вы ли теперь дрогнете?!
С этой минуты настроение съезда определилось. Наступать, как ни тяжело, все же придется. Так надо, так требуется… и требует не начальство, а само положение истерзанной, униженной России.
А голос Деникина гремел, звучал по-колокольному:
– Слабые, поднимите головы. Сильные, передайте вашу реши мость, ваш порыв, ваше желание работать для счастья Родины. Передайте их в поредевшие ряды ваших товарищей на фронте. Вы – не одни. С вами все, что есть честного, мыслящего, все, что остановилось на грани упраздняемого ныне здравого смысла. С вами пойдет и солдат, поняв ясно, что вы ведете его не назад – к бесправию и нищете духовной, а вперед – к свободе и свету…
В заключение генерал Деникин сказал примерно то же самое, о чем мучительно выкрикивал в далеком Пскове контуженный поручик артиллерии Курдюмов:
– Я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции совершали свое каиново дело над офицерским корпусом, я имею право бросить им: вы лжете! Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником. Забитый, загнанный, обездоленный не менее, чем вы, условиями старого режима, влача полунищенское существо-вание, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до Отечественной войны – как яркий светильник – жажду подвига. Подвига для счастья РОДИНЫ!
Затрещали аплодисменты, но Деникин вскинул руку и добился прежней тишины.
– Русский офицер верно и бессменно стоит на страже русской государственности, и сменить его может только СМЕРТЬ! – заключил он и под восторженные крики пошел в зал.
Закрывая съезд, генерал Алексеев постарался сгладить антиправительственное впечатление от взволнованной речи Деникина. Он не произнес ни слова упрека в адрес Временного правительства. Как Верховный главнокомандующий, он призвал объединяться и спасать Отечество, спасать многовековую государственность Русской державы. Он просил напрячь все силы и потрудиться для победы.
Перед глазами Алексеева все эти дни стоял ясный романовский взгляд русского императора. Как Верховный главнокомандующий, Николай II всецело полагался на своих генералов – и эти генералы его подло предали. И первым, выходит, предал он, Алексеев, начальник штаба Ставки, самый доверенный человек государя. Генерал Алексеев считал, что поправлять ошибку следовало келейно, без участия больших народных масс. Боже избавь от этого – тогда на земле России заполыхает ужасная, взаимоистребительная гражданская война.
Он все еще надеялся искупить свою невольную вину бескровно, одним авторитетом армии.
Затаенное помалкивание комитетчиков Алексеева нисколько не тревожило. Солдатский сын, он был уверен, что знает русского солдата. Разве не доказал он этого, когда в самом начале офицерского съезда отправился в казармы и добился, что его не только выслушали, но и восторженно подняли на плечи и пронесли до самых ворот военного городка?
С русским солдатом надо уметь разговаривать, господа!
Он посоветовал похерить предложение Руттера насчет общевоинского союза. Объединение осталось чисто офицерским. В главный комитет союза избрали 26 человек. В председатели прошел аристократ Леонид Новосильцов.
Поздней ночью генерала Алексеева разбудили. Спросонья он долго не мог прийти в себя. Дежурный по Ставке генерал Юзефо-вич совал ему в руки правительственную телеграмму. Вид у Юзе-фовича был смущенный. Генерал Алексеев сел в постели, нашарил футляр с очками. Временное правительство распорядилось сместить Алексеева с поста Верховного главнокомандующего и заменить его генералом Брусиловым.
Плечи Алексеева опустились, телеграмма упала на коврик под ногами. Юзефович увидел, как затряслась седая, с коротким ежи-ком голова главнокомандующего. Алексеев не вынес унижения и заплакал. Рукавом рубахи он провел по носу и горько произнес:
– Канальи, пошляки… Рассчитали, как прислугу…
Как видно, доброхоты доносили в Петроград исправно. Впрочем, зачем в самый Петроград? Военный министр Керенский находился поблизости, мотался по передовой. К тому же в Могилеве постоянно находился Савинков, человек, которому военный министр всецело доверял.
Корниловскую неприязнь к новому главковерху генералу Брусилову полностью разделял председатель главного комитета «Союза офицеров армии и флота» Л.Н. Новосильцов.
Из Могилева, со съезда, Новосильцов приехал в Каменец-Подольск, в штаб 8-й армии. Лавр Георгиевич встретил его дружески: оба они были выпускниками Михайловского артиллерийского училища.
В отличие от Корнилова, сына простого линейного казака, Новосильцов был представителем старинной родовитой русской знати.
Столбовые дворяне, Новосильцовы были вписаны в первый государственный боярский список. При Иване Грозном один из них был держателем государевой печати. Другой, уже при Федоре Иоанновиче, возглавлял Великое московское посольство в Праге. Родной дед корниловского посетителя являлся автором проекта первой Российской Конституции, которую Александр II не успел подписать (ехал подписывать, но был разорван бомбой террориста). Отец Леонида Николаевича, офицер-артиллерист, отважно сражался за Севастополь, был награжден орденом св. Георгия. Одно время был дружен с артиллерийским поручиком Львом Толстым… По материнской линии Новосильцов приходился родственником Пушкину, – его родительница была из Гончаровых… Перед войной с Германией Леонид Николаевич был активным деятелем Государственной думы. Он ушел на фронт без колебаний добровольцем, командовал батареей трехдюймовых орудий. Природный русский аристократ, он не выносил гвардейских офицеров и считал, что Волынский полк, перешедший на сторону революции, первым нарушил воинскую присягу и покрыл позором не только себя, но и всю царскую гвардию, опору режима и самодержавия.
В лице этого аристократа Лавр Георгиевич нашел глубокого единомышленника. В отличие от таких людей, как генерал Мартынов, инженер Завойко или капитан Нежинцев, усматривавших во всех русских несчастьях козни тайных неприятелей, Новосильцов считал, что в бедствиях России виноваты прежде всего сами русские. Посмеиваясь, он рассказал Корнилову деревенскую притчу о двух мужиках. Едучи на санях, они встретились на дороге, и один другому въехал оглоблей в рот. Кто в этом виноват? Тот ли, который плохо правил, или же тот, которому оглобля угодила в разинутый рот?
– Неприятели? Они на то и существуют, чтобы строить козни. Однако вспомним Чудское озеро, Куликово поле, Бородино… Со здоровой нацией никакой беды не приключится!
Новосильцов презирал Николая II за вялость и безволие. Он считал государя виновником всех выпавших несчастий. Прежде всего ему не следовало ввязываться в эту гигантскую войнищу. Дружеские отношения с Францией и Великобританией он считал «союзом лошади и всадника». Николай II по своему безмыслию покорился чисто лошадиной участи – на Россию сели и поехали. Да еще подхлестывают, шпорят!
– О трагедии несчастного Самсонова я уже не говорю. Но вспомните, вспомните: в прошлом году турки зажали англичан под Кут-эль-Амаром. И что же наши доблестные англичане? Сра зу же с мольбою в Петроград: спасайте, выручайте! И мы их выручили моментально. Вспомните: наша Кавказская армия вы шла аж к Багдаду. Кажется, радуйся, ликуй. Так нет же: эти англичане, подлецы, испугались. Как же, русские в Багдаде! Представить страшно. И – что делают? Сдаются туркам в плен. Русские для них страшнее турок!
- Предыдущая
- 83/150
- Следующая
