Дальний поиск - Кузнецов Олег - Страница 23
- Предыдущая
- 23/35
- Следующая
Он поднялся. Безоблачный день показался ему промозгло пасмурным. В голове свербила нелепая мысль: зачем в этакую муть солнце?
Но зато наст, образовавшийся в результате перепадов погоды, держал лыжи. Это уже была удача — он пройдёт пятнадцать… Вот только рукавицы оставались в подарок лесным жителям…
— Три двойки, это же надо! Юрка, скажи, ты, когда вырастешь, кем стать собираешься? Наверное, каким-нибудь свинопасом?
— Объездчиком…
В просторной избе завхоза Огадаева, в уюте и в тепле, нет спокойствия и согласия. Сам Николай Батунович прихворнул и лежит, изредка охая, на печиЇ грызёт его застарелый радикулит. Агния тоже не в себе: похудела, побледнела, взвинченная, на месте и минуты не посидит — то у печки гремит посудой, то в горницу перепорхнёт, поправит и без того, кажется, нормально постеленную скатерть, тронет занавеску, выглядывая в окно, где все то же Терново: десяток домов, две с интересом обнюхивающие друг дружку собаки и ни одного прохожего. Пожалуй, только Юрке время, миновавшее с тех пор, как ушёл в свой поход Георгий Андреевич, пошло на пользу, во всяком случае, внешне: оседлая жизнь несколько округлила паренька, зарозовила ему щеки.
— Объездчиком он хочет! Да тебя, такого безграмотного, ни к какому делу подпустить нельзя. Посмотрим вот, что на твои двойки Георгий Андреевич скажет, когда вернётся.
— О-хо-хо-хо, — это уже скрипучий голос Огадаева сверху, с печки. — Новый год один день, два, совсем мало осталось. Наш директор сюда никогда не приходи, в тайге пропадай. Весна один месяц, два, три — далеко! Тогда все в тайгу ходи, тело ищи, кости, шапка, ружьё… Бинокль. Хорошие вещи в тайге не пропадай.
— К-какое тело?! К-какие кости?! — взвившимся голосом вскрикнула Агния. — Ты чего там бормочешь, дед? От боли спятил?
— О-хо-хо-хо… Хороший директор, замечательный, а глупый: зачем куда-никуда ходи? Скоро другой директор присылай, плохой: зверюшки не люби, стреляй, не жалей…
— Дед! Ты мне эти речи брось! Ты ещё и по-русски толком не можешь, а такое несёшь!
— Почему? Огадаев хорошо по-русски говори. Все понимай.
Зажав уши руками, Агния выбежала в горницу, прильнула разгорячённым лбом к наполовину забелённому морозом окну, а за окном всё та же пустыня… Где ты, Андреич? Где вы, Георгий Андреевич?
Терново немного оживилось. К дому Савелкиных, где квартировал Никита Хлопотин, прошмыгнули мальчишеские фигурки; туда же, поближе к крыльцу, перебежали и обе собаки. Значение этих передвижений не секрет для Агнии. Липнут мальчишки к добродушному богатырю. Он же, между прочим, славно воспользовался этим: придумал, видите ли, на время зимних каникул образовать целую пионерскую команду для охраны заповедника. Мало ему одного Юрки, надо и других с панталыку сбивать!
— А ты сегодня никуда не пойдёшь, — не оборачиваясь, тоном учительницы сказала Агния. — Русским языком и арифметикой буду с тобой заниматься.
В ответ — ни слова, только сопение. Обернулась, а Юрка уже одет; ружьё чудное за плечами — сам чуть больше ружья,
— Неслух!
— Однако идти необходимо, — только и пробурчал, не глядя на девушку.
— Иди, иди, Юрка! — проскрипел с печки Огада-ев. — Агнюха все теперь не так говорит. Бесится, замуж пора.
— Кто?! Я?! Замуж?! Ты бы уж врал, да не завирался!
Важная компания — четверо мальчишек во главе с Никитой — удалилась наконец туда, где тайга легко сглатывала дорогу на Ваулово.
На сей раз экспедиция почему-то не задалась. И часу не прошло, как вдали опять замаячили фигурки мальчишек, Никиты и… ещё кого-то. Затрепетав, Агния приникла к окну; побелели её вцепившиеся в подоконник пальцы; кровь с небывалой силой прихлынула к вискам, всё потемнело, поплыло перед глазами.
И, борясь с надвигающейся тьмой, она увидела: ковыляет, свесив голову, охотник Митюхин. А что за поклажа, которую везёт Никита на спаренных, наподобие санок, лыжах? Неужто?!
Только мёртвый мог стерпеть эту припорошенную снегом тряпицу на лице.
В суматошном, полубессознательном порыве, как была, неодетая, Агния выбежала из дому, бросилась наперерез медленно бредущей процессии. Ноги ей отказали, она упала на колени и, вытянув вперёд руки, вскрикнула по-бабьи вопленным голосом!
— Андреич!
Они остановились: Никита, взглянувший с жалостливым недоумением, испуганно приотставшие, с осунувшимися лицами мальчишки. Митюхин, сразу, видно, понявший ошибку девушки, сказал:
— Степан это Иваныч. Не признаешь? Вишь как — два дня я его тянул, чтобы, значит, по-людски предать земле.
Вряд ли Агния расслышала невнятное объяснение. Сламываясь в поясе, словно кланяясь, она на коленях продвинулась ещё немного вперёд и вдруг отпрянула — с ужасом и с взблеснувшей в лице надеждой.
Митюхин побрёл к ближайшему дому и в изнеможении присел на ступеньку крыльца; дом оказался старухи Матвеевны, та в наспех накинутом платке была тут как тут и опасливо трогала его за плечо — что-то спрашивала. В других домах тоже зашевелились: звук беды мигом распространился по крохотному посёлку. Две женщины в ватниках встревоженно и вопросительно кивнули друг другу, одновременно появившись на улице; кое-как ковыляла тоненькая девчонка в огромных валенках; подслеповатый старик охотник Савелкин семенил, прикладывая ладонь козырьком к глазам, будто защищаясь от солнца (хотя погода выдалась отнюдь не солнечная); инвалид Силантьев спешил от своего дома, вскидывая костыль, как пику, по хрустящей тропке.
— Вот бывает, так бывает!… — бормотал Митюхин, безуспешно пытаясь свернуть цигарку; подоспевший Силантьев выручил его, сунув ему папироску. — А, это ты, Лексаныч? Здорово, друг, здорово. Такие-то вот дела. Видал?
— Кто это его? — рыкнул инвалид.
— Кто, кто… Дед Никто. Слыхал про такого? Бах! И нету нашего Степы Своекорова. Всю войну прошёл человек, тыщи немцев в него целились и не попали, а тут… Эх, Степа… — Лицо Митюхина сморщилось, он ковырнул пальцем у глаза, вытер слезинку.
— Ну что ты все лопочешь, ты толком разъясни, кто его? — Высокий Силантьев, скрипя костылём, навис над Митюхиным, толкал его в плечо; тот в полузабытьи не чувствовал толчков, его голова расслабленно моталась.
Тряска, по-видимому, наконец подействовала. Взгляд бессмысленно косящих глаз охотника наполнился болью, он шмыгнул носом и стал с яростью облизывать потрескавшиеся губы; потом с силой, как не по-живому, провёл по ним рукавом малицы, выпрямился. Оглядев обступивших его, сказал почти твёрдо:
— Злое убийство, люди. А кто — только тайга наша разлюбезная знает и знать будет. Уж она сохранит-те тайну. А я не знаю, ничего не видел. Убит Степан Иваныч Своекоров на Чуньской заимке, там он кровью истёк, вот такая лужа натекла под ним, — и развёл, показывая величину лужи, руки. — Я на ту пору в отсутствии находился: Георгий Андреича от Чуни до Пусуты провожал, он не даст соврать. Когда возвернулся, Степаныч уже и охолодел весь. А следов злодейских никаких: в тот день с ночи до полудня снег порошил и все загладил…
Вдруг он осёкся, замолчал, мысль неожиданная, да и ничем, в сущности, не оправданная, жгуче сверкнула в его мозгу, когда, случайно вскинув глаза, в окне дома Щаповых увидел он побелевшее, с одичало, по-кошачьи округлившимися глазами Татьянино лицо.
— Не одна тайга, — забормотал он, прицеливаясь непослушным пальцем в белое лицо за стеклом. — Вон ещё кто знает, я уверен.
Все, разом повернувшись, тоже посмотрели на Татьяну. Её лицо исказила гримаса страха. Митюхин же вдруг весь напрягся, и его указующий палец уже с исступлением вонзился в воздух.
— Знает! — с торжествующей уверенностью крикнул охотник. — Чего ждём-то?! Порушить окаянное гнездо и запалить!
В Тернове почти нет оград — от кого в этакой глуши загораживаться? Но возле дома Татьяны был всё-таки заплот, охватывающий довольно обширное картофельное поле и огород. Татьяна, хозяйка рачительная, своими руками нарубила жердей и кое-как (руки-то женские) соорудила его — где верёвочкой, где лыком вязанный, где укреплённый непокорно изогнутым гвоздём.
- Предыдущая
- 23/35
- Следующая
