Серенький волчок - Кузнецов Сергей Юрьевич - Страница 52

• Предыдущая
• 52/60
• Следующая

– Ничего себе сочетание.

– Самое нормальное сочетание. Сначала – мощи, а потом – Чебурашка с Крокодилом Геной. Тут же, рядом, на Кутузовском. Я же говорил, в этой стране сказки – единственная настоящая религия. И, говоря о Крокодиле Гене, это очень по-русски. В ситуации когда не на что надеяться, мы только и ждем, что прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете. Скажем, МВФ даст нам еще много-много денег, и доллар снова станет шесть рублей. Бесплатно покажет кино, так сказать.

– Ты сам говорил: в девяностые вы убедились, что ничего бесплатного не бывает, – сказала Маша.

Денис кивнул. Когда-то дядя Федор объяснил, что кредиты даются только за откат: наверняка часть денег, которые Россия теперь должна МВФ, давно уже вернулись на номерные счета западных людей, ведавших этими кредитами. Тогда Денис еще не привык к тому, как Дядя Федор глядел на мир – таким трезвым и безнадежным взглядом, что хотелось найти кого-нибудь из людей, писавших десять лет назад в журнал "Огонек" статьи о свободном рынке, и приговорить их к вечному экономическому ликбезу в исполнении Федора Полякова. Денис тоже знал, что откат был главным принципом новой российской экономики – но его потрясла мысль, что разница между главой Международного валютного фонда и каким-нибудь чиновником, пилящим дешевые государственные кредиты – всего лишь в количестве нулей в обсуждаемых суммах. Нули же, сколько их не складывай, давали в итоге тот же нуль, и потому разницей можно было пренебречь.

С этой мыслью нелегко было свыкнуться, но постепенно Денис проникся, и когда родители заговаривали о "помощи Запада" или "новом плане Маршалла для России", он только ухмылялся. Они с Абросимовым давно придумали телегу о том, что на самом деле серьезные переговорщики, представлявшие интересы России на Западе, никогда не обсуждают откат вслух. Они подмигивают правым и левым глазом, показывая, сколько уйдет налево, а сколько – по назначению. Сложность в том, что при этом они должны говорить умные слова и обсуждать экономические реформы, чтобы ввести в заблуждение случайного слушателя. Но главное – научиться мигать левым и правым глазом и, может, делать еще какое-нибудь незаметный жест. Понятно, что освоить этот навык нелегко – и потому, когда Россия меняла переговорщика, процесс сильно тормозился: новенький должен сначала изучить тайный язык, а потом уже перейти к главному вопросу – сколько процентов и каким образом откатить.

На самом деле, мысль о международной коррупции была приятна. Если даже МВФ дает кредиты за откат, значит, у нас все как у людей, еще немного – и будем жить, как в Европе. Любая либеральная экономика строится на коррупции и откате, между Россией и Америкой нет принципиальной разницы, только лохи верят, что где-то существует честный бизнес. Впрочем, события последних недель заставили Дениса несколько пересмотреть эту позицию, и потому он повторил:

– И бесплатно покажет кино… Может, кино все-таки исключение? Вот я смотрел два месяца назад старого "Годзиллу" в "Иллюзионе" – так билет стоил пять рублейРазве это деньги? Особенно теперь.

– Помнишь, ты рассказывал, что вы с Абросимовым дарите людям на дни рождения картинки с их персонажа? – вдруг спросила Маша, – А что вы подарили Сереже?

– Сереже? – Денис на секунду задумался. – О, Сереже мы подарили прекрасную картинку, двустороннюю: с одной стороны страшный серый волк, a Big Grey Wolf, как из сказки про Красную Шапочку, а с другой – такой серенький волчок, из "Сказки сказок" – ну, из мультфильма.

Маша не видела мультфильма, и, может быть, этого ей и не хватало, чтобы понять, кем все-таки был Сергей Волков. Сколько она ни говорила с его друзьями, коллегами и любовницами, мозаика никак не складывалась в единую картинку – страшный волк и серенький волчок не могли быть одним и тем же зверем.

– Скажи мне, – попросила Маша, – что ты на самом деле думаешь о Сереже? Без этих разговоров про либо хорошо, либо ничего. Просто скажи. Мне это важно.

– Зачем? – спросил Денис.

– Я запуталась. Мы не были так уж хорошо знакомы, как вы все думаете. И вот я слышу истории о нем, и не могу понять, что он был за человек. Я знаю, многие его не любили, но другие люди, и не только девушки, ты не думай – вот, например, Иван, – говорят о нем с благоговением, ну, как о мастере дзэн. Что он шел по жизни без усилия, что он позволял событиям случаться и отдавался потоку жизни.

– Если честно, я тоже не так хорошо его знал, – ответил Денис, – и не возьмусь сказать про поток жизни. Вряд ли дело в этом. Он был сентиментален и потому – безответствен. Он любил женщин; вероятно, любил людей вообще, но как-то по-детски, как ребенок любит кукол или солдатиков. Дело не в том, что он позволял событиям случаться, нет, он просто не хотел ни за что отвечать. Я в этом отношении тоже не идеален, но все-таки не до такой степени. Так что истинно просветленным он точно не был: слишком много вокруг него было страстей и страданий.

Последнее время Маша много думала о том, что в Москве страстей и страданий так много, что ей за глаза хватит на всю оставшуюся жизнь. Сколько людей успели рассказать ей о безумной любви и безумной ненависти? Может, любовь – это всего-навсего странный вирус, размножающийся где-то в замкнутых пространствах офиса, в системе кондиционирования, в трубочках агрегата "Чистая вода", в проводах локальной сети? И тогда – так ли важно, кто первый занес его в систему?

Эти люди, отвечал ей по телефону Горский, построили себе, продуваемой ветром истории, они хотели отсидеться в этом мире, хотели быть как одна большая семья, где все любят друг друга и друг друга поддерживают. Они хотели покоя посреди великого хаоса уходящего десятилетия. Так ты их описываешь, но так ли это на самом деле? Может быть, вирус поразил их столь легко потому, что в глубине души они всегда знали: они не заслужили покоя, не должны быть, не могут быть счастливы – и стены офиса, секретарша на коммутаторе, охранник у входа, файрвол компьютерных сетей – ничто не защитит от хаоса, накатывающего изнутри. Подлинные отношения между этими людьми могли быть построены только на страхе и страсти – не потому, что любые другие будут ненастоящими, а потому, что они сами этого хотят: ненависти, любви, боли. Пережившие криминальный раздел, психоделическую революцию, инфляцию, девальвацию и деноминацию, они оставались детьми безумных российских девяностых – и, наверное, только следующее поколение сможет забыть, что нет ничего слаще хаоса и анархии, нет ничего прекраснее и страшнее.

Денис не успел закончить о страстях и страданиях – лавируя меж столиков, к ним приближался Иван Билибинов.

– Знаешь новый анекдот? – сказал Денис, резко меняя тему. – Клинтон сегодня беседует с Ельциным, говорит: "Что, друг Борис, говорят, у тебя неприятности?" – "Да, друг Билл, говорят, и у тебя тоже" – "Ну, я-то хоть удовольствие получил".

– Ельцин, я думаю, тоже получил, – мрачно ответил Иван. – Не меньше, чем Клинтон. В долларовом эквиваленте.

– Минет нынче дешев, – миролюбиво согласился Денис и, тут же посмотрев на часы, стал прощаться. Последнюю неделю, стоило Ивану и Денису остаться с Машей, они разыгрывали одну и ту же сцену: Денис норовил благородно оставить девушку наедине с Иваном, а тот всячески пытался избежать подобного тет-а-тета. Но тем не менее, каждый вечер, как бы ни тасовалась колода редеющих ресторанов и кофеен, Иван и Маша оказывались вдвоем за столиком, и Ивану приходилось отвозить ее домой или вызывать такси.

Маша больше не предлагала Ивану подняться к ней. В воскресенье они простились на пороге офиса, и по дороге в отель она пытаясь понять, что же происходит между ними. Вот опять: если она не нравится Ивану, зачем он их сегодня вечером нашел? Неужели все дело в том, что она – Сережина невеста? Вот так удружил ей серый волк, вот так удружил. Надо было в первый же день сказать: что за ерунда, какая невеста. А теперь уже поздно, Иван не поверит, да и никто не поверит.

• Предыдущая
• 52/60
• Следующая