Полигон - Кузнецов Сергей Борисович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/53
• Следующая

– А по-нормальному?

– Леонид.

– Замечательно... Слушай, Леонид, как мне найти одного паренька, может, ты слышал краем уха... Имя у него странное – Человек Равновесия.

Он не удивился, не рассмеялся, не стал уточнять и не назвал меня двинутым. Он спросил – но опять же совсем не то, что я ожидал услышать:

– А тебе зачем?

– Поговорить.

Лесик повернул голову:

– Пожрать не хочешь? – не дожидаясь ответа, он пошел в глубь убежища, поближе к покатой спине моста, завозился у небольшого костровища. – Банка тушенки есть, – громко сказал он оттуда, – и голубцы... Водку, правда, допили еще вечером, не взыщи. Но хлеб остался. Сейчас разогрею.

Завозилась и села в тряпье женщина: грязная, всклокоченная, с заплывшим глазом, одетая в нечто похожее на видавший виды, сильно рваный кожаный плащ.

– Жрать будете?

– Хочешь жрать – иди готовь, – сказал Леонид, у которого к тому времени уютно потрескивал маленький костерок. – Нам с человеком кое-что обсудить нужно.

– Ничего не рассказывай бесплатно, только за деньги. – Она резво вскочила и подошла к костерку. – Информация нынче – ого-го...

– Молчи, дура, – беззлобно сказал Леонид, – погрей голубцы и тушенку.

И он вернулся ко мне.

– Как найти того, о ком ты спрашиваешь, знает только один человек. Харик.

– Это что, – удивился я, – имя?

– Да.

– У него... э-э... что-то с лицом?

– Почему? – искренне удивился Леонид.

– Ну... Харик... Это ведь производное от слова «харя»... Или нет?

Леонид каркающе расхохотался.

– Ты слышала, мать?! Уморил! Молодец... Харик – это Харон. Слыхал про такого?

У меня по спине пробежал холодок.

– Если не ошибаюсь, был такой лодочник в царстве Аида у древних греков, в их мифах. О нем речь?

– «Суровый старый Харон, перевозчик душ умерших, не повезет через мрачные воды Ахеронта ни одну душу обратно, туда, где светит ярко солнце жизни», – процитировал Леонид негромко. Я подумал, что он сделал это идеально по какому-нибудь античному тексту[4].

– Ну хорошо, – сказал я, – пусть Харон или Харик... Начнем с него. Как мне его разыскать?

– А вот эта информация, – сказал Леонид и хихикнул, – действительно стоит денег.

– Жрать идите! – позвала женщина. – У меня все готово.

Мной овладела странная и тяжелая абсолютная апатия, если не сказать – отупение. Не хотелось разговаривать, думать, двигаться; я часами лежал под мостом, завернувшись в отвратительно вонючее тряпье, к запаху которого притерпелся, и глядел в широкий и неровный каменный свод. Спать почти не мог, а когда ненадолго забывался, перед глазами с потрясающей четкостью вставали картины боя, окровавленный Кулема с раздробленными ногами или Лева, умирающий на моих руках. С криком, или хуже того – воем, я просыпался.

Хозяева моего странного убежища старались подкармливать меня и по-своему даже выхаживали: совали то стакан водки, то сигареты; один раз маленькая дама по имени Аделаида, или Ада («Вот вредная сука! – ворчал на нее Лесик. – У нее и имя-то: Ад, только женского рода!») предложила: «Может, тебе того... Нюхнуть или кольнуться... Истомился ты весь, на живого не похож... Ты скажи, я сгоняю, знаю, у кого позаимствовать...» Они, посовещавшись, отдали мне лучшее из того тряпья, что у них было, а Леонид показал место, где меньше всего дует и тепло от земли, поскольку близко проходит теплоцентраль... Они были неплохими людьми и в меру своего разумения старались помочь, но помочь мне было сложно: рана моя была не физической, а душевной, зато стопроцентно смертельной. Надо было только немного подождать.

– Смотри, он почти не жрет ничего, болезный... – негромко говорила Аделаида. – И не спит... Загнется вовсе.

– А мне что прикажешь – кормить насильно или на ночь по башке бить, чтобы отрубался до утра?! – горячился Леонид. – Ему и так досталось... А мы делаем, что можем. Загнется, значит, судьба такая...

Но он вновь подкрадывался ко мне и, заглядывая в глаза, блеял:

– Артемушка! Покушай, мил-человек, а? Ну, нельзя себя так изводить... Выпей водочки и закуси, авось уснешь... Без отдыха человеку никак невозможно, не машины же... Вот, Адка пельмешков наварганила, где только достала, чертяка... Оно хоть и магазинные, а все одно, какое ни есть – мясо...

Я отворачивался. Есть не мог, а пил только тогда, когда они наклоняли горлышко грязной пластиковой бутылки с водой над моим ртом. Один раз кто-то из них, схитрил и налил вместо воды водку, но я учуял ее по запаху и отвернул лицо. Часть драгоценного напитка пропала даром, и Лев кричал на Аделаиду: «Еще раз, извергиня – и молись своей бомжовской богоматери, придушу! Не видишь, он двинутый: водку не пьет!»

Сколько это продолжалось, сказать сложно. Думаю, несколько дней. Все время шел дождь, день с трудом был отличим от ночи; впрочем, я и не стремился их различать. То меня знобило, начинался жар, я горел в лихорадке, понимая, что все – вот-вот наступит конец. А спустя десять-двенадцать часов обнаруживал, что здоров, просто слегка ноет поясница... Я не подхватил никакой заразы, вши, от которых чесался Лесик, меня, казалось, избегали. Этим метаморфозам не было объяснений, но я их и не искал. Лежал и бездумно глядел на каменный свод. Его узоры и изучил до мельчайших подробностей.

Абсолютная безысходность – это все, что я чувствовал. Никто не поможет – ни Харик, ни Шмарик; все это дурацкие придумки, бред воспаленного воображения. И никакого Человека Равновесия тоже нет, он нам с Сотниковым прислышался... А есть только мертвые Михалыч, Антон, Лева... Погибшие в банке ребята-охранники... За что? За деньги, за бумажки?! Да провались они!..

А если все так – к чему суетиться, куда-то идти кого-то искать? Все уже случилось, дальше будет только хуже. Потому можно просто лежать и ждать смерти. Так она наступит наиболее безболезненно...

Я почти не ел, мало пил, еще меньше спал, – практически не двигался – и медленно таял, растворялся в пространстве...

Но однажды все изменилось.

В то утро взошло солнце, и оказалось, что небо – глубокое и совершенно чистое, без малейшего признака облаков.

Я оглох от тишины и понимания, что дождя нет, а есть – весна в этом страшном сумасшедшем городе, свет солнца и что-то еще, пока мне недоступное...

Захотелось встать, но не было сил; я беспомощно зашевелился, как выброшенный на берег и перевернутый на спину краб, и, кажется, попытался позвать Лесика и Аделаиду, но Лесик оглушительно, с присвистами и похрюкиванием храпел, а я не смог выдавить из глотки ни одного членораздельного звука.

И в этот момент во мне проснулось такое огромное, великолепное желание жить, что я, ощутив вдруг омерзительное тепло и вонь тряпья, в котором столько времени ждал смерти, начал с остервенением и, насколько хватало сил, быстро выбираться из него; откидывал, отпихивал, матерясь, наконец, выбрался, встал на четвереньки... и меня основательно стошнило. Проклятие! Еще вчера я и не думал, как это гадко – быть бомжом; еще вчера я покорно ждал конца этого затянувшегося спектакля в ублюдских декорациях...

Но сегодня...

А что произошло сегодня? Просто взошло солнце, и мне захотелось жить? И я понял, что жить – не так плохо, даже в тех обстоятельствах, в которых я оказался.

Нужно досмотреть, чем все кончится. Но не пассивно, а участвуя; не из зрительного зала (ложи для инвалидов и моральных уродов), а стоя на сцене, с оружием в руках.

Итак.

Конечная цель – Человек Равновесия. Уж я-то знаю, какие вопросы задать этому выродку. Промежуточная цель – Харик, или Харон, кому как больше нравится. И нечего потрясать перед моим носом мистическими образами и закатывать глаза: пока они оба для меня – люди, из костей, крови и плоти. Кости всегда можно сломать, кровь пустить, а плоть ранить. А какими дополнительными способностями они обладают (если обладают!) – разберемся на месте.

• Предыдущая
• 20/53
• Следующая