Ароматы - Кингсли (Кингслей) Джоанна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/89
• Следующая

Тон был угрожающий, и Арман почувствовал перед собой опасного зверя. К счастью, уже садились за стол.

Шампанское пили к закуске, звучали тосты. Потом подали «Марго» 1929 года с прессованной уткой. Включили музыку Вагнера.

Арман понюхал кирпично-красное вино; аромат был изумителен — изысканный и чувственный. На мгновение он почувствовал себя счастливым.

— Wundcrbar! — прозвучал рядом с ним густой голос. — Nicht War [8]?

— Tres bon [9], — вежливо отозвался Арман, вспоминая имя соседа слева. Он был представлен Арману как обергруппенфюрер, а имени он не разобрал. Арман извинился и переспросил.

— Обергруппенфюрер Раухмансберг, к вашим услугам. Для меня огромное удовольствие снова побывать в Париже. Я всегда восхищался вашей культурой и утонченностью. Хотя бы это вино — какой аромат! Какое удовольствие вдыхать нежный, изысканный запах после вони, которой я надышался на Востоке. А эта утка, — сказал он, наклоняясь над своей тарелкой, — какой упоительный запах и вкус.

Арман знал, что прессованная утка была фирменным блюдом ресторана. Мясо утки обдирали с костей и держали под прессом, чтобы отцедить кровь.

— Вы служите на Востоке? — вежливо спросил Арман.

Обергруппенфюрер с наслаждением ел утку, и подбородок его блестел от жира; он подвязал вокруг шеи носовой платок и, прежде чем ответить Арману, развязал его и вытер им рот.

— Да. Здесь я на несколько дней в отпуске. Такое счастье оказаться среди цивилизованных людей после этих грязных евреев. А вы, месье…

— Жолонэй.

— О, вы знаменитый месье Жолонэй! Рад познакомиться. Я купил несколько ваших белых бутылочек для своей сестры, а ваш одеколон был для меня просто спасением.

— Извините? — удивленно спросил Арман, сделав глоток чудесного «Марго».

Немец улыбнулся. — Когда ветер дует в определенном направлении, несет такою вонью, что просто нечем дышать. Даже крепкий человек может почувствовать дурноту. И я всегда ношу с собой надушенный носовой платок.

— Но откуда же этот ужасный запах?

— Как так откуда? — недоуменно переспросил сосед. — От трупов, разумеется.

— Трупов?!

Грузный немец нахмурился и посмотрел на Армана с некоторым подозрением, потом резко выпалил: — Евреи! Трупы грязных евреев! — и, повернувшись к Арману спиной, заговорил с соседом с другой стороны.

К горлу Армана подступила тошнота. Утка на тарелке представилась ему куском трупа замученной птицы, вино выглядело угрожающе кровавым. «Этот человек — безумец», — подумал Арман. Он вспомнил умное доброе лицо мадам Дю Пре. Отец обвинял его в слепоте, но все же он что-то сделал для евреев. Для горсточки евреев. Последовав совету своего знакомого, полковника немецкой армии, он сразу после оккупации уволил со своей фабрики всех евреев, выдав им тройное жалованье и посоветовав покинуть Париж. Это было еще до исчезновения матери Пьера. Благодарение Богу, он действовал достаточно быстро.

— Господа, внимание! — раздался вдруг резкий голос. Все настороженно замолчали. — Поприветствуем прибытие обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейндриха!

Все встали, выбросив правую руку в гитлеровском приветствии. В сопровождении двух адъютантов вошел Гейндрих — прямой, с резкими чертами лица. Он окинул комнату быстрым взглядом, задержав его на Армане, не присоединившемся к приветствию.

— Хайль Гитлер! — произнес он. — Садитесь.

Он поздравил Оберга, потом стал переходить от одного к другому, обмениваясь приветствиями и рукопожатиями. Когда Гейндриху представили Армана, глаза его блеснули.

— О, так вы тот самый Жолонэй, благодаря которому благоухают наши офицеры. Но я вижу — мы вам не по душе.

Арман замер, охваченный тревогой.

Гейндрих улыбнулся и положил руку ему на плечо. — Конечно, французский гражданин не обязан присоединяться к приветствию, введенному фюрером. Но это можно сделать из вежливости. Более того, я назвал бы это политическим жестом. Надеюсь, вы запомните мой совет? — Гейндрих почти незаметно подмигнул Арману.

Когда через несколько минут он покинул зал, все руки поднялись в прощальном приветствии, — поднялась и рука Армана. Через месяц Арман получил от немецких военных властей специальное разрешение на выезд из Парижа в Грас, где он должен был наблюдать за сбором цветов на своих полях лаванды и за отправлением сырья в Париж. 4 июня 1942 года Рейнхард Гейндрих был убит недалеко от Праги группой чешских патриотов. Арман узнал об этом позднее, но дата запомнилась ему навсегда: в этот день он впервые увидел Анну.

Девушка шла легкой походкой через поле цветущей лаванды, наклонялась, срывая цветок, и нюхала его. Ее движения были похожи на танец.

Ослепительно белокурая, она напомнила Арману Королеву Викингов, о которой он не вспоминал с тех пор, как они расстались. «Но эта — прекраснее! — подумал он, — совсем юная…»

Остановившись в своем удивительном танце среди цветов, словно вдруг смолкла отдаленная музыка, слышная ей одной, она обвила себя руками и замерла — сияющее видение в солнечном свете. С начала войны Арман не испытывал такого восторга — белокурая девушка явилась ему как воплощение радости и безоблачного счастья, красоты и гармонии, торжествующей юности. Она вздрогнула, словно кролик, увидевший охотника, и он понял, что она заметила его. «Если я подойду к ней, она испугается, — подумал Арман. — Но если проявить деликатность и уйти, то я больше никогда ее не увижу».

Он медленно подходил к ней, она не двигалась. Он боялся, что она вдруг кинется бежать, как лесной зверек, которого обнаружили в его укрытии. Но она оставалась неподвижной как статуя. Когда он подошел к ней вплотную, она опустила руки и смотрела на него, как будто притягивая к себе взглядом светло-зеленых глаз. Кожа ее была розовее яблоневого цвета. Девушка была так прекрасна, что Арман с трудом заставил себя заговорить с ней — ему хотелось молча созерцать ее светлую красоту.

— Мадемуазель… — начал он с запинкой, подумав вдруг, что она, может быть, не понимает французского. — Мадемуазель, простите, если я потревожил вас.

Она улыбнулась.

— Я испугал вас… — сказал он извиняющимся тоном.

— Немножко. Я подумала, что вы немец.

— Нет, я француз. Парижанин. Я подумал, что это вы — немка.

— Нет, я из Эльзаса. У нас все девушки белокурые. — Она улыбнулась ему и спросила: — Что вы делаете на этом поле?

— Это мое поле. А вы что здесь делаете? Нанялись собирать цветы?

— Я? — Ее смех прозвенел словно птичья трель. — Нет, месье, я не крестьянка. Я не знала, что это ваше поле — цветы заманили меня. Я тоже приехала из Парижа.

Его сжигало желание обнять ее, прижать к себе, но вместо этого он задал нелепый вопрос: — Вы здесь по делу?

— Да, — серьезно ответила она, — по делу. А вы кто?

— Арман Жолонэй. — Она отпрянула от него. — «Боже мой, подумал он, — что она обо мне слышала?»

— Духи Жолонэй!

Он кивнул, замирая от страха. Что она знает? Что она скажет?

— Я обожаю ваши духи! Вы великий человек!

Он почувствовал такое облегчение, что неожиданно для самого себя громко рассмеялся и никак не мог остановиться. Она тоже засмеялась, ее смех звенел как светлый ручей, бегущий по камушкам.

Когда они оба успокоились, девушка сказала, глядя на Армана веселыми ясными глазами:

— Мне подарили первый флакон «Души» в 1937, когда я впервые приехала в Париж. Я даже не решилась сразу их открыть — такой красивый флакон у ваших духов. Ну, а когда открыла, запах меня просто зачаровал. Подарил мне их мужчина, который хотел меня соблазнить. Ну, он добился своего, но через неделю я поняла, что он пустышка, тело без души. Тогда я ему сказала: «Ты мне подарил «Душу», а у тебя души-то и нет. Ты просто машина для любви. Духи мне нравятся, а ты нет». И я, оставив себе духи, распрощалась с ним.

Он был поражен ее детской откровенностью. Обычно ему было неприятно слышать от женщины о ее прежних романах, но простодушие Анны только усилило его интерес к ней.

• Предыдущая
• 13/89
• Следующая