Вторжение в рай - Ратерфорд Алекс - Страница 48

• Предыдущая
• 48/109
• Следующая

И тут он увидел на том берегу лучника, выбравшего себе цель и спустившего тетиву. Стрела с черным оперением взвилась в воздух, словно ястреб, углядевший добычу. Как раз в этот миг Вазир-хан по какой-то причине обернулся, и стрела, вонзившись в подставленное горло, пробила шею насквозь, так что кончик вышел с обратной стороны. Он медленно завалился в сторону и упал в быструю, ревущую реку. Отчаянные крики Бабура понеслись вдогонку его телу, уносимому окрашенным кровью потоком.

Бабур чувствовал себя так же, как в тот день, когда увидел со стены Акши тело отца. Он осел на землю и закрыл глаза.

— Повелитель, нужно убираться отсюда, — послышался голос Бабури. Не дождавшись ответа, юноша встряхнул правителя, потом схватил за плечи и грубым рывком поднял на ноги.

— Пошли… не будь идиотом…

— Вазир-хан… Я должен послать людей на поиски… вдруг его вынесет на берег живым.

— Он мертв. И предоставь покойникам позаботиться о себе самим. Лучшее, что ты можешь сейчас для него сделать, это спасти себя. Он бы хотел именно этого, сам знаешь. Пошли…

— Закрома почти пусты, повелитель, — промолвил, как всегда, дотошный визирь Бабура Касим, сверившись с красной, в кожаном переплете книгой, в которой он с самого начала осады вел учет имеющихся в Самарканде провиантских запасов.

— На какое время хватит еды?

— На пять дней. Можно растянуть на неделю, но это самое большее.

Урезать рацион было некуда: уже сейчас в день приходилось по три чашки зерна на воина, по две на взрослого горожанина и по одной на женщину и ребенка. Люди давно поедали все, что только возможно, — от ворон, которых удавалось подстрелить, до трупов ослов и собак, издохших от голода, если их не успели раньше забить на мясо. На мясо для воинов забили и всех вьючных животных из конюшен правителя, а их драгоценных боевых скакунов кормили древесными листьями и вымоченными опилками, так что состояние их ухудшалось с каждым днем. Скоро придется пустить на убой и их, а без коней у осажденных пропадет последняя возможность добывать хоть какое-то пропитание, с отчаянным риском посылая фуражные отряды за окруженные узбеками стены. Каждый день в течение последних трех месяцев Бабур гадал, не пойдет ли сегодня Шейбани-хан на штурм. А с другой стороны, нужно ли ему это? Он не может не знать, что голод все равно вынудит Бабура сдать город, это лишь вопрос времени. Ему, кажется, доставляет особое удовольствие устраивать под стенами на виду у осажденных пиршества. А то и просто сжигать припасы, захваченные в окрестных селениях, словно говоря:

— У меня этого добра столько, что девать некуда, а вот у вас ничего нет.

Хуже того, три недели назад он захватил троих дезертиров из войска Бабурова, ускользнувших за городские стены, которых приказал сварить живыми в масле, в больших медных котлах, так чтобы было хорошо видно с городских стен. Ну что ж, по крайней мере их вопли послужат предостережением для других возможных дезертиров.

Отпустив Касима, Бабур спустился во двор, где приказал подать коня и вызвал стражу. Он по-прежнему горевал по Вазир-хану, в лице которого потерял не только верного друга, но и мудрого советника, так нужного в столь тяжелое время. А вот Бабури, как и всегда, был среди его свиты. Правда, так исхудал с лица, что стал казаться еще более скуластым. Он хорошо представлял себе реальное положение и всегда был готов говорить начистоту.

Как же нынешний Самарканд отличался от того ликующего города, в котором Бабур в роскошном убранстве восседал под великолепным балдахином на площади Регистан, казалось, затмевая блеском даже легендарные городские купола и дворцы!..

Теперь улица, по которой ехал правитель, была завалена мусором и зловонными нечистотами, возиться с которыми не было ни сил ни желания ни у кого, кроме некоторых несчастных, копошившихся там в тщетной надежде отыскать что-нибудь поесть. Бабури докладывал, что иные отчаявшиеся горожане даже промывают навоз, в надежде найти непереварившиеся зерна, которые можно будет пустить в пищу. Другие варили траву и листья. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, Бабур видел осунувшиеся лица и тусклые, запавшие глаза. Если раньше люди радостно приветствовали его, то теперь отворачивались.

— Бабури, о чем они думают?

— Мало о чем, не считая того, как утолить голод, но если все-таки выпадает случай подумать о чем-то еще, то их одолевает страх перед тем, что сотворит со всеми ними Шейбани-хан, когда возьмет город, что, по их мнению, случится очень скоро. В прошлый раз узбеки грабили, убивали и насиловали просто так, без всякого повода, а нынче их предводитель припомнит им, как они приветствовали тебя, нападали на его людей. И захочет отомстить.

— Я еду к могиле Тимура, — неожиданно заявил Бабур. Тот явно удивился, но промолчал.

Заехав во двор перед входом в усыпальницу, молодой эмир спрыгнул с коня и жестом велел Бабури сопровождать его. Отмахнувшись от служителей гробницы, он быстрым шагом пересек внутренний двор и, спустившись вниз, туда, где покоился Тимур, прижал ладони к холодному камню.

— Вот здесь лежит Тимур. Придя сюда первый раз, я обещал, что буду достоин его. Настал момент выполнить этот обет. Я выведу своих людей за стены и дам врагу последний бой. Грядущие поколения не смогут обвинять меня в том, что я отдал город дикарям без боя… По мне, лучше пасть в сражении, чем ослабнуть от голода до такой степени, что уже не будет сил держать меч…

Бабур кивнул и, как в прошлый раз, склонил голову и поцеловал холодный гроб.

Однако на обратном пути в Кок-Сарай он ощутил какую-то перемену. Людей на улицах вроде бы стало больше, и говорили они между собой возбужденно, словно обсуждая важные новости. Многие спешили в том же направлении, что и он, причем чем дальше, тем плотнее становился людской поток. Скоро страже пришлось сформировать заграждение и отпихивать людей с дороги древками копий, чтобы он мог проехать.

Наконец впереди показался скакавший навстречу во весь опор воин.

— Повелитель, — крикнул он, как только оказался достаточно близко, чтобы его можно было услышать, — прибыл посланник от Шейбани-хана.

Спустя десять минут Бабур, уже вернувшийся в Кок-Сарай, спешил в зал приемов, где его ждали советники.

Узбекский посол был рослым, крепким мужчиной в черном тюрбане и пурпурной тунике. За спиной у него висел боевой топор, на боку симитар, за оранжевый кушак был заткнут кинжал с серебряной рукоятью. При появлении Бабура он приложил руку к груди.

— С чем тебя послали?

— Мой господин предлагает тебе выход из твоего затруднительного положения.

— И в чем он заключается?

— Он готов простить то, что ты украл у него город. Если ты вернешь ему его законную собственность, тебе, твоей семье и твоим воинам будет сохранена жизнь. Наш хан даст вам всем возможность беспрепятственно удалиться туда, куда тебе заблагорассудится: хоть назад в Фергану, хоть на запад или на юг. Он готов поклясться на Священном Коране, что не нападет на тебя.

— А как насчет города и его жителей? Твой хан и впредь намерен делать барабаны из человеческой кожи, как он сделал это с моим родичем Махмудом?

— Мой господин говорит, что горожане должны заплатить за нанесенную ему обиду, но вовсе не обязательно кровью. И в этом он тоже готов поклясться.

— Есть еще условия?

— Нет, за исключением одного — ты должен будешь покинуть Самарканд до ближайшего новолуния, то есть не позже, чем через две недели, считая с сегодняшнего дня.

Посланник сложил руки на солидном животе.

— Передай Шейбани-хану, что я обдумаю его предложение и пришлю свой ответ завтра, не позднее полудня.

— Кроме послания, — промолвил узбек, — я привез тебе от своего господина подарок.

Посол щелкнул пальцами, подзывая человека из своей свиты, и тот приблизился к нему с большой корзиной, снял с нее коническую крышку и высыпал на ковер перед помостом содержимое: сладкие, медовой спелости, тут же наполнившие воздух вызывающим слюнотечение ароматом дыни из пригородных садов.

• Предыдущая
• 48/109
• Следующая