Поцелуйте невесту, милорд! - Кэбот Патриция - Страница 32

• Предыдущая
• 32/57
• Следующая

Да и с какой стати он должен усматривать в этом нечто большее? Эмма не льстила себя надеждой, что граф Денем способен влюбиться в нее. Джеймс никогда в жизни не увлекся бы такой девушкой, как она — безденежной сиротой, чьи слезы он вытирал, когда она была маленькой, и которая всю жизнь зависела от милости своих богатых родственников. Граф Денем удовлетворится только самой утонченной, самой богатой из всех лондонских красавиц, каждая из которых, как заметила Эмма год назад, обладала блестящими прямыми волосами, а не копной непослушных кудряшек, как у нее.

И уж точно он никогда не воспылает романтическими чувствами к обедневшей вдове собственного кузена. Никогда!

Но если он не влюблен в нее, то…

— Почему? — спросила Эмма, надо признать, слишком ошарашенная, чтобы сформулировать более длинное предложение.

— Что почему? — поинтересовался Джеймс.

— Почему… — вымолвила она, как никогда остро ощущая его впечатляющую мужественность. Джеймс был очень рослым мужчиной — гораздо выше Стюарта, — и рядом с ним Эмма казалась себе совершенно незначительной.

Тем не менее она собралась с духом и требовательно спросила:

— Почему вы это делаете?

«Для меня», — хотела добавить Эмма, но в самое последнее мгновение у нее перехватило дыхание. К тому же от близости Джеймса у нее, как и прошлой ночью, кружилась голова. Видимо, потому, сказала она себе, что она давно не стояла так близко от мужчины, вернее, от мужчины, который регулярно принимает ванну. И не более того. Потому что, при всей его бесспорной привлекательности, ее ни чуточки не влечет к графу Денему. Она просто не может себе этого позволить. Существует слишком много вещей, о которых она не может ему рассказать, слишком много такого, чего он ни в коем случае не должен узнать, чтобы она могла позволить себе испытывать к Джеймсу что-либо, кроме самых прохладных чувств.

— Но, Эмма, — сказал он, глядя на нее с некоторым удивлением, — почему бы и нет? В конце концов, ты же член нашей семьи. И заботиться о тебе — моя прямая обязанность.

— Обязанность? — Она чуть не поперхнулась на этом слове. Внезапно ее глаза наполнились слезами, хотя она и не смогла бы в точности сказать почему. Возможно, из-за его слов, тех же самых, что он произнес прошлым вечером: что она член семьи. Семья! Определенно это слово не слишком часто связывали с ее особой. Семья? Нет у нее никакой семьи.

— О, — сказала она. — Думаю, женитьба на мне, милорд, выходит далеко за пределы ваших обязанностей. Совершенно ни к чему пятнать вашу вполне приличную репутацию такими неприятными вещами, как расторжение брака. К тому же в дальнейшем это может негативно сказаться на ваших собственных матримониальных планах.

Губы Джеймса презрительно изогнулись.

— Вот уж что меня нисколько не волнует, — произнес он с улыбкой, которая показалась Эмме кривой. — И на твоем месте я бы тоже не стал беспокоиться на мой счет.

Эмма с недоумением покачала головой, не в состоянии понять, что же им движет. Жениться на ней, не претендуя на ее наследство, а затем пройти через дорогостоящую и хлопотную процедуру аннулирования брака просто так, ни за что? Это не имело ни малейшего смысла, особенно если учесть исключительную деловую хватку, которой славился Джеймс. Зачем, скажите на милость, ему это понадобилось?

И тут, словно прочитав ее мысли, Джеймс мягко сказал:

— Эмма, однажды я причинил тебе большое зло. Неужели ты не позволишь мне исправить это сейчас?

С этими словами он взял ее руку в свои. Вот и все. Просто взял ее руку и сжал в своих ладонях. Должно быть, он почувствовал, что рука не та, какой была год назад, когда он вел Эмму в кадрили. Теперь ее ладонь была мозолистой и загрубевшей от бесчисленных стирок в ледяной воде со щелоком вместо мыла. Ах, как давно она не танцевала кадриль!

Но если Джеймс и почувствовал, как изменилась рука Эммы, он ничего не сказал, а просто стоял, сжимая ее руку и глядя на нее своими непроницаемыми, волнующе золотистыми глазами, не замечая криков и ударов, сотрясавших дверь в двух шагах от них.

А затем совершенно неожиданно головокружение прекратилось. Эмма больше не была озадачена и встревожена. Она абсолютно точно понимала, что он делает. Это было удивительно, настолько удивительно, что с трудом верилось. Тем не менее граф Денем просил прощения.

Разумеется, не так, как вчера, когда он небрежно извинился перед ней возле школы. Нет, сейчас все было по-другому. Сейчас Джеймс совершенно искренне извинялся за то, что сделал год назад по отношению к ней и Стюарту.

Это было невероятно, и тем не менее это было правдой.

И это доказывало вопреки заявлениям самого Джеймса, некогда утверждавшего, будто образование и уговоры не способны переделать пьяницу или вора, что люди действительно меняются.

Это открытие было столь поразительным, что на мгновение Эмма перестала слышать грохот, производимый бароном и Клетусом, ломившимися в дверь. Она более не чувствовала промозглой сырости, пропитавшей стены замка Маккрей. Она не чувствовала ничего, кроме прикосновения пальцев Джеймса, сжимавших ее руки, свежего запаха его накрахмаленной сорочки и жара — о да, она снова ощутила его, как и накануне вечером, — исходившего от его тела.

Ей вдруг стало страшно. Да, по-настоящему страшно, хотя она не могла понять, чего она боится. Конечно, граф очень внушительный мужчина: он высок, пышет здоровьем и жизненной силой. Но почему это должно ее пугать?

Нет, она просто смешна. Джеймс пытается — наконец-то — исправить то, что когда-то совершил. Разве Стюарт не призывал ее — вместе с остальной своей паствой — прощать обидчиков? Разве он не говорил, что грех от человека, а прощение от Бога? Что надо подставлять другую щеку?

Да, это именно то, чего хотел бы от нее Стюарт. И ради его памяти она это сделает.

Хотя Эмма не знала, что в большей степени повлияло на ее решение: чувство долга по отношению к Стюарту или воспоминания о твердом бедре Джеймса, вклинившемся между ее ногами. Должно быть, первое, решила она. Конечно, первое! Странно, что она вообще подумала о последнем.

Выбросив из головы мысли об этом крепком бедре, Эмма сказала, переплетя его пальцы со своими:

— Хорошо, Джеймс. Я выйду за вас замуж.

Джеймс, стоя перед судьей Риорданом, с трудом верил, что все это происходит на самом деле… Точнее, он не мог поверить в то, что произошло за последние полчаса. Похоже, он попросил Эмму выйти за него замуж.

И что самое невероятное, она, кажется, согласилась.

Тем не менее доказательство этого поразительного факта находилось непосредственно перед ним. Вернее, рядом с ним. Потому что именно там стояла Эмма, очень серьезная в своем сером платье с потрепанными кружевными манжетами, с сосредоточенным видом внимавшая судье Риордану, чьи губы произносили слова брачного обета.

В отличие от Джеймса она, казалось, не замечала присутствия лорда Маккрея и его сестры, стоявших с чрезвычайно недовольными лицами по одну сторону огромного, ярко пылавшего камина. Не замечала она и миссис Мактавиш, которая, стоя по другую сторону, то и дело прижимала к глазам платочек, явно растроганная обезличенными словами судьи. Ее сын, Шон, на которого была возложена почетная обязанность свидетеля, откровенно скучал, как и мистер Мерфи.

Чего нельзя было сказать о Клетусе Мак-Юэне, который выглядел так, словно вот-вот расплачется. Джеймс никогда не видел, чтобы мужчина пребывал в таком унынии.

Впрочем, чему здесь удивляться? Клетус, вне всякого сомнения, боготворил Эмму и стал бы для нее если не хорошим мужем, то по крайней мере преданным.

Рядом с Клетусом стоял Робертс, камердинер Джеймса, со своим обычным выражением неколебимого самодовольства. Робертс верно и без лишних вопросов служил своему хозяину и, судя по всему, спокойно воспринял его неожиданное решение жениться.

Джеймс чертовски завидовал спокойствию своего камердинера, спокойствию, которого сам он, похоже, навсегда лишился. Да и как может быть иначе? Ведь он женился на Эмме. На Эмме Ван Корт, самой очаровательной дебютантке позапрошлого сезона, которую его кузен Стюарт вопреки всякой логике выхватил у всех из-под носа и увел под венец.

• Предыдущая
• 32/57
• Следующая