Королевский гамбит - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 53

— Ну, делал бы чего полезное! Ехал бы вон в те же Штаты…

— На кой? Таких, как я, там — пруд пруди. Возраст опять же не тот, лет бы на десять пораньше. А теперь — ни известности, ни денег. Да и мама у меня больная, куда я её повезу? Ну ладно. — Павел смял опустевший стаканчик и спрыгнул с подоконника. — Пошли. А то скоро вахту закроют, опять до утра ждать придётся.

— Ну подождём…

— Ага! Знаю я тебя. Опять всю ночь в «Prince of Poverty Line» прогоняешь. Пошли.

Он выключил машину и направился к двери. Виктор помедлил, надел пальто и направился следом.

— Как думаешь его назвать? — спросил он, выходя.

Павел вяло отмахнулся, сосредоточенно ковыряя ключом в замочной скважине:

— А, не всё ли равно. Сами как-нибудь назовут. Пошли.

— Иногда мне кажется, что ты всё-таки чудовище.

Павел поднял взгляд.

— А что, разве я спорю? — усмехнулся он.

И выключил свет.

Пару месяцев спустя очередная ежегодная эпидемия гриппа охватила Азию, а после Азии — Европу и Америку. Новый штамм вируса учёные назвали «Сычуань», не без оснований предполагая, что возник он именно в этой китайской провинции, хотя возник-то он совершенно в другом месте.

Впрочем, они были не так уж и не правы: сеть водоснабжения там действительно была куда доступнее других.

Эпсолианцы шли двумя рядами, скованные гравибоксами, низко опустив плечи и едва переставляя ноги. Обнажённые, поставленные в пары без разбору — самцы и самки, старики и молодняк, взрослые и детёныши. Шли в утилизацию. Кости пойдут на удобрения, мясо — на продукты, кожа, волосы и зубы — на какие-нибудь поделки… Оджикута смотрел на них с высоты шестого уровня тюремных камер, смотрел сквозь призму толстого стекла, через переплетение силиконовых подушек, через мерцание силового поля, и всё равно ему казалось, что он видит каждое лицо. Он смотрел и молчал. Гравибоксы вдоль дорожек гудели низко, на самом пороге слышимости, временами Оджикуте казалось, что это эпсолианцы поют одну нескончаемую медленную Песню Смерти. Но они шли молча — сотни, тысячи, не в силах даже поднять головы. Ч’крха — тонкокостные, с бледной кожей и узкими лицами, похожие на грустных ангелов, стояли вдоль дорожек с симбионтами в руках, следя, чтобы никто не сделал шага в сторону. Крылья их нервозно шевелились. Симбионты (фактически живые нервные стрекала; Оджикута всё никак не мог припомнить их названия) матово мерцали, вспыхивали и гасли, как гирлянда ламп на празднике.

Оджикута смотрел.

Эпсолианцы. Зверики.

Последнее сопротивление.

Он отошёл бы от окна, жрец Оджикута, Подающий Слово. Он отошёл бы, чтоб не видеть этих лиц, этих погасших глаз, этих смешных безволосых плеч. У всех биоблокадой заглушили чувство страха и реальности, но всё равно почти все самки плакали водой. Он отошёл бы от окна, но было некуда — вся его камера представляла собою полностью прозрачный куб три на три шага, и, отвернувшись, Оджикута бы увидел то же самое, только со спины. Да, со спины — именно две вереницы розовых эпсолианских спин, бредущих вдаль и исчезающих в нигде, в воротах утилизатора. В этом было что-то безысходное, ужасное, нелепое и злое. Он не хотел смотреть туда. Зрелище бредущих навстречу ему эпсолианцев опять напомнило какой-то нелепый грустный праздник.

Оджикута молча смотрел и задавался единственным вопросом: знали они, на что шли, когда поднимали восстание? Знали ли? Когда тяжёлые крейсера ч’крха смяли в десяти боях непобедимую армаду Ясинидов, когда после двухмесячной осады и тяжёлых продолжительных боёв, сперва в системе, потом на орбитали, в атмосфере, на поверхности, в воде и под землёй четыре планеты атроксов были уничтожены, а пять — покорены, когда дом Ясинидов подписал капитуляцию, знали ли они — рабы, прислуга, фактически домашние животные, неспособные на что-то большее, — что их ждёт пасть утилизатора? Что их нелепый бунт был обречён с самого начала? Рабов не трогают — хорошие рабы всегда нужны, но бешеных животных убивают. Эпсолианцы подняли восстание по всей планете, убивали захватчиков, прятались в канализациях и коммуникационных туннелях разрушенных городов, травили ядами систему водоопреснения, даже подорвали пару кораблей ч’крха. Но они были обречены. Это знали все, кроме них самих. Один отряд сумел поднять корабль и даже выйти в космос, что было совсем уже невероятно. Ходили слухи, что руководил захватом принц Омаджеган, с которым была горстка преданных сторонников и около тысячи эпсолианцев из обслуги старого дворца в Мепхахаджале, и тогда многое становилось понятным. Что сталось с этим кораблём и с принцем (если он действительно участвовал в этом), было неизвестно — к тому времени почти все боевые станции и системы слежения атроксов были уничтожены или заблокированы. Во всяком случае, ч’крха объявили, что корабль уничтожен.

Эпсолианцы шли. А Оджикута стоял и вспоминал всё, что он знал об этих существах. Захваченные во время ещё первых вылазок атроксов в глубокий космос, совсем безмозглые дикари, они лишились собственной планеты и истории, привыкли, изменились генетически. Покладистые слуги и действительно домашние животные. Дети называли их «зверики». Их иногда любили, особенно самок, чистоплотных, от природы заботливых, но не особо замечали. В меру смышлёные, в меру покладистые. В меру.

«Нам теперь придётся привыкать быть на их месте, — с равнодушием подумал Оджикута. — Мы узнаем, каково это — тупеть и деградировать, спускаясь по ступенькам лестницы истории, становясь рабами и домашними животными. Конечно, я утрирую, но всё же мы всегда теперь будем подчинёнными и угнетёнными. Как они».

Жрец вдруг задумался. Были ли эпсолианцы угнетёнными? Оджикута не мог дать ответа на этот вопрос. Честно говоря, он до сих пор не был уверен, есть ли у этих существ настоящий разум, или только инстинкты, рефлексы и привязанности.

Эпсолианцы шли. Гудели гравигенераторы. Помаргивали матовой гирляндой симбионты. Никто не пытался сбежать. Небо, исчерченное инверсионными следами боевых катеров, было серым, как свинец. Близился вечер. Конца процессии не наблюдалось. Оджикуте вспомнились слова эпсолианциев, основной их слоган: «Мы — в вас». Это были немногие слова, которые они были способны и понять, и заучить. Да, они были в них, среди них и для них, для атроксов, эти зверики, эти голые смешные существа, лишённые разума и шерсти. И сейчас их вели на убой.

Жрец опустился на колени, положил свои заросшие густым благородным мехом руки ладонями на пол и прикрыл глаза. С ним не было ни урта, ни перчаток, ни кадильницы, ни тазика с песком, ни кисточки для ушей, ни чаши с омовениями, никаких других предметов отправления культа. Впрочем, Всевышний не обидится. Если он так разгневался на их народ, он не заметит мелких нарушений. Оджикута помедлил и принялся делать то, чему был обучен, что он умел делать лучше всего, — молиться.

— Господи, — шептал он, — упокой эпсолианцев, этих детей, упокой их Первую душу, дай ей хлеба, и мёда, и мяса, и молока, дай ей пищи и вод, чтобы не терзал её голод и жажда, чтобы сытость вошла в дом их Первой души. Упокой, Господи, их Вторую душу, дай ей сладкого сна и удобных лежанок, дай ей тёплых одеял и меха в головах, отгони от неё кровососов, чтоб не мучили они их, злые, и чтобы сон наполнил дом их Второй души. Упокой, Господи, их Третью душу, дай ей добрых игр и развлечений, дай ей много ярких бусин и цветных камушков, много ленточек, красивой одежды и всяческих забав, чтобы радость игры вошла в дом их Третьей души. Упокой, Господи, их Четвёртую душу, дай ей друга, если это она, и дай ей подругу, если это он, чтобы радость слияния и единения трогала тело и сердце их в доме Четвёртой души. Упокой, Господи, их Пятую душу, дай ей дом, дай потомство и надели её заботой, чтоб она могла понять, зачем живёт и что ей стоит хранить, беречь и любить, чтобы радость отражения себя в себе вошла в дом их Пятой души. Упокой, Господи, их Шестую душу, дай ей счастье осознания Тебя в том, как Ты есть, бо Ты есть Свет и никакой в Тебе нет Тьмы, бо Ты есть Благо, а не Зло. Упокой, Господи, их Седьмую душу…