Мастер сновидений - Ниоткудина Алинна - Страница 31

— Действительно! Вот ты всегда правду говоришь.

Когда я последний раз так завтракал, и не помнил уже, а последние женские руки, подавшие завтрак, были мамины. Да даже сейчас, спустя много лет, иногда хочется крикнуть еще с улицы в раскрытое окно: «Мам, а дай молочка с полуденницей». Только сколько не кричи, но нет ответа, и не будет уже никогда. Мама, ну почему тебя нет?!?! Но что же я мог сделать, надо было жить дальше.

А чем Лаки его накормит, интересно? Шкворчат поджаренные колбаски, замечательные, надо сказать, колбаски, и что–то там лежит на хлебе, и травяной чай с молоком и медом. И не простым, а с молоком горных илларок.

— А откуда такое чудо, тем более сейчас? Неужели…?

— Угу, гномы приходили. Их травник был два дня назад, с ним еще двое, кажется из твоих приятелей.

— И они уже прознали?

— Да… Их травник посмотрел и признался честно, что помочь ничем не может. Ни взял ничего в оплату, даже на возмещение проезда и постоя — ничего.

— Жаль я их не встретил.

— Может, встретишь еще, у них какие–то дела в городе.

— Знаешь, мне надо уйти, я должен забрать одну вещь, — один знакомый маг обещал мне по магии металлов, какую–то единственную в своем роде, такую не купишь и библиотеке не найдешь, — если я еще нужен…

Лаки резко оборвала его,

— Что значит, «если»? Ты нужен, тебе один раз сказали, должно быть достаточно. Не заставляй тебя уговаривать.

— Хорошо–хорошо, я вернусь как можно быстрее, я бегом прибегу, только не шуми.

— Ну, если ты уже сыт, — тоном бывалой хозяйки произнесла Лаки, — можешь быть свободен. Она улыбалась, потому что мы еще играли в то, что все хорошо, и ничего в этом доме не случалось. Я поддержал, а почему нет.

— А мне бы не помешало еще вот такую (изобразил пальцами) мисочку того, что варится в чане.

— Суп в этом доме подают на обед, так что будь любезен прибыть к его началу, — поднялась и картинно топнула ножкой.

Ах, эти ножки, легкие как у молодой илларочки. Ладони вспорхнули крыльями бабочек и обняли ее за талию, я бы и не смог их удержать, для этого нужно было быть деревянным болванчиком или каменной статуей, но я–то живой!… Был. Да она и сама встала так близко, что стали видны венки на ее шее. Руками Лаки прижала к себе мою голову, получилось, что к самому сердцу, удары приходились прямо в висок. Ох, девочка, ты же для меня была драгоценной статуэткой в храме, на которую можно только смотреть и молиться, но даже дышать не рекомендовалось. О том, какая ты теплая и мягкая, и что твое сердечко бьется, словно птичка в клетке, я и думать тогда не смел. Да и ни про кого тогда еще думать не смел, я еще в то время бабушкины сказки не совсем забыл. Лаки своими пальцами убирала с моего лица нечесаные патлы.

— Да сделай что–нибудь с ними, они же глаза твои закрывают, — она произнесла тихо–тихо. Но мое ухо было слишком близко, ближе не бывает, я бы расслышал все, каждое ее слово. Лаки губами едва–едва прикоснулась к моим векам, как крылья бабочек касаются лепестков цветка, я своими губами чувствовал ее бронзовые упругие пряди… Вдруг отпрянула, как от камина, когда тот выплевывает рубиновый уголек, и убежала. Честно говоря, мне не хотелось ее выпускать, но я приказал своим рукам разжаться. А если бы не разжал, то, что дальше? Я тогда не слишком хорошо знал, что и как дальше следует в таких случаях, это «дальше» меня пугало.

Некоторое время я не мог вздохнуть, и глаза не открывал, чтобы не моргать и ничем, даже движением ресниц не потревожить воздух, сохранивший ее запах. Но если человек намерен продолжать жить, дышать–таки придется. И из сладкого тумана придется освобождаться и выходить на свет. Все еще в легком опьянении, прихватив пару кусков хлеба с чем–то (кто знает, как долго придется сегодня помотаться) я дошел до правой полукруглой лестницы, похлопал ее как, как обычно наездники похлопывают своих верных варгов:

— Ну что, хорошо ли провела ночь? Тут где–то было мое барахлишко? Я нырнул под лестницу, там мирно лежала его куртка. Казалось, она спит, и даже посапывает в сумраке осеннего утра, впрочем, солнечные лучи под лестницу и не думали заглядывать. Только я протянул руку, что бы поднять одежонку, из–под куртки выкатился шерстяной клубок серо–буро–сиво–белесый. Клубок забарахтался, зашебуршался, у него невесть откуда проросли ножки и ручки, чихая и кашляя вылезла голова. Голова замигала крошечными черненькими, как у крысы, глазками, и начала раскачиваться вниз–вверх, при этом скрипуче и умоляюще вереща. Я потряс головой, не сплю ли, уж слишком невероятно начинался день. Потом вспомнил и рассмеялся: это был домашний демон, старый до такой степени, что поседела даже покрывающая его пыль. А домовичек все кланялся и кланялся, повторяя свою скороговорку. Сразу вспомнилось определение из учебника: домашние демоны защитники по определению, но связаны не с конкретным человеком, а с целыми родом и с родовым домом.

— Чего ты там все бормочешь? — Я присел на корточки, потом взял волосатика, поднялся с ним и посадил на ступеньку лестницы с торцевой стороны почти на уровень своего роста. Домовичек встал на свои кривенькие ножки и поклонился с изысками благородного кавалера:

— Старый Вайри благодарит юного сейна. Юный сейн был так добр, что подарил всеми забытому демону большую шкуру, и даже вымытую шкуру, теперь Вайри может перезимовать спокойно. Долгая зима ждет Каравач, долгая….

— Пожалуйста, Вайри, пожалуйста, — надо же несчастная вымокшая шкура кому–то да пригодилась.

— Вайри очень обеспокоен, все домовые демоны Каравача в страхе. Приближается беда, стрела уже выпущена, она нацелена на многих, и на сердце юного сейна тоже, он в опасности. Не все доживут до весны, не все. Но юный сейн добрый, он поможет, Вайри знает, что он поможет.

Помолчал немножко и добавил:

— Вайри будет помогать юному сейну, хоть он и не здешний.

— Ты? Будешь мне помогать? Ну, спасибо, меховушка. Ты сегодня уже завтракал?

— Ужинал, у нас завтрак вечером, а утром ужин. Но Вайри не удалось сегодня поужинать.

— Ну, тогда держи, — я протянул домовичку кусок хлеба с чем–то, — ужинай на здоровье. Прости, не могу составить компанию, я должен идти. Бывай!

Хотел было опустить меховика обратно на пол, но тот задрыгал ножками, пожелал оставаться на лестнице, и пока Одрик не закрыл за собой входные двери, до него доносились поскрипывающие благодарственные журчания маленького смешного демона.

Каравач уже проснулся, но еще не совсем поднялся, потирал заспанные глаза окон, разминал затекшие мостовые улиц, потягивался ажурными изгибами мостов… Воздух был утончен первым заморозком, застигнутые им врасплох лужи, превратились в ледок и звонко трескались под ногами. Как же я люблю зиму, и тогда радовался ее приближению. Шел размашисто и легко, пил всем своим существом из звонкой морозной чаши. Где–то там, в холодной пелене должно вставать солнце, его не будет видно, но я знал, что оно где–то там.

Уже ближе к ратушной площади народу на улицах стало гораздо больше, город наполнялся гомоном голосов, скрипом повозок, фырканьем варгов, а вскоре в ход пошли запахи, они лезли из каждого трактира, из каждой кухни и совсем заляпали первозданную чистоту заморозка. С обледенелого горбатого мостика ко мне с гиканьем съехала знакомая компания, братья Рор, Лор и Сор.

— Привет, наш будущий великий маг! — это, конечно же, Рор, он был старше братьев, но не сказать, что выше, а вот по длине языка превосходил всех знакомых мне верзил. — Куда это ты в такую рань?

— Здорово, братва! Да вот тут… считайте в библиотеку.

— Смотри не зачитайся, книжный червь. Все науки свои грызешь? А чем–нибудь горяченьким, сочненьким желудок свой балуешь?

— Оставь мой желудок в покое, он у меня не привередливый, но тебя переваривать отказывается.

— Ага, говорил, книжки по невинной ботанике, по травоведению? Знаем мы твою ботанику. Ты что, к Дьо–Магро подрядился в окне вместо куста золотых шаров стоять? Интересно, чью комнату ты украшаешь собой, ведь окошко нашей прелестной Лаки выходит совсем в другую сторону? Или бедного студента боги уже пустили в альков?