Дом - Малышев Игорь - Страница 2

• Предыдущая
• 2/31
• Следующая

Ваня выслушал рассказ и задумался. Ему представилось, как под полом, на чердаке и в стенах ни на секунду не замирает жизнь. Тайными тропами, невидимые человечьему глазу, ходят мыши, шныряют, шевеля тонкими усами, деловитые тараканы, суетятся чёрные муравьи, похожие на живую пыль, сидят в глубоких тёмных щелях уродливые сверчки. Дом пропитан невидимой жизнью, как весеннее дерево соком. Ваня оглянулся вокруг, словно впервые увидел эти стены.

Фома потёр глаза, снова зевнул.

— Ох, обзевался весь. Спать пойду, — пробурчал он и полез под кровать, откуда вскоре раздалось мерное посвистывание, которое производил нос засыпающего домового. — Ты иди, иди, — поторопил он Ваню, сквозь дрёму, — там тебе кашу сварили. Пшённую, с сахаром. Вку-у-усная…

Ваня быстро умылся, оделся и вприпрыжку вбежал в столовую. Там все были уже в сборе. Отец ласково глянул на сына поверх «Московских ведомостей», улыбнулся в бороду.

— А вот и соня-засоня наш явился! «Чуть свет — уж на ногах…». Хотя здесь больше подошло бы «на заре ты его не буди…», — пропел он сильным звучным голосом. Отец хорошо пел и даже имел некоторый артистический талант. В юности он хотел поступить в актёры, но его отговорили родственники.

Мальчик улыбнулся в ответ и вскочил на стул. Кухарка Наталья в тот день взяла выходной, поэтому маменька сама положила ему на тарелку пшённой каши.

— «Полёты на аэростате», — прочёл отец газетный заголовок. — Любопытно…

— А что такое этот аэ…эростат? — спросил мальчик.

Отец перевернул газетный лист.

— М-м-м, это такие машины летающие, — не стал вдаваться в подробности папенька.

Ване при этих словах отчего-то представился паровоз с крыльями, на котором, держась рукой за чёрную прокопчённую трубу, стоит бесстрашный человек и машет рукой.

— Не хотел бы я полететь на этом как там его …стате, — подумал мальчик. Ваня очень боялся паровозов, но никогда не сознался бы в этом, спроси его кто-нибудь. Его повергал в несказанный трепет металлический лязг колёс огромной машины, громкое шипение и белые клубы пара, вырывающиеся из-под её раскалённого брюха. Шатуны на колёсах казались ему лапами какого-то хищного зверя, крадущегося по блестящим полосам рельс, когда поезд, замедляясь, подъезжал к вокзалу. Кажущееся спокойствие и степенность паровоза, не могли обмануть мальчика, он всё время чувствовал, что хитрый гигант только притворяется другом людей, а на деле готовит им какую-то гадость.

Папенька сложил газету, положил её на край стола, задумчиво и весело посмотрел на сына.

— Так что, Иван Арсеньевич, никак мухи разбудили? Сам-то, я думаю, ни за что б не поднялся?

— Не мухи, домовой, — не подумав ответил Ваня и тут же прикусил губу.

— О, смотрите, Глафира Сергеевна, у ребёнка уже пробивается чувство юмора. Приятно наблюдать, — папаша вдруг разом посерьёзнел. — Хотя я бы предпочёл, чтобы у него пробилось чувство математики.

Ваня уткнулся в тарелку с крутой зернистой кашей. Этой темы он не любил. В прошлом году он пошёл в первый класс гимназии, где сразу же выяснилось, что мальчику не даётся математика. Он учил её, проливал над учебниками потоки слёз, но всё было напрасно — предмет, что называется, не шёл. Ваня никак не мог понять, сколько аршин должно остаться в куске ткани у купца, если от пяти метров отнять два раза по два или сколько извозчиков стало на площади, если вначале их было четверо, да потом приехали ещё трое и один уехал. Вся эта чепуха никак не хотела лезть в бедную Ванину голову. Бессчётное количество раз учебник улетал в стену, швырялся на пол, но всё было напрасно. С остальными предметами дело худо-бедно ещё ладилось, только с математикой — ни в какую. В итоге Ване назначили на осень переэкзаменовку, и это сильно отравляло жизнь маленькому человечку.

— Он будет стараться, — заступилась за Ваню маменька.

Ваня виновато взглянул на неё, словно говоря «буду, обязательно буду».

— Он позанимается летом с Марьей Петровной и всё наладится. Верно, Марья Петровна?

Девушка, сидевшая здесь же, кивнула, но впрочем без особой уверенности. После первых же занятий с Ваней, она поняла, что задача перед ней стоит очень сложная, может быть, ей непосильная. Математика мальчику не давалась, хоть тресни.

Отец серьёзно посмотрел на мальчика.

— Ты уж постарайся в самом-то деле, Иван Арсеньевич. А то ерунда какая-то получается. Верно?

Иван Арсеньевич быстро кивнул и снова уткнулся в тарелку.

Хорошо ещё, что сегодня было воскресенье, а значит, занятия не проводились. Ваня вспомнил об этом и тут же повеселел. А мама тем временем взялась за папеньку:

— С вами, Арсений Александрович, тоже, между прочим, какая-то ерунда получается, — многозначительно сказала она.

Отец, видимо, догадываясь о чём пойдёт речь, озабоченно зашуршал «Московскими ведомостями».

— Да? Не думаю, — пробормотал он и попытался скрыться за газетными листами.

— Да, да. И не пытайтесь прятаться. Глазичевский давно уже зовёт вас обратно на железную дорогу, вам это отлично известно. Там и жалование побольше, да и уважают инженеров не так, как редакторов детских журналов. (Папенька работал в журнале «Совёнок»). Вы же окончили технический университет. У вас есть опыт работы на строительстве железных дорог.

Маменька давно говорила ему, что работа в журнале — дело несерьёзное, что денег им постоянно не хватает и если бы не папенькина лень, то они уже могли бы и долги раздать, и собственный дом в Москве купить, а не снимать квартиры по окраинам.

Поняв, что серьёзного разговора не избежать, папенька со вздохом сложил газету и грустно уставился в окно.

— Арсений, ну почему ты никак не хочешь бросить это своё ребячество? Тебе уже тридцать пять лет. А у нас ни своего угла нет, ни денег, чтобы его купить. Да ещё долгов на три тысячи с лишним. Поговори с Глазичевским, ты ведь даже не знаешь какую он тебе работу предложить хочет, — попросила маменька.

Папа вздохнул и заговорил усталым голосом, словно объяснял давно известные вещи, которые его раз за разом заставляют неизвестно для чего повторять.

— Почему не знаю, всё я, Глаша, знаю. Работа простая. Ездить по стране, да железные дороги строить. По целым месяцам дома не бывать, тебя с Ванькой не видеть, жить в каких-то теплушках, питаться чем придётся. Мокнуть под дождями, грязь ногами месить, с пьяными мужиками ругаться. Дело известное. Я три года так жил, пока в журнал не устроился. — Он помолчал. — Только ты, ради Бога, не подумай, что я трудностей боюсь. Нет. Тут другое. Нравится мне моя нынешняя работа. Нравится и всё тут. Люди у нас хорошие работают. Авторы приходят, рассказы интересные приносят. Читаешь — радуешься. После вас с Ваней для меня это самое большое счастье. Я на работу иду, ноги сами несут. Да и к тому же там я в любой момент могу себе выходной устроить. Захотел, сюда приехал, с вами несколько дней побыл, захотел, дома остался, рукописи читаю. А когда новый номер журнала выходит, знаешь, какая это радость? Это… Словно у тебя ещё один ребёнок рождается… — он покачал головой и снова отвернулся к окну.

— Ладно, Бог с тобой. Работай, кем хочешь, — согласилась мать. — Вот только долги… Да и дом в Москве купить надо… Впрочем, ладно. Бог милостив, проживём как-нибудь.

Обычно подобные разговоры так и заканчивались.

В столовой воцарилась тишина, лишь звенели в саду птицы, да шуршали, развеваясь от лёгкого ветерка, занавески на распахнутых окнах.

— А можно я купаться пойду? — воспользовавшись моментом, спросил Ваня очень вежливым голосом. Папенька с сомнением посмотрел на сына, оглянулся на маменьку, та пожала плечами, дескать: «Воскресенье — день праздный».

— Валяй! — разрешил отец.

— Что за слог… — осуждающе откликнулась мать. — А ещё редактор!

— Пардон, мадам, — чуть наклонил светлую, как у Вани, голову папенька. — В искупление своей вины предлагаю конную прогулку до Кукушкиной рощи. Там сейчас соловьи!.. Хотя… Хотя, можно и дома посидеть, чаю попить. Я бы, признаться, вздремнул немного…

• Предыдущая
• 2/31
• Следующая