Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 39

• Предыдущая
• 39/75
• Следующая

Конокрады известны своей особенной сплоченностью; взаимовыручка у них необыкновенная. Объясняется это тем, что мужики пойманных на лошадиной покраже в полицию не ведут, а убивают на месте. И потому профессия у этих воров самая опасная для жизни, рискованней, чем у любого записного убийцы. Чтобы заниматься подобным делом, необходимы надежные сообщники, такие, что голову свою подставят за товарища… По всем этим причинам связываться с конокрадами не решился даже Лыков, и выкупил у старшего надзирателя дворянскую камеру. Однако после обеда их с Челубеем покой был нарушен приходом долговязого жигана, развязного, с потасканной физиономией безнадежно развращенного человека. С ним был еще какой-то чумазый поддувала. Усевшись напротив питерцев, парень уставился на них нагло и дерзко.

— Скажи этим, кто я есть.

— То есть Мишка-Дерибздяй, — подобострастно проблеял чумазый. — С ним тута никто не связывается.

— Отчего так? — лениво полюбопытствовал Лыков, глядя на гостя без интереса.

— А он с потышниками[110] водится.

— Ну, вот пусть к ним и валит. Нам здесь только дерибздяев не доставало…

— Эвона как! — удивился жиган. — Мотряй, у нас всё по совести: кому не мило, тому в рыло!

— Сочинители про таких, как ты, говорят: «со следами всех пороков на лице». Если не исчезнешь в миг, следов у тебя прибавится.

— Ну, всё! — выдохнул Дерибздяй, обежал стол, подскочил к Алексею и ударил. Тот легко уклонился и махнул в ответ. Мишка отлетел в угол и там долго, минут пять, лежал без движения; чумазого же как ветром сдуло. Поднявшись, наконец, с трудом на четвереньки, Дерибздяй молча выполз вон.

Через час после этого в дворянскую камеру пришёл маз шайки конокрадов Васька Бобок — рослый кудрявый детина с лихими и весёлыми глазами. Лыков подобрался, но Бобок выставил на стол «диковинку».[111]

— Давно здесь порядочных ребят не было; всё какие-то трусоватые приходят. Поговорим?

— А давай, — согласился Лыков, вынимая третий стакан. Челубей разлил, они выпили, помолчали немного, затем Бобок сказал буднично:

— Мы завтра делопризводством будем заниматься[112] — на рихт пойдем. Барная скамейка обнаружилась[113]. Айда с нами! Некомплект у нас; нужны лихие человеки.

— Прямо отсюда?

— Прямо отсюда.

— А потом куда?

— Сведем коняшку, растырбаним и опять сюда вернемся. Тут никто искать не станет. Не сумлевайтесь, всё уж давно слажено; чай, не впервой. А понравится вам наше занятие, так мы вас до осени в лазарете поместим. Ещё дела провернёте, домой с хорошей деньгой прибудете.

Лыков сделал вид, что задумался.

— Ладно, — сказал маз, вставая из-за стола. — Покумекайте до утра. А завтра в другом месте дадите окончательный ответ. Бывайте!

— Что ещё за «другое место»? — встревожился Челубей, когда конокрад ушёл. — Он всю свою банду приведет для убедительности?

Разъяснилось это утром. Конвой вывел их из пересыльной тюрьмы, провёл мимо острога и памятника Ермака по высокому берегу Тобола и доставил в канцелярию к полицмейстеру. Красивый усач в щегольском чекмене, тот оказался похож на Ваську Бобка: глаза такие же лихие и веселые, а цвет лица как у настоящего жизнелюба. Внимательно изучив бумаги лобовских агентов, полицмейстер закрыл плотно дверь и спросил:

— Ну, что надумали насчет Васькиных слов? Говорите, как есть; люди нужны срочно. У нас все серьёзно: придете к нам, в обиду не дадим, будете как сыр в масле кататься.

— Увы, есаул, не получится, — спокойно, как равный равному, ответил ему Алексей. — Дела у нас в Забайкалье, важные, задержки не терпят. Нас уже наняли люди посерьёзней тебя.

— Жаль, — вздохнул полицмейстер. — Я же вижу, какие вы «спиридоны»… Но нет, так нет. Сегодня же я вас отправлю дальше; о нашем разговоре, понятно, молчок.

Он сдержал своё обещание, и уже вечером Челубей с Лыковым снова плыли на барже. Четырнадцать суток, сначала по Иртышу, потом по Оби и Томи, добирались до Томска. Покупали по пути рыбу у остяков, а в Лямином бору приобрели полтуши изюбря, закоптили и питались им до конца плавания.

В Томской пересыльной тюрьме Лыкова ожидала неприятная встреча. Когда он в колонне вновь прибывших шёл в карантинное отделение, из галереи его негромко окликнули:

— Господин Лыков!

«Демон» резко обернулся и увидел Прова Суконкина, мелкого воришку-«отказника», которого он арестовывал три года назад в Нижнем Новгороде в должности помощника начальника сыскной полиции.

Момент был критический: паспорт у Алексея имелся на другую фамилию, прочие арестанты и конвойный надзиратель насторожились, Челубей остановился поодаль и ожидал продолжения.

— Ты, земляк, ошибся: я Шапкин Иван Иваныч.

Но Суконкин, в сером бушлате и бескозырке, смотрел весьма нахально и фамильярдно махал рукой, подзывая сыщика к себе. И Лыков подошёл.

— Ну?

— Вы «нукать»-то обождите, ваше благородие, чать, не запрягли, — громко прошептал «отказник». — Я так понимаю, вы и есть из тех самых «демонов» из «чертовой роты», про которых в газетах пишут? Угадал?

— Я высылаюсь административно в Читу, по месту жительства. Я мещанин Шапкин. Понял? А не то…

— Чево «не то»? Вы такой разговор отставьте, вашебродие, я ведь обижусь да уйду. И сразу «иванам» выложу, какой вы Шапкин. Али Лыков. Они живо разберутся!

Алексей стоял молча и лихорадочно соображал. Выдаст ведь и впрямь, гаденыш! Попробовать напугать?

— Валяй, выкладывай. А я им в ответ рассажу, как ты Блоху полиции продал.

— Фуй! — рассмеялся Суконкин. — Тому уж сто лет в обед! Все забыли давно, кто такой он был. Другие вожди народились, никому это таперича не интересно.

— Что ты хочешь? — спросил Алексей, глядя в сторону.

— Вечером посля поверки приходите за швальню, тама и поговорим. И чтоб был у меня!

Лыков вернулся в балаган весьма раздосадованный. Отмахнулся от встревоженного Челубея («так, одна гнида из прошлой жизни; я разберусь»), и уселся думать. Поганый, трусливый характер бывшего его доносчика теперь играл против сыщика. Суконкин постарается выторговать у него за молчание как можно больше. Но нет никаких гарантий, что он же и не сдаст потом Лыкова «иванам». Вся операция находилась теперь под угрозой!

Самое верное было бы изолировать Суконкина при помощи администрации. Сходить к смотрителю и открыться? Пароль — «Между Амуром и Невой». Об этой кодовой фразе, означающей, что агенту нужна помощь, секретной телеграммой извещены все тюремные и полицейские власти вплоть до Благовещенска. Однако раскрывать себя продажной надзирательской братии следовало лишь в крайнем случае. Лыков решил, что определит, тот ли это случай, после разговора с Провом.

Они встретились за швальней в десять часов ночи, когда было уже темно. Суконкин опасался сыщика и пришел не один: в отдалении, так, чтобы не слышать разговора, но всё видеть, стоял нанятый им человек.

Разговор Пров вёл жестко и нахраписто. Он потребовал (оговорив: «для начала») двух услуг — сделать его писарем в канцелярии, и убрать из тюрьмы куда подальше некоего Вовку-Хазара. Хазар этот за что-то не взлюбил Суконкина и вот уже два месяца не дает проходу, издевается и бьёт…

— А если я этого героя безо всяких смотрителей за пищик возьму[114] — зачтется оно в твои два пожелания?

Суконкин пожал пухлыми женоподобными плечами:

— Я же сказал: для начала эти два, а там поглядим. Могёт, и ещё появятся. С Вовкой же надоть как следует! А то вы уедете, а он останется и жизнь моя сделается тогда совсем невозможная. Как хочите, но уберите его отсюдова насовсем!

— Не боишься, Пров, палку перегнуть? Я ведь теперь в Петербурге служу, в Департаменте полиции, и моё начальство знает, где я. Не ссорился бы ты с властью, умерил запросы, мой тебе совет.

• Предыдущая
• 39/75
• Следующая