Между Амуром и Невой - Свечин Николай - Страница 47

• Предыдущая
• 47/75
• Следующая

— Вас-то за что? Обычно канлы распространяется только на убийцу.

— Обычно да, но Самболат убил не простого чеченца, а сына тейпанан хьалханга.

— Сына главы тейпа?

— Да. Брат очень вспыльчивый, особенно, когда выпьет слишком много бузы; вот и зарезал парня в драке. После этого ему, конечно, пришлось бежать. У нас в Чечне очень бережно относятся к своему народу. Все понимают: убитого уже не вернуть и кровь за кровь ничего не исправит, только уменьшит число чеченцев на земле. Поэтому родственники стараются примирить противников, а канлы пока скрывается в другом ауле. Это очень распространено: аулы буквально обмениваются такими беглецами, и почти в каждой деревне живет какой-нибудь канлы. Обычно примирение в конце концов происходит. Убийца, в саване и без папахи является в дом к старшему из рода убитого им человека и просит прощения. Дарит при этом коня, оружие, материю женщинам… Его прощают и он становится кон-кардашем — кровным братом. Он должен теперь чаще заходить на могилу своей жертвы, заботиться о его семье, с оружим в руках защищать его дом. Старики уже почти договорились о прощении Самболата, но он ранил ещё одного человека…

— Будучи в бегах? Он, что, додумался ранить жителя того аула, который его приютил?

Имадин кивнул головой.

— Он… вздорный человек?

— Он несчастный человек из-за своего дурного характера, и нас с сестрой тоже сделал несчастными. Но Самболат наш старший брат, мы не можем его бросить. Когда он ранил того, второго человека, ему пришлось признаться в этом и сдаться властям, иначе люди убили бы его. Больше ни один аул в Чечне не давал ему укрытия. Так мы втроём оказались в Сибири. Но он все три года посылал деньги на лечение раненого им джигита, и теперь его готовы простить. Поэтому ему очень нужны сейчас деньги на побег.

— И для этого он продал Свищёву собственную сестру.

— Хогешат никуда не пойдет! Я заставлю Самболата вернуть эти пятьсот рублей. Мы пойдем с ним искать золото… мне рассказали про одно хорошее место на Нерчугане.

— Пока вы его там моете, Хогешат увезут в «губернаторский дворец».

— Мы возьмем её с собой! Нет, мы спрячем её у кержаков, они ненавидят Бардадыма и помогут нам!

Слушая детский лепет малайки, Лыков напряженно думал. Он не знал, как помочь этим красивым и несчастным людям; у него и без них хватало забот. Но отдавать Хогешат «губернатору»? Надо пока спрятать их где-нибудь с помощью Саблина, дать немного денег, а на обратном пути из Желтуги забрать. Куда забрать? Потом придумаю, куда; сейчас главное их укрыть, сказал сам себе Алексей, не в силах признаться, что не хочет терять Хогешат из виду. Чёрт, влюбился я, что ли? как в книжках, с первого взгляда? Этого сейчас только не хватало! И перед Варенькой Нефедьевой неловко… Он же, вроде, как её любит? Или уже нет?

Лыков порылся в карманах, выложил на стол два кредитных билета.

— Здесь сотня. Больше я пока дать не могу. Мне надо съездить в одно место по делам, и вернуться; на это уйдет четыре дня. Приеду с деньгами и очень скоро отправлюсь назад, в Россию; могу взять вас двоих с собой. Брата не возьму… Доедем вместе до Казани, оттуда уже не трудно будет добраться вам до Кавказа. Но на эти четыре дня вы должны надежно спрятаться и ждать меня в укромном месте. Хватит вам этих денег, чтобы исчезнуть на время?

Хогешат и Имадин недоверчиво смотрели и на банкноты, и на Алексея.

— Ну?

— Почему вы нам помогаете? И… мы очень долго не сможем вернуть вам эти деньги.

— Помогаю потому, что неправильно отдавать Хогешат этому упырю. А деньги можете возвращать хоть двадцать лет — главное, благополучно исчезнуть отсюда. Пока объяснитесь с вашим вспыльчивым братом — где он, кстати? — и найдите, куда спрятаться. Завтра в шесть часов дополудни приходите к дому Саблина. Знаете такого? Служит писарем в канцелярии района. Я живу у него. Скажете, где вас искать, получите еще некоторую сумму — и прячтесь, ждите меня. Вот ему, а не Хогешат!

И сыщик сложил из пальцев серьёзный кукиш. Девушка прыснула, юноша весело рассмеялся; тут раскрылась дверь, и Лыков увидел… Самболата Алибекова, своего кровника, чеченского абрека, который в 1878 году поклялся отомстить ему за убитого старшего брата.

— Так вы Алибековы? — только и спросил Лыков, и встал, сжав кулаки.

Абрек, опешив на секунду, буквально впрыгнул в комнатку и разразился бранью на чеченском языке. Бритый наголо, с черной большой бородой и бешеными глазами, он дико жестикулировал, орал что-то брату с сестрой, тыкал пальцами в Алексея и потом чиркнул себя красноречиво ногтем по горлу. Алексей понял, что Самболат объясняет им, что этот гяур зарубил их брата Джамболата и потому является лютым врагом всех Алибековых… Тогда он повернулся к Хогешат, посмотрел в её сразу потускневшие глаза, и сказал:

— Я убил его в честной бою. Могло быть и наоборот… Пойми это, и убеди Имадина. Вам надо бежать, а пока хотя бы спрятаться, и только я один могу и готов вам в этом помочь. Жду утром, как говорил. И не верь человеку, который торгует собственной сестрой!

Повернулся к абреку, топнул грозно ногой — тот сразу же отскочил — и вышел вон.

Лыков решил отыскать Свищёва и задать ему несколько вопросов. По словам Ивана Богдановича, Бардадым всегда по утрам завтракал в лучшем нижнекарийском трактире «Лимпопо». Трактир этот по совместительству являлся так же и публичным домом, в котором трудились дочери и жёны арестантов, приехавшие за ними в Сибирь. Так называемые пришлецы были самыми нищими на всей каторге: казенного довольствия им не полагалось, работы никакой в городе не было, вот они и выкручивались, кто как мог. Поваром в «Лимпопо» состоял присланный за убийство из ревности француз, ученик самого Оливье, поэтому здесь столовалась вся местная головка. Владел заведением через подставных лиц полковник Потулов.

Войдя внутрь, Лыков сразу же опознал «губернатора». Среднего роста, грузный, с короткой и редкой седой бородой и прямым пробором на лысеющем уже черепе; одет в чёрный сюртук и, почему-то, сризовые[137] штаны, а на сапогах, несмотря на летнюю жару, меховые кеньги. Взгляд высокомерно-брезгливый, безынтересный. Бардадым сидел посреди зала и вяло поедал рыбное тельное, запивая его коньяком. У окна здоровенный парень в новой ярко-зеленой венгерке жевал «серку»[138] и азартно играл на китайском бильярде с наклонным столом. Вид у парня был туповатый, но боевой. Учитывая его рост — никак не менее двенадцати вершков[139] — Алексей решил, что это Юс Большой. Кроме этих двоих, в заведении никого больше не было.

Лыков сел в углу, спросил портвейну, хлебцы с жареными мозгами и газетку посвежее. Выглядел он как заурядный торговый человек средней руки. Юс осмотрел его очень внимательно, не обнаружил ничего для себя интересного и опять вернулся к бильярду.

Так они и сидели с четверть часа, занимаясь каждый своим делом. Бардадым бесцеремонно чавкал и рыгал на весь трактир. Доев, он поковырял спичкой в зубах, вздохнул и не спеша отправился в уборную. Лыков продолжал читать газету, потом вдруг ойкнул и схватился за живот. Охранник тут же оглянулся на него. Алексей согнулся пополам, пробормотал: «Пресвятыя Богородицы…» и семенящей походкой устремился в ретирадное.

— Эй, дядя, ты куда это собрался? — грозно окликнул его Юс Большой.

— Чем тут у вас кормят, отравители! — на ходу сердито сказал Лыков, продолжая движение.

— Ты туда не ходи, — мигом преградил ему путь парень в венгерке. — Вот сейчас большой человек выйдет, тогда и зайдешь.

— Ой, святые угодники! Мочи моей нет! — взвизгнул Лыков и проворно обежал телохранителя. — Ты, ежели так, со мной иди, а ждать я боле не могу.

И он заскочил в уборную. Бардадым стоял перед рукомойником и задумчиво чесал брюхо. Недовольно оглянулся на вошедшего; следом вломился огромный Юс, сразу заняв собой половину помещения, и сказал, оправдываясь:

• Предыдущая
• 47/75
• Следующая