Ромен Кальбри - Мало Гектор - Страница 15

• Предыдущая
• 15/44
• Следующая

Но полученный мною удар заставил меня решиться. Умывшись под краном и с трудом остановив кровь, я ушел в свою комнату и забыл о всех трудностях задуманного побега. «Ежевика уже зреет в канавах на опушке леса, — размышлял я, — в птичьих гнездах, наверно, есть яйца. Иногда на дороге в пыли валяются потерянные монетки. Я могу встретить возчика, он подвезет меня и даст кусок хлеба за то, что я буду править лошадьми, когда он захочет поспать. Тут нет ничего невозможного!» О дальнейшем я не беспокоился. В Гавре любой капитан непременно возьмет меня юнгой к себе на корабль. Только бы попасть в море, а там я — настоящий моряк и совершаю чудесное путешествие. Вернувшись из плавания, я иду в Пор-Дье, мама крепко целует меня, и я вручаю ей заработанные мною деньги. «А если мы потерпим кораблекрушение?.. Ну что ж! Тогда еще интереснее! Необитаемый остров, дикари, попугаи… Я сам становлюсь Робинзоном!»

Моя рана на голове перестала болеть, и я забыл о том, что сегодня не обедал.

Каждое воскресенье дядя с раннего утра уезжал в свое новое поместье и возвращался только поздно вечером. Поэтому я знал наверняка, что с вечера субботы до утра понедельника мы с ним не увидимся. Сегодня была как раз суббота, и если бы я убежал немедленно, то у меня было бы впереди целых тридцать шесть часов до его возвращения. Но как выйти из дома, не отпирая замка и не открывая дверей? Я решил выпрыгнуть из окна второго этажа во двор, пролезть через дыру в заборе в сад господина Бугура, а оттуда выбраться в поле.

Лежа в постели, я обдумывал план побега и ждал, когда дядя заснет, чтобы привести свой план в исполнение.

Вскоре я услышал, как дядя вошел в свою комнату, затем почти тотчас же вышел оттуда, и мне показалось, что он, стараясь не шуметь, поднимается на цыпочках по лестнице на второй этаж. Может быть, он догадался о моем намерении и решил последить за мной? Дядя осторожно отворил дверь. Я лежал, повернувшись лицом к стене, и не видел, как он вошел, но рассмотрел на стене дрожащую тень его руки, которой он заслонял пламя горевшей свечи. Он тихонько подошел к моей кровати.

Я притворился, что крепко сплю. Дядя наклонился надо мной, поднес свечу к моей голове, и я почувствовал, как он осторожно откинул волосы, прикрывавшие мою рану.

— Пустяки, — сказал он вполголоса, — ничего страшного.

И так же тихо вышел из комнаты.

Раньше этот поступок и кажущееся участие дяди, возможно, заставили бы меня изменить мои планы. Но теперь было поздно. Я уже мысленно вдыхал запах моря и смолы, я уже приоткрыл таинственные двери в неведомое будущее…

Прошел час после ухода дяди; я встал, решив, что он уже спит, и начал сборы, то есть завязал в носовой платок две рубашки и пару чулок. С минуту я колебался, не надеть ли мне праздничный костюм — в нем у меня был как будто более солидный вид, но, по счастью, здравый смысл взял верх, и я остановился на куртке и штанах из толстого матросского сукна. Потом, чтобы не стучать, я взял башмаки в руки и вышел из комнаты.

Не успел я закрыть за собою дверь, как мне пришла в голову озорная мысль. Я вернулся. Хотя луна еще не взошла, ночь была довольно светлая, и мои глаза, привыкшие к темноте, ясно различали все предметы. Осторожно водрузив стул на свою кровать, я взобрался на него, дотянулся до подвешенного к потолку крокодила, ножом перерезал веревку, на которой он висел, и подхватил его в объятия; затем уложил его в свою постель и укрыл его с головой одеялом. Тут я представил себе, как будет изумлен мой дядя в понедельник утром, когда вместо меня найдет в постели крокодила, и расхохотался как безумный; а когда подумал, что он, пожалуй, решит, что крокодил меня съел, я принялся смеяться пуще прежнего.

Но этой шуткой и ограничилась моя месть дяде.

Удивительно, сколько уверенности придают человеку четыре стены и крыша над головой! Когда я благополучно вылез из окна, спустился вниз, цепляясь за стену, и очутился в саду господина Бугура, всякое желание смеяться у меня сразу пропало. Я с беспокойством оглядывался по сторонам: ночью все кусты принимали странную форму; в густой чаще виднелись какие-то черные ямы, на которые я боялся смотреть. Легкий ветерок пробежал по деревьям, и листья жалобно зашелестели. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я забился в будку Пато. Милый Пато! Если б он был здесь, я бы, вероятно, не убежал…

Я всегда считал себя храбрым мальчиком. Мне стало стыдно, что у меня подкашиваются ноги и зубы стучат от страха. Я решил взять себя в руки: если уж я так трушу, надо сейчас же возвращаться обратно к дяде. Я вылез из будки и пошел прямо к большому дереву. Его длинные, вытянутые вперед ветки как будто преграждали мне путь; казалось, оно говорило: «Стой! Дальше ты не пройдешь!» Однако, когда я подошел к нему, оно стояло неподвижно, только птички, спавшие в его листве, проснулись и с писком разлетелись в разные стороны. Это меня сильно ободрило: значит, я тоже могу внушать кому-то страх.

Я перебросил узелок с вещами через стену, окружавшую сад, затем вскарабкался на нее с помощью деревянной лестницы и стал осматривать расстилавшуюся перед моими глазами равнину. Она была пустынна; царила полная тишина. Я соскочил вниз.

Больше часа бежал я без оглядки, чувствуя, что если только остановлюсь и посмотрю по сторонам, то умру от страха. Наконец я стал задыхаться и замедлил шаг; я оказался среди лугов, прорезанных плотиной, которая отводила болотную воду в море. Сенокос уже начался, и сквозь дымку тумана виднелись копны скошенного сена, стоявшие по краям дороги. Я спустился на луг и забился под копну сена. Я знал, что нахожусь не менее чем в двух лье от города, и мне казалось, будто я забрался чуть не на край света. Теперь я мог спокойно передохнуть.

Усталый и измученный волнениями, ослабевший от потери крови и голода, я быстро уснул на прогретом солнцем сене, убаюканный оглушительным кваканьем лягушек.

Меня разбудил холод. Тот пронизывающий до костей ночной холод, о котором я раньше не имел и понятия. Звезды уже побледнели, широкие белые полосы бороздили синеватую глубину ночного неба, луг был окутан туманом, который клубился и поднимался вверх, словно столбы дыма. Одежда моя отсырела, будто я попал под проливной дождь, и я дрожал всем телом. Хотя теплое сено сперва согрело меня, зато теперь роса промочила насквозь.

Но еще мучительнее, чем холод, было ощущение какой-то смутной тревоги. Накануне вечером я испытал много горя и волнений, а теперь, проснувшись, чувствовал беспокойство и угрызения совести. Кораблекрушение, необитаемый остров — все это уже не казалось мне таким заманчивым, как вчера… А вдруг я никогда не вернусь домой, никогда не увижу маму! Я горько заплакал и, несмотря на холод, продолжал сидеть неподвижно, закрыв лицо руками.

Когда я вновь поднял голову, мои планы изменились. Я решил тотчас же идти в Пор-Дье и не уходить в Гавр, пока не повидаю маму. Придя домой вечером, я могу спрятаться в «рубке» и уйти рано утром так, что меня никто не увидит. По крайней мере, я унесу с собой воспоминание о доме, и моя вина перед мамой, которую я покидаю, как мне казалось, несколько уменьшится.

Я поднял свой узелок. Предстояло пройти не меньше двенадцати лье: терять времени было нельзя. Скоро наступит день, птички уже начали щебетать…

Ходьба меня подбодрила, грусть и тревога прошли, на душе стало веселей и спокойней. Розовый свет, разливавшийся по небу, словно проникал в меня и разгонял мои мрачные мысли подобно тому, как день разгоняет страшные ночные кошмары.

Туман, окутывавший все окрестности, сгустился теперь над большой канавой вдоль плотины; сквозь его молочную белизну кое-где пробивались верхушки старых плакучих ив. Восток загорелся сперва оранжевым, потом алым светом, который охватил все небо и озарил меня своим сиянием. Ветерок пробежал по деревьям, стряхивая с них капли росы, трава выпрямилась, цветы подняли головы, легкие испарения быстро улетели вверх. Наступило утро. Сколько раз встречали мы с господином Биорелем рассвет, но я никогда не обращал на него внимания. Зато теперь, когда я вырвался на свободу, я почувствовал себя хозяином Вселенной и соблаговолил насладиться этим зрелищем.

• Предыдущая
• 15/44
• Следующая