Джулия - Дмитриева Елена Борисовна - Страница 10

• Предыдущая
• 10/17
• Следующая

Марина пересекла привокзальную площадь и направилась к галерее; там к одной из колонн были прислонены два дамских велосипеда. Когда Кармен подошла, Марина сказала:

– Садись и крути педали.

Велосипед был удобный; руль, седло – точно подгоняли по ее росту. Они выехали из города. По обе стороны дороги были видны следы боев и бомбардировок. Было холодно, руки и ноги у Кармен скоро окоченели.

В Вачильо Марину сменила Мария, которая сопровождала Кармен до Монтале, следующий отрезок пути она ехала с Ирис. Точно передаваемая из рук в руки эстафета, Кармен продвигалась к неведомой ей самой цели – глухими тропами, от одной неприметной хижины до другой. Уже едва держась на велосипеде от усталости, к ночи она добралась до отрогов Апеннин. Здесь двое добродушных стариков накормили ее хлебом с сыром, угостили вином.

Неведомая ей прежде человеческая солидарность вела ее, поддерживала, охраняла, открывала ей потайные двери и закрывала их за ней, не оставляя никаких видимых следов. Воспоминания о муже и детях казались ей чем-то нереальным, словно дом и семья остались в другом мире, очень далеком от ее сегодняшних неожиданных приключений.

Наконец Кармен добралась до большого бревенчатого дома и интуитивно почувствовала, что ее путешествие закончено. Над безмолвными горами уже занимался новый день, холодный и ясный. Дом, бывшее прибежище углежогов, был скрыт от глаз огромными буками, не говоря уж о том, что добраться к нему в горах, не зная троп, было невозможно. Неподалеку бежал быстрый шумный ручей.

Войдя внутрь, Кармен почувствовала приятное тепло затопленного очага и услышала звуки губной гармошки: кто-то негромко наигрывал грустный вальс, напомнивший ей цирк-шапито ее детства. То ли оттого, что она измучилась, замерзла и проголодалась, то ли от тепла и берущей за душу музыки, но она вдруг ощутила прилив счастья.

Кармен постучала по полу окоченевшими ногами и осмотрелась. Керосиновая лампа под потолком освещала комнату тусклым желтоватым светом. В камине весело потрескивали дрова.

– Ты Кармен, – без вопросительной интонации сказал сидящий возле камина юноша. На губной гармошке, которую он держал в руке, плясали блики пламени.

– Да, я Кармен, – подтвердила Кармен и сделала несколько шагов на негнущихся бесчувственных ногах.

– Садись поближе к огню.

Юноша поднялся и придвинул еще один стул к камину. Кармен села, вытянула ноги к огню, размотала шарф. Ее густые черные волосы рассыпались по плечам.

– Я не ждал, что ты так быстро доберешься, – сказал юноша.

– Вот как? – Кармен не знала, что на это ответить, да, честно говоря, ей было не до разговоров. Все ее внимание было сосредоточено на горящих дровах и на искрах, которые, весело кружась, поднимались кверху и исчезали в дымоходе.

Из-за перегородки вышла ее последняя провожатая Иона. Она поставила разогреваться кастрюлю с молоком, потом нарезала крупными ломтями хлеб и обжарила его над огнем.

– Куда теперь? – спросила Кармен, даже думать боясь о том, что придется покинуть это райское тепло и снова очутиться на холоде.

– Никуда. Ты на месте.

Только теперь Кармен посмотрела на юношу внимательно. Крепкий, с большими сильными руками, он был очень худ, и его худобу подчеркивали мешковатые бумазейные штаны и свободный свитер домашней вязки из грубой овечьей шерсти. А лицо под шапкой густых черных волос казалось до странности детским и чистым, похоже, он даже еще ни разу не брился.

Иона тем временем разлила по кружкам молоко и одну, вместе с ломтем обжаренного хлеба, протянула Кармен. Кармен с наслаждением вдохнула в себя запах горячего молока, пропахшего дымом хлеба. Это был запах жизни. Утолив первый голод, она показала на губную гармошку и сказала:

– Ты здорово играешь.

Юноша покраснел.

– Что ты, это так, баловство, – засмущался он. – Вот ее прежний хозяин и вправду здорово играл, но он погиб. Жалко его, хороший был парень. – Он горестно вздохнул и поднял на Кармен большие черные глаза, опушенные густыми ресницами. От его горячего взгляда сердце Кармен учащенно забилось.

– Разве мы не пойдем к моему отцу? – спросила она вдруг.

– Нет, он сам сюда придет. Это проще и безопасней.

Привыкший за время партизанской жизни к осторожности, он говорил вполголоса.

– Как тебя зовут?

– Зови меня Гордоном.

Так звали неистощимого на выдумки героя американских комиксов, и Кармен рассмеялась, невольно сравнив его с молодым человеком.

– Странное имя для партизана, – сказала она.

– У нас у всех здесь странные имена, – возразил Гордон. – Твоего отца, например, зовут Филин.

Кармен, чтобы не рассмеяться снова, начала энергично жевать хлеб.

– Спорю, он сам себя так назвал, – сказала она с полным ртом. Неисправимый шутник, отец даже на войне не терял чувства юмора. – А сейчас он где?

Гордон принялся горячо рассказывать о последнем бое в Монтанья Джалла, но Кармен не дослушала рассказ до конца: глаза закрылись сами собой, она крепко уснула. Гордон с Ионой перенесли ее за перегородку и уложили на матрас.

Когда она проснулась, в доме никого не было, огонь в камине почти догорел, за окном сгущались холодные зимние сумерки. Значит, она проспала целый день! Зато Кармен отдохнула, согрелась и была в прекрасном настроении. Казалось, она попала в какое-то сказочное место, где нет войны, смертей, голода и холода. Издалека доносился знакомый вальс, под который на арене цирка ее детства гарцевали белые лошади с плюмажами, но сейчас Кармен представила себе не их, а Гордона, его чуть грустную улыбку, теплый взволнованный голос, ласковый взгляд больших черных глаз. Она вспомнила его худое крепкое тело под свободным свитером, сильные жилистые руки.

В эту минуту он и сам появился на пороге, впустив порыв ледяного холода.

– Выспалась? – спросил он.

– Кажется, выспалась, – радостно вспыхнув, ответила Кармен.

Гордон сбросил у камина охапку дров и разжег умирающий огонь.

– Придется тебе еще на одну ночь остаться здесь, – сказал Гордон. – Твой отец задерживается.

– Что тебе известно?

– Только то, что сегодня он здесь не появится, – словно пресекая дальнейшие расспросы, строго ответил Гордон.

Мир был охвачен пламенем войны, оставленные ею в Милане муж и дети в любой момент могли попасть под бомбежку, ей самой по дороге сюда тоже грозила смерть, но никогда Кармен не чувствовала в себе такого подъема, никогда еще жизнь не пульсировала так горячо в ее теле, как в эту минуту.

– Я подожду, – сказала она со вздохом, который Гордон расценил как покорность неизбежности.

На самом деле это был вздох облегчения, потому что Кармен вдруг почувствовала, что она свободна и вольна сама решать, как ей поступать. Ее отец мечтал о сыне, а потому относился к ней без особого внимания; мать с детства приучала ее к роли покорной жены и матери, муж, которому она вверила свою судьбу, был слишком занят собой и напыщен, чтобы опуститься до ее уровня, она же – слишком неуверенна в себе, чтобы считать себя ровней ему. Этот скромный, вежливый паренек волновал ее, от его теплого глуховатого голоса у нее кружилась голова, с ним она чувствовала себя уверенной, взрослой женщиной, и только от нее, от ее инициативы зависело, будет что-то между ними или нет.

Подкладывая дрова в камин, Гордон нечаянно коснулся ее руки, и у нее перехватило дыхание, к глазам подступили непрошеные слезы.

– Не переживай, все будет хорошо, – начал успокаивать ее Гордон, решивший, что Кармен беспокоится о своей семье, или не может дождаться встречи с отцом, или боится оставаться на ночь в этом глухом незнакомом месте.

– Кажется, я в тебя влюбилась, – призналась ему Кармен.

– Ты шутишь, – растерянно сказал Гордон.

В наступившей тишине стало слышно неумолчное журчание ручья перед домом. Гордон закурил сигарету, глубоко затянулся, медленно выпустил дым.

– Я никогда в жизни не говорила ничего более серьезного, – прошептала Кармен, целуя его в щеку, потом в уголки губ.

• Предыдущая
• 10/17
• Следующая