Дела житейские - Макмиллан Терри - Страница 64

Фрэнклин не пил ничего крепкого, только немного пива.

В этот вечер мы заняли на концерте свои места. Младенец мой взыграл от радости, а Фрэнклин держал меня за руку. Когда Чак Хан под конец запела „Зайди", моя голова уже покоилась на плече Фрэнклина. Мы пешком дошли до отеля, он оказался прекраснейшим, но я промолчала, увидев, что Фрэнклин выложил девяносто долларов за ночь. Для нас это были немыслимые деньги! Я даже хотела заняться с ним любовью, но Фрэнклин сказал, чтобы я выспалась и как следует отдохнула. Когда мы вернулись на автобусе домой на следующий день, этот уик-энд вспоминался мне, как что-то нереальное. Я запомнила только, как голова Фрэнклина лежала на моем плече, а его ладони гладили мой живот.

Прораб вызвал меня в каптерку.

Я обрадовался, потому что здесь, на площадке, был дикий холод, хотя только-только наступил конец октября. Похоже, не сегодня-завтра выпадет снег. Я почему-то очень надеялся, что он скажет мне, когда приступать к новой работе, которая наклевывалась через несколько недель, притом в помещении.

— Фрэнки, хочешь кофе?

— С удовольствием, — откликнулся я, чувствуя, что тон его не предвещает ничего хорошего и никакая работа мне не светит. Уж в таких делах я поднаторел.

— Нет, пожалуй, не хочу кофе.

— Ты же знаешь, Фрэнки, что не я здесь решаю…

— Мэл, выкладывай все как есть, ладно? Будет для меня работа или нет?

— Боюсь, что нет, Фрэнки.

— А в чем дело? Слишком много черных на стройке?

— Да что ты, просто подрядчик сокращает число рабочих мест. Он набрал чересчур много людей.

— Все ясно. Когда мы, вернее, я заканчиваю здесь?

— Через две недели.

— А то, что я вкалывал как черт, каждый день оставался сверхурочно, не пропустил ни дня, ни разу не опоздал, надеясь остаться у вас навсегда? Это не имеет значения?

— Фрэнки, ты один из наших лучших рабочих, но это не мое решение.

Я поднялся и вышел. Надел свои рабочие перчатки и отыскал свой завтрак.

— Куда ты? — услышал я его голос.

— Домой, и катитесь вы все…

Первым делом я направился в отделение союза и выложил все, что случилось. Они сказали, что меня не уволили, но мой поступок называется самовольным уходом.

— Что у вас есть? — спросил я.

— В данный момент ничего. Не теряй с нами связи.

Этот профсоюзный деятель такой же расист, как они все. Белые всегда заодно; даже непонятно, за каким чертом я потащился сюда. А в общем, какое это имеет значение, мне все равно надо малость передохнуть.

И я потопал домой.

Дома было чертовски холодно, но это Нью-Йорк: отопительная система в руках хозяина. Мне не терпелось с кем-нибудь полаяться, так почему бы не с Солом? Спустившись вниз, я постучался к нему.

— Входите, — откликнулся он.

Когда я переступил порог, мне в нос ударил такой спертый воздух, что можно было за милую душу окачуриться. Эти дерьмовые сигары, старая рухлядь, которую Сол называет антиквариатом, три покалеченные кошки и пара неописуемых шавок, которых он называет собаками, да и сам Сол, не мывшийся, наверное, черт знает сколько, — нет уж, увольте.

— Нет, я лучше здесь постою, — сказал я, стоя на пороге и не закрывая дверь. — А нельзя ли прибавить тепла?

— А тебе кажется, что холодновато? Такая потрясающая погода! На дворе еще осень, Фрэнклин.

— Послушайте, Сол, за те деньги, что мы вам платим, можно получше топить. На улице вот-вот морозы ударят. Какого черта…

— Полегче, Фрэнклин.

— Вы собираетесь топить?

— Если о чем-то просишь, говори полюбезнее. — Сол потянулся за своей палкой.

Повернувшись, я пошел наверх. Тут мне попалась на глаза одна из его кошек с гноящимися глазами и на трех ногах. Меня так и подмывало пнуть ее ногой, но я удержался и перешагнул через нее.

Поднявшись, я наполнил кофейник, но не успел он зашуметь, как я понял, что кофе — дрянь, и выключил его. Достав из шкафчика бутылку „Джека Дэниэла", я плеснул себе хорошую дозу. Теперь, пожалуй, придется каждый Божий день наведываться в этот проклятый союз, пока они не подыщут мне работенку. Надо заскочить и в конторы. Вот завал так завал! Самое неподходящее время, чтобы вылететь с работы. Через пару месяцев у меня на руках будет малыш. На носу Рождество, а мои мальчишки ждут не дождутся своего папашу Санта-Клауса. А еще развод впереди. И Зоре все это придется выкладывать…

Я почувствовал, что меня кто-то толкает.

— Что, что, что, — вскинулся я, не сразу сообразив, где нахожусь. Потом понял.

— Фрэнклин, что-то случилось? Почему ты дома в такую рань?

Я попытался собраться с мыслями, но в голове будто отбойный молоток стучал, а рот точно ватой набит. Я молчал.

— Фрэнклин?

Зора повернулась и пошла в противоположный угол гостиной. Ну и слава Богу! Так мне хоть не надо смотреть на нее. Живот у Зоры стал как гора, но все же это она, как ни крути, а в животе у нее мой ребенок.

— Что-то мне не по себе.

— Ты просто пьян.

— Не без того.

— А что за причина?

— С работы вышибли.

— Но ведь профсоюз поможет тебе?

— Я ходил туда.

— Ну?

— Да ничего.

— Насколько я помню, это была одна из причин, по которой ты вступил в него.

— Я никогда не говорил, что союз гарантирует работу.

— Знаю, но ты считал, что так будет легче.

— Я говорил только, что они гарантируют оплату по профсоюзным нормам и кое-какие льготы.

— Но разве они не помогают найти работу?

— Помогают, если ты не черный.

— Не начинай, пожалуйста, старую песню, Фрэнклин. Это вечное твое оправдание.

— Не учи меня жить! Я сейчас не в таком состоянии. Обед готов?

— Ты уже, кажется, набрался.

Зора подняла пустую бутылку. Ничего себе! Не может быть, чтоб я выкачал целую бутылку. Но похоже, так оно и есть.

— Послушай, бэби. Я себя отвратно чувствую. Меня турнули с работы, и целый день я ничего не ел. Не могла бы ты что-нибудь приготовить, мне надо привести в порядок голову, тогда и поговорим.

Зора молча пошла наверх, вернулась в моей саратогской майке, так же молча отправилась на кухню и открыла холодильник. Достав пластиковый пакет с печенкой, она бросила ее на разделочную доску. Потом открыла коробку с рисом, поставила кастрюльку с водой на огонь и возилась там, пока все не приготовила.

— Спасибо, дорогая. — Я направился было к ней, чтобы чмокнуть ее в щеку, но она отвернулась.

— Готово, — бросила она, села на диван и врубила телек.

Значит, она вне себя. Я в ауте. Все идет своим чередом.

Я уже кончал есть, когда зазвонил телефон. Зора не двинулась с места. Телефон звонил и звонил, и, наконец, я не выдержал:

— Ты что, не хочешь отвечать? Это же наверняка тебя.

— Ты тоже здесь живешь. Можешь подойти.

Пришлось поднять трубку.

— Слушаю, — сказал я.

Это был ее педик, с которым она иногда треплется по телефону, — Эли. Тот, которого я сначала считал ее любовником.

— Это твой давний дружок, — крикнул я.

Глаза ее вспыхнули, и она вырвала у меня из рук трубку. Я пошел в ванную и открыл горячую воду. Мне надо было согреться. Я вылез из ванной около девяти. Чувствовал я себя все еще паршиво. Зоры в гостиной не было. Она, наверное, в постели. Я поднялся наверх, еле волоча ноги и все еще не придя в себя. Печенка с рисом, конечно, сделали свое дело, но, чтобы прошло опьянение, нужно время.

Как я и думал, она лежала под одеялом.

— Что тебе сказал этот педик? Ему тоже поиграть хочется?

— Ради Бога, отстань, Фрэнклин.

— Так чего ему надо?

— А тебе-то что?

— Он давно уже не звонил. А сейчас что приспичило?

— Реджинальд болен.

— Ну и что с того?

— Ты бываешь на редкость бесчувственным.

— Ну так что с ним? Подцепил болезнь лидеров — СПИД, что ли?

— Нет. У него опоясывающий лишай.

— Это еще что такое? Новая болезнь голубых?