Когда пал Херсонес - Ладинский Антонин Петрович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/58
• Следующая

– «Пусть там живут, – рек царь, – а если помрут, то кому печаль?» Но родственники изгнанников приносили в лес еду для своих близких и клали ее на пнях. И вот умер однажды царь Аксеркс. Услышав об этом, живущие в лесу захотели вернуться в град и в пути обрели под деревом младенца, коего питала своим млеком коза, а на дереве сидела вещая сова…»

– Какие бывают чудеса на земле! – не выдержал князь и доверчиво искал взглядом сочувствия у меня.

Но мальчик, сам уже увлеченный чтением, с нежным румянцем на щеках от волнения, продолжал:

– «И нарекли младенцу имя Находоносор, ибо его нашли, и был тот младенец ликом как лев…»

При этих словах Рогнеда вернулась в горницу, все такая же суровая и печальная, и, прервав чтение, Владимир сказал сыну:

– Оставь нас.

Мальчик растерянно опустил книгу, испытующе посмотрел на отца и на мать, задержался на мгновение, но не произнес ни слова и тихо вышел, осторожно притворив за собою дверь, окованную железными разводами.

Владимир помолчал некоторое время и сказал:

– Рогнеда, слышала, что случилось на Руси?

– Все слышали.

– Большие перемены произошли на Руси.

– Может быть, и так.

– Трудно тебе это понять, Рогнеда.

– Тогда зачем ты говоришь мне об этом?

– Говорю потому, что новый век настал на Руси и жизнь наша переменилась.

– А я так мыслю, что все так же девушки поют на Руси, пахарь возделывает ниву и солнце всходит и заходит над миром.

– Солнце всходит и заходит. Но жизнь стала другой, и теперь и нам с тобой надо жить по-иному.

– В чем же перемена?

Рогнеда стояла перед мужем, скрестив руки на высокой груди. Она была уже не молода и все же сумела каким-то чудом сохранить блеск в глазах, золотистость волос и нежность щек. Косы ее были закручены вокруг головы. Взгляд ее глаз разил теперь, как холодная сталь.

Владимир повторил, точно не находя других слов:

– Люди стали другими и будут жить по-иному. Христианин имеет одну жену…

Но он не успел закончить фразу. Рогнеда подошла к нему и оперлась руками о стол.

– Чего ты хочешь от меня? Зачем ты пришел мучить меня и этих людей привел? Я жила спокойно, а ты явился – и мой покой исчез. Хочешь хвалиться передо мною твоей царицей? Грека привел в свидетели? Чтобы он засвидетельствовал твоей красавице, что я уже не жена тебе больше? Для этого привел его в мой дом?

Разгневанная женщина вызывающе смотрела на князя. Очевидно, она отгадала затаенные мысли Владимира, потому что он произнес растерянно:

– Язык твой, как нож. Но я хочу нечто сказать тебе.

– Так говори.

– Ты истину сказала. Анна должна знать, что я оставил все старое. Патрикий скажет ей об этом. Царица поможет мне в моем трудном предприятии. Одно ее присутствие рядом со мной служит мне поддержкой. Я не хочу ссориться с ее братьями, греческими царями. У меня большие планы. Но твоя красота беспокоит Анну. Потому возьми себе в мужья кого-нибудь из моих знатных и богатых воинов, и тогда мы расстанемся стобой как друзья.

Рогнеда надменно закинула голову.

– Я тоже была царицей и не хочу быть рабой.

– Твоя воля, – сказал со вздохом князь.

Отворилась дверь, и отроки стали вносить яства. Но обед был скучный, никто за едой не сказал ни слова, и мне самому кусок не лез в горло. После обеда Владимир прилег в соседней горнице. Воспользовавшись его сном, пришла Рогнеда и смотрела на спящего. Потом подняла нож, который она прятала за спиной, и хотела ударить князя в сердце, но он проснулся, так как сон у него был чуткий, и отвел руку обезумевшей женщины.

Мы с Добрыней находились в соседней горнице. Вдруг послышались глухие крики за бревенчатой стеной:

– Отроки! Где вы? Или вы покинули вашего князя?

Раздался топот ног на лестнице. Мы тоже поспешили на призывы Владимира, и в дверях, через головы отроков, я увидел, что Рогнеда стояла у ложа, заломив руки и глядя высоко над собою. Добрыня растолкал людей и подошел ккнязю.

Владимир сидел на постели, опираясь о нее руками. Он был в белой рубахе и бос. Расстегнутый ворот позволял видеть золотой крест с частицей мощей, который Анна надела на супруга еще в Херсонесе.

Он спросил хрипло Рогнеду, тяжело дыша:

—Зачем ты хотела убить меня?

—Горько мне стало. Отца моего ты убил и братьев. И теперь ты не любишь меня. И сыновей своих не любишь.

– Уйди, – произнес князь сквозь сжатые зубы, – и жди моего решения.

Без единого слова, закрыв лицо руками, Рогнеда удалилась, и мы расступились перед нею, как перед роком.

Решение князя было суровым.

– Скажите ей, – велел он отрокам, – чтобы она надела свое княжеское одеяние, в каком она была в день свадьбы. И пусть ожидает своей участи на богато убранной постели.

Мы не сомневались, что Владимир прикажет убить ее ударом меча или задушить. Но уже вернулся с лова Изяслав. Это был шестнадцатилетний, не по годам высокий юноша, с такими же огромными и красивыми глазами, как у матери, стройный, как пальма. Она сказала сыну:

– Когда войдет в горницу отец, ты обнажишь этот меч и скажешь: «Разве ты думаешь, что ты один здесь?» Этим мечом сражался еще твой дед.

Владимир вошел в покой. Рогнеда, послушная его приказу, лежала в парчовом одеянии. Изяслав преградил путь отцу, и Владимир отступил. В это мгновение отворилась дверь, и появился Ярослав, бледный как смерть. Он припал к матери и сказал:

– Поистине, мать, ты царица царицам и госпожа госпожам!

Владимир вышел, хлопнув в сердцах дверью…

Конечно, я ничего не видел этого, но мне обо всем подробно рассказал во время обратного пути Добрыня, доверявший мне все свои тайны. Я же чувствовал себя тогда лишним в этой драме и вышел в сад, чтобы не дышать душным воздухом предславинского дома. Это был скорее огород, на котором среди гряд с капустой и огурцами росли отягощенные плодами яблони. Я сорвал одно яблоко и откусил его. Плод оказался сочным и пахучим, а раскушенное нечаянно спелое зернышко – горьковатым, как миндаль.

Вдруг я заметил среди яблонь Ярослава. Мальчик сидел на камне и плакал, закрыв лицо руками. Я подошел и сказал с участием:

– Успокойся, дружок!

Ярослав отнял от лица руки и сквозь слезы выкрикнул:

– Где же правда? Почему он хотел убить ее?

Я подумал, что и Рогнеда, его мать, тоже покушалась на жизнь человека, но вслух произнес:

– Ты хорошо делаешь, что читаешь книги. Они облегчают человеческие горести. Я сам поступаю так.

Мы еще побеседовали с ним о житейских делах, как будто это был не двенадцатилетний юнец, а прошедший трудную школу человек. Успокоившись несколько, он стал расспрашивать меня о Константинополе, о василевсах и о том, как живут люди в греческой земле. Потом, по моей просьбе, повел меня показывать свои книжные сокровища. Он объяснил мне, что книги остались от княгини Ольги. В его горнице в окованном железом ларе я увидел Псалтырь, «Хронику» Георгия Амартола, «Александрию» и другие сочинения. Мальчик перебирал их с большой любовью…

Когда мы потом, в сопровождении отроков, двинулись в обратный путь, я видел, что князь был в самом мрачном настроении. Привыкший во дворце трепетать пред гневом помазанников, я с опасением поглядывал на Владимира, ехавшего далеко впереди, но руссы беспечно говорили о самых обыденных вещах – об удачном улове рыбы в Лебеди, о покупке нового меча… Добрыня рассказал мне во всех подробностях о том, что случилось под крышей предславинского дома, и об участи Рогнеды.

– Как поступают в подобных случаях с женщинами в греческой земле? – спросил он.

Что я мог сказать ему? Я подтвердил, что отравительниц или неверных жен василевсы посылают в дальние монастыри на вечные времена. Но в Киеве еще не было монастырей.

Горькая слава Рогнеды не давала мне покоя. Несколько дней спустя я узнал, что Владимир хотел предать ее казни. Я спрашивал себя: неужели причиной была ревность Анны? Неужели Порфирогенита способна на такую женскую жестокость? Эти события освещали ее образ новым, страшным светом. В ее груди тоже билось неукротимое сердце, она была достойной сестрой Василия, никогда не щадившего врагов. Но от этих мыслей моя любовь к ней не уменьшилась. Наоборот, я понял, что живу в трагическом мире, в котором простому смертному неоткуда ждать помощи, и что так будет со мной до конца жизни.

• Предыдущая
• 48/58
• Следующая