Патрульные Апокалипсиса - Ладлэм Роберт - Страница 7

• Предыдущая
• 7/166
• Следующая

– Но я никогда не видел его. Почему?

– Швейцар объяснил и это. Едва вы появлялись в дверях артистического подъезда, он удирал.

– Но это лишено всякого смысла! – возразила Жизель.

– Боюсь, что нет, дорогая, – сказал Жан-Пьер, печально посмотрев на жену. – Во всяком случае, то, что я узнал сегодня… Итак, мсье, – продолжал актер, – из-за этого странного, но не такого уж неслыханного случая мое имя попало… как вы это назвали?.. В обычную картотеку разведки?

– Только в связи с фактом необычного поведения, к которому не следует серьезно относиться.

– Но вы-то отнеслись серьезно, n’est-ce pas?

– Прошу вас понять меня, сэр, – сказал Лэтем, нагнувшись вперед. – Пять недель и четыре дня тому назад моему брату предстояло вступить в контакт с его связным в Мюнхене. Это было специально оговорено, не приблизительно, а точно: весь план разработан в пределах двенадцати часов плюс несколько минут. Трехгодичная, сугубо секретная, чрезвычайно рискованная операция подходила к концу, финиш близился, переброска брата в Штаты была подготовлена. Когда прошла неделя, а от него мы не получили никаких сообщений, я вылетел в Вашингтон и стал просматривать всю существующую у нас информацию об операции, которую проводил Гарри – это мой брат, Гарри Лэтем. По той или иной причине, вероятно, потому, что это была старая запись, я запомнил эпизод у театра «Лисеум». Вы удивились, как это вообще попало в картотеку. Знаменитым актерам и актрисам часто докучают обожатели, поклонники – мы без конца читаем об этом.

– Кажется, именно об этом я и сказал, – перебил его Виллье. – Это явление, сопутствующее нашей профессии и в основном безобидное.

– Я тоже так считал, сэр. Тогда почему же этот случай был занесен в картотеку?

– И вы нашли ответ?

– Не совсем, но понял, что следует найти Жоделя. Приехав в Париж две недели назад, я искал его повсюду, во всех закоулках Монпарнаса, во всех трущобах.

– Зачем? – спросила Жизель. – Что вас к этому привело? И прежде всего – почему имя моего мужа оказалось в картотеке Вашингтона?

– Я спрашивал себя об этом, миссис Виллье. Поэтому, находясь в Вашингтоне, я разыскал бывшего посла, работавшего с прежней администрацией, и спросил его. Ведь информация не могла быть направлена в разведку без его ведома.

– И что же сказал мой старый друг посол? – не без иронии полюбопытствовал Брессар.

– Мы обязаны этой информацией его жене…

– О! – воскликнул дипломат. – Тогда к этому и впрямь стоило прислушаться. Послом-то следовало быть ей. Она гораздо умнее и осведомленнее. Она, видите ли, врач.

– Да, я разговаривал с ней. Помимо всего прочего она страстная театралка. И всегда сидит в одном из трех первых рядов.

– Далеко не лучшие места, – снисходительно заметил актер. – Оттуда виден крупный план, но перспектива теряется. Прошу прощения, продолжайте. Что же она сказала?

– Она обратила внимание на ваши глаза, мистер Виллье. И на глаза Жоделя, когда он остановил посла и ее, начав истерически кричать. «Глаза у них синие, – сказала она, – и вместе с тем удивительно светлые, что необычно для синеглазых людей». И дама эта подумала, что в безумных речах старика может таиться правда, поскольку такой необычный цвет глаз передается лишь генетически. Она считала свой вывод спорным, но заслуживающим внимания. А она, как сказал Анри, – врач.

– Значит, ваши предположения подтвердились. – Жан-Пьер задумчиво кивнул.

– Когда в телевизионных «Новостях» сообщили, что неизвестный старик застрелился в театре, крикнув, что вы – его сын, я понял, что нашел Жоделя.

– Вы нашли не его, мистер Лэтем. Вы нашли его сына, который не знал отца. Так чего же вы достигли? Я почти ничего не могу добавить к тому, что вам уже известно и о чем сам я узнал лишь сегодня от родителей. Они рассказали мне, что Жодель участвовал в Сопротивлении, а до того пел в Парижской опере. Немцы схватили его и отправили в концлагерь, откуда, как полагали, он не вернулся. А Жодель, оказывается, вернулся, но в таком виде, что почел за лучшее не объявляться. – Помолчав, актер грустно и задумчиво добавил: – Он позволил мне наслаждаться жизнью, тогда как себе отказал даже в достойной жизни.

– Должно быть, он очень любил тебя, дорогой, – сказала Жизель. – Но сколько же горя и мук он претерпел!

– Мои приемные родители искали его. Они так старались его найти – его можно было бы вылечить. Боже, какая трагическая судьба! – Жан-Пьер бросил взгляд на американца. – Итак, мсье: что же я могу вам сказать? Я не могу помочь ни вам, ни себе.

– Расскажите мне подробно, как это произошло. В театре я узнал очень мало. Полиции в это время там не было, а из свидетелей к моменту моего приезда остались только билетеры. А от них мало толку. Многие, услышав крики, решили, что кричат «браво», а потом увидели нищенски одетого старика, который бежал по центральному проходу с винтовкой в руке и кричал, что вы – его сын. Потом повернул винтовку дулом к себе и выстрелил. Вот, пожалуй, и все.

– Нет, было кое-что еще, – сказал Виллье, покачав головой. – В зале на мгновение воцарилась тишина – от удивления люди теряют дар речи. В этот миг я отчетливо услышал его слова: «…я не смог отомстить за тебя и твою мать… Я жалкое ничтожество!.. Знай только, что я пытался… пытался, но не сумел». Вот и все, что я могу припомнить, – потом начался хаос. Не понимаю, что он хотел этим сказать.

– За этими словами что-то кроется, мистер Виллье, – быстро и убежденно произнес Лэтем. – И это было для него жизненно важно, раз уж он нарушил молчание, которое хранил всю жизнь, и явился к вам. К этому последнему шагу перед самоубийством что-то должно было подтолкнуть его.

– А может быть, из-за болезни он окончательно погрузился в бездну безумия, – предположила Жизель.

– Не думаю, – возразил американец, – Жодель был слишком зациклен на своей идее: он точно знал, что и зачем делает. Он пробрался в театр с ружьем, а это не так просто, дождался окончания спектакля, дал сыну возможность насладиться аплодисментами, ибо не хотел лишать его этого удовольствия. Безумец, решившийся на такой поступок, прервал бы спектакль, чтобы привлечь всеобщее внимание к себе. Жодель этого не сделал. У него хватило разума и широты души, чтобы удержаться от этого.

– А вы, оказывается, психолог, – заметил Брессар.

– Не больше, чем вы, Анри. Ведь мы оба изучаем поведение людей, пытаемся предсказать их поступки, не так ли?

– Значит, по-вашему, – прервал его Виллье, – мой отец – мой родной отец – рассчитал перед смертью каждый свой шаг, и это было продиктовано чем-то, что с ним случилось. – Актер откинулся в кресле и задумался. – Что же это могло быть… спустя столько лет?

– Повторяю, сэр: что-то должно было его к этому побудить.

– Тогда мы должны выяснить, что это было, да?

– Но как, ведь он мертв.

– Если актер анализирует характер персонажа, который ему предстоит воплотить на сцене или в фильме, и этот характер не укладывается в обычные рамки, приходится во всех подробностях изучить окружающую его действительность, верно?

– Я не совсем понимаю вас.

– Много лет назад мне предложили сыграть кровожадного шейха-бедуина, человека крайне неприятного, который безжалостно убивал своих врагов, считая их врагами Аллаха. Мне сразу вспомнились все известные клише: брови как у сатаны; остренькая бородка, тонкие злые губы, глаза фанатика. Тут я подумал: до чего же это банально. Тогда я вылетел в Джидду и отправился в пустыню, путешествуя, конечно, с возможным комфортом, и встретился с несколькими вождями бедуинов. Они ничуть не походили на того, кого я вообразил. Да, это были религиозные фанатики, но держались они очень спокойно, любезно и искренне верили, что преступления их дедов, как именует это Запад, вполне оправданны, ибо сражались они с нечестивыми. От них я узнал, что, убив человека, их предки молились Аллаху, прося его принять души их врагов. Они искренне огорчались, что им приходится убивать. Вы понимаете меня?

• Предыдущая
• 7/166
• Следующая