Ошибка кота Люцифакса - Андерсен Кеннет Бёг - Страница 26

• Предыдущая
• 26/55
• Следующая

— Все это болтовня, — пробормотал Чернорог и поддел кусок мяса на тарелке. — Все не так уж и плохо. Вон он, Филипп, сидит у нас здесь.

— А что будет в следующий раз? Азиэль не имеет права обращаться так с другими, но никто ему этого не говорит! Его только хвалят, говорят, какой он замечательно вредный и гадкий!

— Ты тоже говорила это когда-то, насколько я помню, — ответил Чернорог, что мгновенно остановило поток слов Сатины.

На ее щеках появился румянец, и она зло посмотрела на отца.

— Тихо! — строго сказала мама Сатины. — Поговорим о чем-нибудь другом!

— Почему же? — воскликнул Чернорог. — Это не я был..

— Я сказала, что мы будем говорить о другом!

Филипп посмотрел на Сатину, которая старательно отводила взгляд.

Было заметно, что отец задел ее за больное место. Но какое? Что он хотел сказать? И почему вдруг она начала усиленно есть свою порцию летучей мыши?

Краем глаза она наблюдала за ним, и он вспомнил этот взгляд.

«Это то же самое, — подумал Филипп и вспомнил, как Сатина резко переменилась, показывая ему фотографии в своем альбоме. Она что-то увидела и тут же перелистнула страницу. — Взгляд тот же самый. Ей за что-то стыдно».

И Филиппу пришла в голову одна мысль.

— Извините, — сказал он и осторожно встал. Стул царапнул пол. Звук прозвучал громко в тихой кухне. — Мне надо в туалет.

— Смотрите, что вы наделали! — услышал он шепот Демеоны, когда поднимался по лестнице. — Вы пугаете нашего гостя. Как вы себя ведете?

Чернорог попробовал возразить, но дело кончилось тем, что его же и обругали. После чего он замолчал.

Под звуки ругани Демеоны Филипп на цыпочках подошел к комнате Сатаны и открыл дверь. Фотоальбом Дьявольской школы лежал на кровати.

Филипп взял его. Сердце в груди колотилось громко и часто.

«Что я делаю?» — подумал он, собираясь открыть альбом.

Очень странно. Это была его мысль, его — как бы сказать? — голос. И все же звучал он по-другому.

«Мне не надо быть здесь. Если Сатина узнает, что я был тут, то…»

Филипп перестал слушать голос и начал листать альбом. Вскоре он нашел страницу, которую искал.

Левую страницу занимал портрет Сатины. Темные волосы волной спускались ей плечи, на ее губах блуждала улыбка, которая могла превратить в масло любое сердце.

Но не на ее портрет смотрел Филипп. А на фотографию на правой странице внизу, в углу.

Черные, как уголь, глаза под яркими рыжими волосами. Острые рога, сверкавшие от света лампы. Тонкие губы без намека на улыбку.

Азиэль. Одной этой фотографии было достаточно, чтобы Филипп начал сердиться. Но вскипел он из-за контура сердца вокруг фотографии.

Рисунок сердца был сделан давным-давно, и заметны были следы резинки, которой пытались его уничтожить. Это удалось, но только частично, потому что карандаш сильно нажимал, и сердце осталось на бумаге. Удалить его полностью было невозможно.

— Это не я был… — пытался сказать отец Сатины, и тут жена остановила его. И теперь Филипп знал, что он хотел сказать:

— Это не я был когда-то ее дружком.

Дружком. Они дружили. Сатина и Азиэль. Эти слова кусали. Филипп вспомнил восторг, который горел в глазах Сатины, когда она первый раз рассказывала ему об Азиэле. И еще он вспомнил, как тогда подумал, а не отвечает ли Сатина взаимностью Азиэлю.

Филипп смотрел на сердце, окружавшее фото Азиэля, и в голове опять раздался стук. Теперь сильнее, чем раньше. Ощущение было таким, словно раскаленный молот пытается разбить его череп. Филипп не мог удержаться от крика боли, ему пришлось сесть на кровать.

И тут — в точности так же, как и раньше — головная боль исчезла, и мир приобрел прежние очертания.

На кухне стояла все та же мучительная тишина. Сатина тыкала вилкой в тарелку, бросая иногда косой взгляд на отца.

Филипп сел рядом с ней и снова стал есть. Хотя теперь он совершенно потерял аппетит.

Демеона откашлялась.

— Мы о тебе столько слышали, Филипп, — сказала она.

Филипп покосился на Сатину. Он очень хотел сердиться на нее, но не мог, он это понял.

Ну дружили они, Азиэль и Сатина, ну и что? В этом не было ничего странного, если он нравился так многим? Кроме этого, все в прошлом.

— Но мы не слышали, почему ты попал в Ад, — продолжала Демеона и отпила воды. — Ты ведь человек, так? Я хочу сказать, ты ведь не дьявол.

Филипп кивнул:

— Я человек.

— Но как получилось, что ты попал сюда, ты ведь и не грешник, так?

— Нет, я …

Он помолчал. И рассказал историю, которую приготовил на случай, если кто-то спросит:

— Произошла ошибка. Я не должен был попадать в Ад. Эту проблему постараются решить, но она довольно запутанная, поэтому потребуется несколько ночей.

— Ха! — воскликнул Чернорог и откинулся на стуле, чтобы дать место животу. — Я не думаю, что произошла ошибка, парень. Я думаю, что Ад как раз место для тебя!

— Что вы хотите сказать? — спросил Филипп и краем глаза увидел, что Сатина удивленно смотрит на отца.

— Ты говоришь, что он не похож на дьявола, но ты уверена? — Чернорог посмотрел на жену, затем, улыбнувшись, на Филиппа. — Разницы почти нет. А если хорошенько присмотреться, можно заметить, что у него начинают расти рога.

— Филипп, ты безнадежен.

Со своего кресла за столом Люцифер смотрел на Филиппа больными красными глазами. Слезы буквально струились по его щекам.

Филипп только что вернулся из Комнаты Испытаний, и черная темнота заполнила щель в занавесе. Там осталась классная комната. Не его класс, а какой-то обычный класс. Сначала он думал, что там пусто. Но потом увидел мальчика, который плакал, спрятавшись за шкафом. Ему было восемь лет, он сказал, что одноклассники смеются над его новыми очками.

— Ситуация была, как конфетка, — сказал Люцифер и вытер глаза большим платком. — Мальчик, над которым смеются, лакомый кусочек для каждого темптана. Лакомый кусочек, Филипп! Он, как угли, и если подуть посильнее, разгорится горящий костер. Нужно было пошептать ему в уши, и ты мог бы заставить его сделать что угодно: бросать столы и стулья, рвать шторы, разбивать стекла. А если бы ты был изобретательнее, то мог бы направить его гнев на тех, кто над ним издевается. По твоему наущению он отмстил бы им, разодрал их сумки, поджег куртки или налил клей в пеналы. И тогда у нас была бы дивная, настоящая школьная война, которая привела бы к ужасающим последствиям.

Дьявол помолчал и уныло посмотрел на ученика.

— А вместо этого ты подходишь к нему, Филипп, и начинаешь утешать. — Люцифер то ли говорил, то ли вздыхал. — И это еще не все. В довершение ко всему, ты становишься лучшим другом этой очкастой обезьяны!

— Не очень-то красиво называть его очкастой обезьяной, — сказал Филипп.

— Знаю! — На этот раз Люцифер почти рычал. — Но в этом весь смысл!

— А мне это кажется неправильным, — сказал Филипп и тяжело опустился на свой электрический стул. — Я пытаюсь. Я пытаюсь, но я привык помогать людям, а не вредить им, не злить, не заставлять их делать то, в чем они потом будут раскаиваться. Мне это не нравится.

Люцифер отмахнулся:

— Нравится, Филипп. Ты такой же, как все другие. Это есть в тебе и всегда было. Надо только разжечь то, что теплится. Но, может быть, ты уже кое-что усвоил.

Люцифер задумчиво потеребил бородку клинышком, глядя на Филиппа, глядя внутрь Филиппа, который беспокойно заерзал на кресле. Он чувствовал, как взгляд Люцифера копается в его голове. Казалось, что в его мозгах завелся червяк.

— Может, мы подходим к делу не с той стороны, — прошептал Люцифер, обращаясь больше к себе, чем к Филиппу. — Может быть, нам надо идти другой дорогой. Но я не вижу…

Неожиданно он встал и подошел к стремянке, стоявшей у стеллажей. Забрался наверх и вернулся с досье Филиппа. С шумом бросил его на письменный стол и стал переворачивать страницы, как будто… ну да, как будто он сам всюду следовал за Филиппом.

• Предыдущая
• 26/55
• Следующая