Фантастика 1981 - Курочкин Николай - Страница 37

…Вместе укладывают рыхлый чернозем в деревянную раму будущего парника- довольный Андрей Ильич с отеческим одобрением на лице, и молодая старательная Элина в шортах и линялой рубахе с засученными рукавами.

Еще фото. Над стеклянным двухскатным парником, счастливо жмурясь, сама молодость в лице перепачканной Элины обнимает за шею седого, нынешнего, Ведерникова.

– Неужели вы научились фотографировать мозговые образы? Наверное, через сублиматор?

– Это не мозговые образы, - ответил несколько обескураженный биоконструктор. “В самом деле не сообразила или притворяется? А, все равно, недолго тебе капризничать”. - Хотите, познакомлю?

“Отступать некуда. Как я не подумала с самого начала, что у него все козыри? Еще секунда, и буду выглядеть глупо и фальшиво”.

– Робот, - сказала Элина тоном детектива, разоблачившего страшный заговор, и чайную ложку наставила на Ведерникова вроде оружия.

– Больше, намного больше, я бы сказал - робот-двойник, идеальная белковая копия.

Ей захотелось упасть на этот видавший лучшие времена, исцарапанный стол и крикнуть что есть голоса: “Какое право? Какое вы имели право?!” Пустая истерика. Право художника пользоваться любым материалом: глиной, красками, словом, гаммой нот или искусственными аминокислотами.

– Так хотите увидеть в натуре? Сейчас позову.

– На озере? В лодке?

– Да.

Она медленно покачала головой - не надо.

Андрей Ильич засмеялся, сел напротив - скрипнула спинка ивового плетеного стула, - скрестил руки на груди. Вот они, странно подрезанные снизу, чуть раскосые ореховые глаза, в которых впервые за тридцать лет я сумел вызвать волнение: они влажнеют, слезы накапливаются над нижним веком. С тебя достаточно, с меня тоже, давай звони в аварийную гравиходов.

Триумф не удался. Грустно. Я не создан для сведения счетов.

Вот сидит, еле сдерживая слезы, моя давняя полувыдуманная любовь, и я уже чувствую себя преступником. Конец игре.

– Вы… счастливы с ней?

– Нет, Элина Максимовна. Я делал ее в каком-то угаре, не понимая, что затея обречена. Чтобы полюбить ее, надо было поместить ее на ваше место, и окружить вашей славой, и чтобы я ждал у служебной двери, и чтоб мне было двадцать восемь.

– И может быть, чтобы она относилась к вам так же, как я? Мстит… Как это сказано у поэта? Вечно женственное… Чтобы она простила, мне надо бы привести к порогу ни в чем не повинную Эли и деструктировать, обратить в лужу студня. Но потерпите, Элина Максимовна, эта история кончится лучше, чем вы предполагаете, и, может быть, мы станем величайшими друзьями. Ибо крепка дружба, основанная на ностальгии по прошлому.

– Существует категория мужчин с собачьим характером, но я, к сожалению или к счастью, не из их числа и не целую бьющую руку. Мне нужны были вы, но с ответным чувством, С лаской, преданностью, полным пониманием. Двойник все это смог.

– Кажется… кажется, мне все ясно, - звонко расхохоталась она, и Андрей Ильич порадовался, что Элина оттаивает.

– Слишком много сладкого, а?

– Н-не совсем.

– Так в чем же дело?

– Я уже говорил: в отсутствии служебной двери живого театра.

– Ого, как вы тщеславны! Неужели я вам понравилась только потому, что была известной актрисой?

…Это уже шутливый турнир. Как хорошо, хорошо! Если бы все сложилось иначе, жестче, я бы, наверное, испытал сегодня темное ликование, а потом долго мучился бы раздумьями. Чего доброго, возненавидел бы бедняжку Эли.

– Нет, просто понятие “вы” складывалось из всего: внешности, голоса, умения расцветать на сцене, ума, славы…

Она заговорила о другом. Глядела словно внутрь себя, мечтательно и стыдливо:

– Я вдруг почему-то представила себе театр двойников Я раздваиваюсь, учетверяюсь, и каждая моя новая ипостась воплощает иную черту характера героини. Представляете? Ведь в каждом из нас существуют несколько “я”, и вот все они выходят наружу, спорят между собой…

Будто всплыв из глубины зеленых осенних вод, ее взгляд вернулся к миру и вновь обрел Андрея Ильича, веранду, снимки.

– Мне было очень интересно опять познакомиться с вами…, Андрей. Если позволите, я вызову платформу.

“лэппи энд”, - только и успел подумать он, услышав топот, шелест и смех в малиннике.

Вылетела на дорожку, перепугав Кудряша и чуть не осыпав лилии, Элина молодая, босиком, в блузке узлом на пупе и брезентовых шортах. На шее у нее стетоскопом болталась кувшинка. Изображая мимикой непосильный труд бурлака, Эли тащила За руку молодого мужчину, одетого еще более скудно, зато с мокрыми брюками через плечо.

– Папа! Рей упал с лодки и не хочет в этом признаваться!

Затем они заметили гостью. Эли выпустила руку Рея и стала рядом с ним -г голенастым, чуть сутулым, с черными огнями под карнизом лба двойником двадцативосьмилетнего Андрея Ильича.

КАРЭН СИМОНЯН Таверна

– Расстояние не превышает пятисот километров, - отчеканил Гимза.

– А насчет таверны? - спросил я, глядя в зеленоватые глаза робота.

Он выдержал мой взгляд и снисходительно ответил: - Нет. Никакой таверны там нет.

Я поудобнее устроился в кресле и порылся, в справочнике Лоэлла.

– Стало быть, таверны нет и в помине… - Я ткнул пальцем в нужную страницу. - А это что за небесное тело, на твой просвещенный взгляд?

– Либертас, - отвечал он.

– То-то. А по справочнику Лоэлла на планете Либертас, куда мы благополучно припланетились, должна быть таверна. Как же ты смеешь утверждать, будто ее нет?

– Таверны на Либертас нет. Я ее не обнаружил.

– Допустим. Но ведь не кто иной, как ты поведал мне вчера, что недурственно провел времечко в таверне. И меня туда зазывал.

– Да. Я имел там приятную беседу с одной замечательной вычислительной машиной, - невозмутимо отвечал Гимза. - И она попотчевала меня током высокого напряжения. Да столь щедро, что я опьянел. Даже песню затянул. Представляешь?…

– Конечно, конечно, - забормотал я, ужаснувшись мысли, что он вдруг начнет пробовать при мне свои голосовые связки. - Но удивительная метаморфоза: взамен таверны какаято компьютерша.

– Не какая-то, а замечательная. И ничего удивительного в этом нет. Удивляются только люди и особенно те, кто… - Гимза вдруг замолчал и в растерянности перевел взгляд на потолок, где ничего примечательного не было. Обычный потолок заурядного звездолета.

– Так кто же? - спросил я.

Гимза обладал одной-единственной сносной чертой характера: на вопрос, заданный в лоб, он отвечал без жеманства и фальши, свойственной большинству его собратьев.

– Невежды, вот кто удивляется всему без разбора, - твердо ответствовал Гимза.

– Ты удивительно нынче тактичен, - вздохнул я.

– Зря обижаешься, - гудел Гимза. - Внося элемент сомнения в мои слова и, стало быть, намекая на то, что я, честнейшее существо, могу лгать, ты тем самым меня оскорбляешь. Но я не обижусь на тебя, потому что нехорошо, когда во время длительного путешествия друзья огорчают друг друга. На этом звездолете нам предстоит еще несколько веков одиночества.

– Вношу элемент сомнения. По корабельному времени приблизительно двадцать восемь месяцев.

– Допустим. Думаешь, для существ чувствительных мало двадцати восьми месяцев? Что же касается ехидного словечка “компьютерша”, то я категорически…

– За эти двадцать восемь месяцев неплохо бы иногда помолчать, - тихо сказал я. - А уж если говорить, то по существу.

При всех обстоятельствах одно было бесспорно: Лоэлл, этот храбрый звездопроходец, легендами о подвигах которого жило не одно столетье, не мог ошибиться. Уж если он упоминает про лучшую в мире таверну для космических путешественников, стало быть, это сущая правда. Помнится, одна из легенд намекает, что таверну соорудил сам Лоэлл. Что ж, в этом есть резон. Тот, кто открывает планету и дает ей имя Либертас - Свобода, имеет право построить, допустим, таверну. Почему бы и нет… Но вот что означают слова самого Лоэлла о том, что лишь на Либертас человек обретает полнейшую свободу?