За ценой не постоим - Кошкин Иван Всеволодович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая

— Ты чего такой мрачный, Денис?

Сержант видел в командире равного себе по возрасту и заслугам в этой жизни человека, поэтому обращался к нему по имени, естественно, не при бойцах. Медведев молча достал кисет и начал сворачивать папиросу, Зинченко вытер руки об ватник и тоже полез за табаком. Старшина закурил, и, глядя прямо перед собой, сказал:

— Зверева убило.

— Друг был? — спросил сержант и прикурил у комвзвода.

— Да, — ответил старшина.

— А-а-а, — сказал Зинченко и затянулся.

Они молча курили — двое мужчин, сверстников, один — отдавший армии всю жизнь, второй — лишь четыре месяца как ставший солдатом. Из хода сообщения высунулась обмотанная бинтом голова, поверх белой повязки была осторожно нахлобучена солдатская шапка с опущенными ушами.

— А мы закончили, товарищ сержант.

— Чуприн? — удивился старшина.

— Ой, — бывший ездовой поправил шапку и, все так же пригнувшись, неловко вскинул к ней ладонь, — разрешите обратиться?!

Медведев махнул рукой, и Чуприн затараторил:

— Для пулемета сделали и свои ячейки вырыли. Ходы тоже сделали…

— Отдыхайте, — приказал сержант.

— Есть! — снова неловко отдал честь Чуприн.

— А ты чего на батальонный пункт не пошел? — поинтересовался старшина. — Все же раненый, голова, небось, болит.

Чуприн шмыгнул носом и неуверенно улыбнулся. Санинструктор сняла неловко наложенную Медведевым повязку, залила рану йодом и перебинтовала снова, после чего велела идти дальше, в батальонный санпункт. Это был пропуск из войны, пусть на время, но красноармеец Чуприн пробормотал, что не пойдет, подхватил винтовку и вернулся в окоп. Он не был героем и даже в мечтах никогда не видел себя храбрецом. Двое суток Чуприн скитался по холодным сырым лесам — одинокий, никому не нужный, испуганный. Здесь, в этом взводе, вчерашний крестьянин встретил СВОИХ. Свои дали ему оружие, приняли к себе, накормили, пусть и сухарями, а сержант Зинченко — умный, бывалый и хозяйственный, взял в свой окоп. Бой был страшным, и если бы Чуприн остался один — так и просидел бы, наверное, на дне ячейки, вжимаясь в землю. Но сержант приказал ему стрелять: «Зарядил, прицелился, выстрелил. Зарядил, прицелился, выстрелил. Так и повторяй и ни о чем не думай». И молодой боец стрелял, перезаряжал винтовку и стрелял, опустошая подсумок. Он не помнил, как его ранило, и придя в себя, не осознавал, что произошло. Чуприн даже не успел по-настоящему испугаться, а старшина уже перевязал его. Красноармеец понимал, что его могут убить, но не верил в это, не верил, что смерть может приключиться с ним, Ленькой Чуприным, восемнадцати лет от роду, такое не укладывалось в голове, которая уже почти и не болела. Гораздо страшнее было снова остаться одному — ведь там, в медсанбате, опять будут другие люди, пусть свои, русские, но не сержант Зинченко, не старшина Медведев, не молодой и страшный политрук Трифонов. Поэтому Ленька подобрал винтовку, зачем-то извинился перед Пашиной и побежал обратно.

— А шапку где спер? — поинтересовался Медведев. — У тебя же треух был — ну боярский просто.

— Так его пулей порвало, — сказал Ленька. — А товарищ Пашина мне разрешила, ему-то он уже не нужен.

— Кому «ему»? — не понял Зинченко.

— Ну, там лежал один, он умер уже, — объяснил Чуприн. — Его притащили, а он и умер сразу. Я спросил: «Можно шапку забрать, ему-то уже ни к чему?»

— Погоди-ка, ты что, у убитого шапку взял? — ошарашенно спросил старшина.

— А чего такого? — удивился Ленька. — Человек был, такой же, как я. Его в грудь убило, на шапке-то крови нет.

Медведев и Зинченко переглянулись.

— Такой неглупый молодой человек, что даже страшно становится, — пробормотал сержант. — Война кончится — возьму к нам в трест, будет у меня в бригаде работать.

— Комбат! — донеслось из соседней ячейки. — И политрук с ним!

— Ничего себе гость, — протянул Медведев. — Ну, пойдем встречать.

Ковалев спрыгнул в окоп Зинченко и хрипло закашлялся, махнув рукой остальным, чтобы не отдавали честь. Трифонов и старшина терпеливо ждали, пока капитан вытащит из кармана носовой платок (Медведев уставился на этот белый клочок ситца, как баран на новые ворота) и вытрет рот. Чуприн у стенки наблюдал за полем, Зинченко, не любивший быть рядом с высоким начальством, придумал себе какое-то дело и заранее сбежал в соседнюю ячейку.

— Рассказывай, — коротко приказал наконец Ковалев.

Лейтенант Волков, конечно, отправил комбату свое донесение, но капитану нужно было знать, что думают те, кто непосредственно отражал атаку. Старшина говорил медленно, взвешивая каждое слово, и, может, как раз из-за этого слова получались дельными. Ковалев, которого снова бросило в жар, собрал волю в кулак и слушал рассказ комвзвода.

— …вот так, товарищ капитан, — закончил Медведев.

Ковалев вздохнул — здесь было то же, что и во второй роте. Немцы расстреливали его пехоту из орудий, он же мог только зарыться в землю и, стиснув зубы, ждать, когда враг подойдет на винтовочный выстрел. Будь у противника в достатке времени и снарядов, он мог бы просто смешать его батальон с землей и потом спокойно прокатиться поверху. Но немцам не хватало ни того, ни другого, немцы рвались к Москве, не дожидаясь отставших тылов, и капитан Ковалев получил возможность задержать их, пусть и ценой больших потерь. Он понимал, что батальон — без орудий, без крепких соседей, не сможет остановить врага, но задержать, выиграть хотя бы день — в его силах. Комбат посмотрел в поле, где лежали, уткнувшись в мокрую русскую землю, те, что пришли сюда незваными, затем перевел взгляд на догорающий броневик. Сухие, потрескавшиеся губы капитана исказила злая усмешка, он выпрямился, надеясь, что не слишком испачкал шинель по дороге.

— Товарищ старшина!

Медведев и Трифонов подобрались и попытались встать по стойке «смирно», насколько это было возможно в тесном окопе с чавкающей грязью на дне.

— От имени командования Рабоче-Крестьянской Красной Армии выражаю вам благодарность. Вам и вашим бойцам… — он запнулся на мгновение, потом твердо закончил: — Живым и погибшим.

— Служу трудовому народу! — вскинул руку к шапке Медведев.

Ковалев повернулся, собираясь уходить, но внезапно остановился и похлопал по плечу Чуприна:

— Товарищ боец.

— Есть!

Чуприн оттолкнулся от стенки, чтобы встать «смирно», но поскользнулся и, наверное, упал бы, не подхвати его Медведев.

— Вы ведь ранены? — спросил комбат.

— Так это… Это ж не рана, товарищ капитан, так, задело, кожу только порвало. — Ленька, похоже, испугался сильнее, чем в бою.

— Сколько вам лет?

— В-восемнадцать, — запнувшись, ответил боец, не зная, как отвечать на такое внимание.

— Молодец, — он повернулся к Трифонову. — Товарищ политрук, запишите его фамилию…

— Чуприн, — сказал Николай.

— Хорошо. Воюйте так же, товарищ Чуприн. — Ковалев развернулся и вылез в ход сообщения.

Трифонов кивнул старшине и последовал за комбатом. Старшина повернулся к Чуприну и усмехнулся:

— Ну что, Ленька, дня не провоевал, а уже в герои выбился.

— Да я… — начал было молодой красноармеец.

В окоп соскочил боец в ватнике, Медведев не сразу, но узнал в нем одного из связных, что находились на КП роты.

— Товарищ старшина, разрешите обратиться?

Боец дышал тяжело, видно, бежал всю дорогу, и у взводного екнуло сердце.

— В чем дело? — хрипло спросил старшина.

— Приказ командира роты — второй взвод выводят в резерв. Вас сменяет третий взвод.

Старшина привалился спиной к стенке окопа. Взвод выводят в резерв — значит, следующую атаку отражать не им. Вместо этого второй взвод, сколько его ни осталось, будет под рукой у Волкова и пойдет туда, где тяжелее.

— Ну и где они тогда? — вяло спросил он.

— По опушке оборону занимают, — ответил боец. — А вам приказано на их место.

Медведев осмотрел окоп, который они с Зинченко сделали из обычной стрелковой ячейки, и вздохнул — весь труд шел коту под хвост. С другой стороны, он прослужил достаточно и привык к подобному. Ты можешь убить два дня на то, чтобы оборудовать позиции, построить землянки, вырыть ходы сообщения, а потом бросить все и быстрым маршем идти туда, куда сочтет нужным командование. Старшина привык относиться к этому философски и не делал разницы между окопом, в котором ему сидеть месяц, и тем, который завтра прикажут оставить.

• Предыдущая
• 23/69
• Следующая