Хранящие тепло - Лагутина Елена - Страница 8

• Предыдущая
• 8/61
• Следующая

Если бы секундой раньше его не ослепил синий свет. Если бы не эти глаза, заслонившие реальность. Но что-то изменить теперь уже было поздно. Теперь без этого света ему было слишком темно и неуютно, а мир хотелось видеть только отраженным в этой синеве. Пусть даже это будет всего лишь отражение…

— И что же ты с ними потом делаешь? С мыслями? Варишь колдовское зелье?

— Практически, — улыбнулась Кристина, — это очень метко сказано. Именно этим я и занимаюсь. Беру большой котел, ставлю на плиту, взлохмачивая волосы, цепляю накладные ногти… Как злая волшебница Гингема. Творю, а рядом — пачка сигарет.

— А если серьезно?

— Это почти серьезно. Я их использую. Сначала думаю над ними, а потом использую… Я ведь пишу.

— Да, я знаю, мне говорили… А что ты пишешь?

— Да так, ерунду всякую. Любовные романы, по большей части.

Денис улыбнулся.

— Не жалко умные мысли тратить на ерунду?

— Знаешь, иногда действительно очень жалко бывает, — согласилась Кристина, — прямо до слез. Но, с другой стороны, без них, этих умных мыслей, получалась бы совсем уж ерунда… Окончательная и беспросветная.

— И много ты уже их написала?

— Прилично. Честно говоря, не считала… Может, штук пятнадцать.

— Наверное, разбогатела…

— Да нет, что ты! — засмеялась Кристина. — Все съедают ненасытные акулы-посредники. На жизнь хватает, а о большем я не задумываюсь.

— Деньги, — задумчиво сказал Денис — это то, что переходит из рук в руки, не согревая.

— Кажется, что-то подобное я читала у Киплинга.

— Да, эта умная и грустная мысль не моя. Так сказал Маугли… Но такова твоя философия?

— Пожалуй… Но ведь это справедливо, ты не находишь?

— Безусловно, это и моя философия. Дашь почитать свою книгу?

— Не дам, — категорично отрезала Кристина без всяких объяснений, — ну вот, мы и пришли…

Они стояли у торца девятиэтажного шестиподъездного дома.

— Что ж… Покажи мне свои окна.

— Вон те, на пятом этаже, видишь?

Денис кивнул.

— Я подожду, пока загорится свет.

— Не стоит. Со мной ничего не случится, я в рубашке родилась.

— И все же…

Она медлила всего лишь секунду — возможно, ожидая, что он скажет ей что-то еще. Но он молчал, и она, быстро повернувшись, махнула ему:

— Очень приятно было познакомиться.

— Мне тоже, — искренне ответил Денис, на мгновение испытав неловкость: может быть, следовало спросить у нее номер телефона, хотя бы для приличия? Но ведь он знал, что никогда не будет ей звонить. Скрывшись сейчас в своем подъезде, она, может быть, больше никогда не появится в его жизни. Впрочем, догадывался Денис и о том, что Кристину приличия не волнуют. А значит, он поступил правильно, решив не давать напрасных обещаний. Кристина — это не Жанна. Но и не Саша…

Саша. Свет давно уже загорелся в окне, а Денис все стоял на том же месте, просто не представляя, что ему делать дальше. Стоял очень долго, почти не двигаясь, глядя прямо перед собой. А потом повернул обратно — в ту сторону, откуда пришел, провождая Кристину.

После третьего звонка дверь наконец открылась. Перед ним стояла Машка в кружевном пеньюаре. Она смотрела молча, но вопросительно.

— Вы уже легли… — пробормотал Денис, пряча глаза от взгляда Кассандры. Наверное, точно такой же взгляд был у древней греческой прорицательницы, видевшей всех насквозь. Но потом решил, что притворяться, будто он забыл у них шарф или носовой платок, не стоит. — Машка, а как же Саша?

Машка вздохнула.

— Я так и подумала, что с тобой что-то неладное творится. Ну что — Саша?

— Она ушла?

— Конечно, ушла. Время — одиннадцать почти.

— Но как же… Она ведь одна. Ее Федор проводил?

Денис сгорал от досады.

— Чего ее провожать-то? Три ступеньки вниз спустилась.

— Три ступеньки вниз?… Это как?

— Так. Она ведь живет здесь, внизу, под нами. На втором этаже.

— На втором этаже?… Внизу?

— Да, радость моя. Я, честное слово, спать хочу. Ну что ты на меня уставился, как будто первый раз видишь?

— Ты красивая. Ты замечательная Машка! Значит, три ступеньки вниз?…

Радость его испарилась точно так же внезапно, как и появилась в душе. Стремительно скатившись вниз по перилам, он застыл напротив двери в темно-коричневой дерматиновой обивке и понял, что не имеет понятия, что же ему теперь делать. Он стоял и смотрел на эту дверь, как будто ожидал, что она сдастся наконец под напором его взгляда и откроется сама, впустив его туда, куда он так стремится.

Вернувшись домой, Саша долго сидела на кухне у подоконника, глядя, как постепенно темнеют окна в доме напротив. Огни потухали один за другим, яркий свет сменялся на более приглушенный, исходящий из глубины свет телевизора, а потом совсем угасал. Освещенные окна постепенно выстраивались в ровные столбики, разрезая прямоугольное здание на множество узких полосок. Это хозяйки суетились на кухне, доделывая свои дела. Столбики постепенно редели, теряли свои строгие очертания — люди ложились спать. Саше не хотелось пока ложиться, и она задумчиво выстраивала в своем воображении из освещенных окон разные причудливые геометрические фигуры, пыталась отыскать очертание какого-нибудь предмета, как обычно делают дети, глядя на облака. Она соединяла освещенные окна воображаемыми линиями, как соединяют люди звезды, придумывая созвездия, и искренне радовалась, когда ей удавалось соединить сверкающие точки в какой-то образ.

— В черном небе — слова начертаны, — шептала Саша, — и ослепли глаза прекрасные… А вот и птица. Большая… Вот клюв. Летит, раскинув крылья. Кажется, поранено одно крыло.

Она посмотрела на часы. Скоро одиннадцать, нужно бы уже лечь. Но Саша почему-то боялась ложиться. Она знала, что сейчас, стоит только ей отвлечься от этой детской игры в воображаемые фигуры, она станет думать о том, о чем ей думать, наверное, все-таки нельзя…

Разве у нее есть на это право? Ведь любовь превращает человека в эгоиста, заставляя его думать только о себе и о предмете своей страсти. Когда-то давно, несколько лет назад, Саша была влюблена. И дело было даже не в том, что финал того чувства был достаточно трагичным и заставил ее несколько месяцев мучиться воспоминаниями. Она ни минуты не жалела о том, что в ее жизни тогда случилась любовь. Но сейчас ей казалось, что она больше не может себе позволить такой роскоши — полюбить.

«Ты, как монашка», — часто укоряла ее Кристина, а Саша почему-то даже улыбалась этому сравнению

«Наверное, я и должна быть монашкой, — отвечала она, — потому что иначе у меня ничего не получится. Мне нельзя о себе думать, Кристина. Я должна думать о них. Окно должно быть открытым. Открытым всегда, ты понимаешь?… И места должно хватить всем».

Кристина недвусмысленно вертела пальцем у виска и, безнадежно махнув рукой, отворачивалась.

Места должно было хватить всем. Но это, наверное, возможно только в том случае, если в ее душе не будет господствовать какой-то один человек. Любовь — захватчица, она ревниво охраняет свою территорию и старается не впускать никого лишнего. Она тут же затворит все окна, крепко-накрепко запрет их на железные засовы и не даст утешения почувствовать себя виноватой, потому что заранее позаботится о том, чтобы стереть память о прошлом.

И все-таки… Что же это было? Неужели она все-таки пришла? Явилась — вот так, внезапно, без предупреждения, без приглашения, не смущаясь тем, что ее не ждали, ей не рады, и уже начала наводить свои порядки в ее душе? Диктовать свои законы… И эти знаки, эти полосы и фигуры, которые Саша так увлеченно складывает из светящихся окон — всего лишь отвлекающий маневр, который позволит чуть позже предпринять новую атаку и одержать окончательную победу? Что же это было и… было ли это на самом деле?

Саша вспомнила, как трудно, почти невозможно было опустить глаза, когда они встретились с глазами Дениса. Как страшно ей стало, а потом легко и радостно, а потом опять страшно, и так — на протяжении всего вечера, каждую минуту. С каким трудом она все-таки заставила себя выйти из кухни, чтобы попрощаться, и как мучительно было думать о том, что прощаются они, возможно, навсегда. Такого с ней раньше никогда не случалось. И еще десятки эпизодов, внешне не примечательных и не ярких, почти черно-белых иллюстраций.

• Предыдущая
• 8/61
• Следующая