Клуб Мертвых - Кобб Вильям - Страница 9

Он наклонился через парапет, пристально вглядываясь в темную воду.

— Ба! Одним каторжником меньше, одним больше! Приготовься, Ламалу, занять опустевшее место…

Говоря это, он провел по глазам своей широкой, обросшей волосами рукой. Крупная слеза скатилась на его всклокоченную бороду.

— Ты плачешь, старое животное, — пробормотал он. — Неужели же ты поверил хоть на минуту, что он действительно вернется?… Ты очень глуп для твоих лет… Да и ты сам, что бы ты сделал на его месте?

Он замолчал, как бы стараясь заглянуть в самую глубину своей души.

— Я бы вернулся, — прошептал он, — потому что у бедного Ламалу есть жена и дети.

Он выбил пепел из трубки.

— Ба! Что сделано, то сделано. Он молод, я уже почти старик, это справедливо!

В душе тюремщика происходила страшная борьба. Он не раскаивался в том, что сделал, потому что любил Жака, как своего собственного сына. Жертва была принесена вполне осознанно и добровольно.

Но Ламалу огорчало то, что Жак дал ему честное слово вернуться. Разве он и без этого не дал бы ему бежать? К чему же эта бесполезная ложь?

Ламалу было досадно, что Жак солгал.

Честные люди чувствуют потребность уважать тех, кого любят.

А между тем время шло…

Тюрьма просыпалась.

Напрасно Ламалу прислушивался в надежде, что какой-нибудь крик, сигнал, всплеск вернет ему спокойствие.

Бедняга думал о своей жене, о своих маленьких детях, которые уже сегодня напрасно будут ждать его…

Он утешал себя мыслью, что, может быть, над ним сжалятся и не заставят его нести ответственность за бегство…

Это, конечно, было бы возможно, если бы время было не такое смутное. Но речь шла о политическом преступнике. В обычном случае еще можно рассчитывать на снисходительность, на человеколюбие, но никак не тогда, когда идет гражданская война…

Ламалу не обольщался попусту. Он знал людей и понимал, что для него нет спасения.

— Дело кончено! — заключил он.

Затем он погасил трубку, прочистил горло, чтобы придать себе храбрости, и твердыми шагами пошел в тюрьму.

Прежде чем открыть дверь в камеру Жака, он на минуту остановился. Конечно, он был бы очень удивлен, найдя там Жака, и тем не менее…

Он вошел. Камера была пуста.

В эту минуту в коридоре послышался шум приближающихся шагов, затем звон оружия.

Он вышел и столкнулся с офицером.

— Мы пришли за осужденным, — сказал офицер.

— Еще нет семи часов, — пробормотал Ламалу.

Но как бы в опровержение его слов часы в эту самую минуту начали бить.

Шесть… семь…

Ламалу вздрогнул и сказал:

— Пленник бежал…

Минуту спустя о побеге стало известно властям.

Множество людей рассматривало выломанную решетку и удивлялось громадной силе того, кто мог это проделать.

В эту минуту один из них произнес:

— Взвод, назначенный для исполнения казни, ждет на эспланаде. Отведите туда тюремщика.

Ламалу вздрогнул.

— Идемте! — сказал он, опуская голову.

Его поставили между двух солдат.

Мрачное шествие тронулось в путь.

Когда вышли из тюрьмы, Ламалу на мгновение, казалось, готов был упасть без чувств, но быстро оправился.

Пришли на эспланаду.

Толпа (всегда находятся охотники до этого ужасного зрелища) заполняла улицы, ведущие к эспланаде.

Тут были собраны войска, назначенные для несения караульной службы на галерах.

Мало того, была приведена даже целая партия каторжников посмотреть на казнь.

Было что-то ужасное в этом чудовищном сборище.

С одной стороны солдаты — представители власти, с другой — каторжники.

Ламалу шел впереди.

Вдруг офицер, возглавлявший шествие, подал знак остановиться. К нему подошел капитан.

— Где приговоренный? — спросил капитан.

— Бежал.

— Кто ему помог?

— Этот человек.

И офицер указал на Ламалу.

Капитан был одним из офицеров, получивших чин ценою измены при Франкфурте и Фрисбурге.

Преступление показалось ему ужасным.

— Его надо наказать плетьми.

Ламалу вздрогнул.

— А потом суд решит участь этого негодяя и отправит его на галеры.

— Но… — начал Ламалу.

— Довольно! — сказал другой, которому было не более тридцати лет.

Он обернулся к группе каторжников.

— Охотники!

— Для чего? — спросил галерный надсмотрщик.

— Чтобы наказать плетьми этого изменника… Надо показать пример… Он помог бежать приговоренному.

— Хорошо.

Надсмотрщик повернулся к каторжникам.

Из среды их вышел один, настоящий Геркулес.

Двое других стали по обе стороны Ламалу.

— Начинайте! — скомандовал капитан.

Ламалу был в одно мгновение опрокинут. Впрочем, он и не защищался.

Он думал о своей семье, о своем доме, где в это время ждали его возвращения…

Каторжник, вызвавшийся произвести экзекуцию, взял веревку и сделал на ней три узла.

С Ламалу сняли платье.

— Одно слово, — сказал капитан, — хочешь ли ты сознаться, почему и как ты помог бежать приговоренному?

— Я ничего не могу сказать. Он бежал сам.

— Ты лжешь!

— Я не могу ответить ничего другого. Я в вашей власти, убейте меня!

— Бей! — бросил офицер каторжнику.

Веревка засвистела в воздухе и упала на плечи Ламалу, который негромко вскрикнул.

Три раза веревка поднималась и опускалась. Кровь выступила на спине несчастного.

В эту минуту на эспланаду вбежал человек, залитый кровью.

Это был Жак.

— Остановитесь! — закричал он.

— Жак! — пробормотал Ламалу. — А! Глупец!

Говоря это, он плакал. Он был счастлив. Жак — честный человек! Но эта рана на груди…

— Сударь, — сказал Жак офицеру, — я бежал без ведома этого человека. Теперь я вернулся.

Он едва держался на ногах.

— Друг, — сказал он, подойдя к Пьеру Ламалу, — я не вернулся раньше потому, что меня убили.

— Кто?

— Я не знаю, но как только ты будешь свободен, беги в Оллиульское ущелье, найди Марию и, умоляю тебя, позаботься о моем ребенке!

— Не надо было возвращаться.

— Клянись сделать все, что можешь, для моего сына!

— Я сдержу эту клятву, как вы сдержали вашу.

— Благодарю!

— Сударь, — сказал Жак офицеру, — я к вашим услугам.

Капитан был бледен…

Он угадывал ужасную драму.

Расстрелять этого полумертвого человека было почти преступлением.

— Ну, что же? — спросил Жак.

— Маркиз де Котбель, — начал офицер…

Жак подошел к солдатам.

— Я готов… и прощаю вам… — сказал он.

— Пли! — крикнул тогда офицер.

В эту секунду Жак протянул вперед руки и рухнул на землю.

Он был мертв. Солдаты еще не стреляли.

— Жак де Котбель,— прошептал Ламалу,— вы были благородным человеком. Отныне я принадлежу вам…

Наклонившись над трупом, он обнял его и поцеловал в лоб.

Офицер молча отвернулся.

Шел январь 184… года.

Холодный и резкий ветер гулял по улицам Парижа. Уже несколько дней шел снег, и весь город казался как бы закутанным в саван.

Улицы были тихи и безлюдны. Полночь уже давно пробила, и все экипажи, которые днем едва влачились скользившими по снегу лошадьми, давно стояли по сараям. Казалось, что все живое попряталось, боясь холода, так как прохожих тоже не было видно.

Только изредка мелькали в окнах огоньки, пробиваясь то сквозь тяжелые шелковые занавески бельэтажа, то сквозь подслеповатые оконца мансарды.

Тут бал, там труд. Внизу — роскошь и богатство, наверху — нужда, дрожь от холодного ветра, посвистывающего в многочисленных щелях.

Такое наблюдение мог бы сделать прохожий, остановившись перед домом № 20 на улице Сены.

Перед подъездом вытянулась линия экипажей. Здоровые, сытые лошади дремали под теплыми попонами, а кучера прохаживались вокруг, терпеливо ожидая господ.