Царь Зла - Кобб Вильям - Страница 33

— Что вы хотите этим сказать?

— Читайте!

И следователь подал ему письмо, которое герцог за несколько часов до смерти адресовал государственному прокурору. Это было новым ударом для бедного Жака.

Итак, он был опозорен! Обвинения, самые постыдные, со всех сторон сыпались на него!

— Так как мы уже заговорили о герцоге де Белене, — тем же спокойным тоном продолжал следователь, — то не можете ли вы сказать мне, где и когда виделись вы с ним в последний раз?

Жак открыл уже рот, чтобы отвечать. Его природная откровенность едва не одержала верх. Однако он замялся. Надо было упомянуть дом герцогини Торрес.

— Я не принуждаю вас, — сказал с некоторым добродушием Варнэ. — Если хотите, обойдем этот вопрос. Перейдем к другому. Вы имели серьезные причины ненавидеть барона де Сильвереаля?

— Я? Но ведь я не знал его.

— Вы его никогда не видели?

Жак снова смутился и пробормотал нечто сбивчивое и невнятное.

И в самом деле, до встречи у герцогини Жаку не приходилось никогда видеть Сильвереаля.

Но все же он хоть раз да видел, и при таких обстоятельствах, о которых ему стыдно было говорить следователю.

— Разве не существовало между вами некоторое соперничество в любви? — спросил Варнэ.

Жак продолжал молчать.

— Полноте, прервите компрометирующее вас молчание. Часто увлечения молодости, безрассудная страсть могут в какой-то мере служить оправданием. Вы были, не так ли, в связи с одной женщиной, поклонником которой долгое время был барон Сильвереаль?

— Как! Вам и это известно?

— А! Неужели вы можете предполагать, чтобы суд не знал того, что, в сущности, ни для кого не было тайной? Вы были любовником герцогини Торрес, и с некоторого времени живете с ней чуть ли не в пустыне. Заметьте, я не обращаюсь к вам с пуританской строгостью. Я знаю, что такое молодость. Итак, вы любили эту женщину?

— Милостивый государь!

— Я не буду говорить вам о ее позорной репутации. Как и все влюбленные, вы были слепы, а, возможно, слепы еще и теперь. Но ведь вам известно, что она была содержанкой Сильвереаля?

— Еще вчера я не знал этого, — простодушно сказал Жак.

— Но как же узнали вы об этом со вчерашнего дня? — живо спросил следователь. Он увидел, что Жак выдает себя.

Вопрос этот был ловким ударом, который попал прямо в цель.

Жак сделал жест, выражавший полнейшую решимость.

— Милостивый государь, — сказал он глухим голосом, — в моей жизни есть одна ошибка. Я готов вам в ней признаться.

Варнэ насмешливо прищурил глаза.

Ошибка! Как забавно звучало это слово в устах убийцы!

— Я вас слушаю, — отвечал он, опершись подбородком на руки и внимательно глядя на Жака.

Жак на минуту остановился, чтобы собраться с мыслями.

— Прошу вас вооружиться терпением, — начал он. — Я намерен рассказать вам всю свою жизнь.

Варнэ с трудом подавил радостный крик.

Как правило, рассказом о своей жизни, которому судья, разумеется, не верит, считая его искусно придуманным романом, подсудимый только придает дополнительную силу обвинению.

Но Жак видел в этом единственный путь к спасению. Он чувствовал себя невиновным и в сознании этого находил силу и утешение.

Глубоким знатоком судебной практики был тот, кто сказал: «Единственный выгодный для подсудимого ответ на допросе — это молчание».

Но Жак не последовал этому правилу. Он говорил.

Уйдя в прошлое, он рассказывал о своем детстве, о своей юности, о дяде Жане, о том странном воспоминании, которое сначала предоставило ему полную свободу действий, отвергая все, что могло бы служить препятствием развития каких бы то ни было страстей молодого человека, потом, вдруг изменив курс, направило его к труду, к знанию, открыв новые горизонты, показав ему новый, незнакомый мир.

Таким, действительно, был таинственный план Бискара.

Сначала он хотел сделать из Жака злого, порочного, буйного мальчишку, бандита. Но столкнувшись в нем с истинной честностью и благородством, он постарался пробудить в душе молодого человека вкусы и желания, которые могли бы впоследствии увлечь его на путь зла.

Рассказ был, впрочем, довольно короток.

До того дня, когда Манкаль открыл ему тайну его рождения, правдивую или вымышленную, — у Жака не было никаких особенно ярких воспоминаний.

Он защищал свою невиновность с таким жаром, что заставил Варнэ уважать себя как сильного противника. «Право, — думал следователь, — он с искусством пройдохи разыгрывает из себя олицетворенное простодушие и откровенность, но какое искусство!»

Не будем судить так строго Варнэ, не будем слишком поспешно обвинять его в пристрастии.

Как мы уже знаем, эта адская машина, которая должна была раздавить Жака, была придумана Бискаром с дьявольской хитростью. Все силы ада были пущены в ход. Каждая мелочь имела определенную цель, так или иначе ведущую к одному конечному результату — гибели Жака.

Слушая рассказ Жака о тяжких гонениях, которым он подвергался в разных мастерских, где работал, беспрестанных обвинениях в нерадивости, в обмане, даже в воровстве, мог ли следователь поверить в его невиновность?

Одно обстоятельство могло бы пролить некоторый свет на это дело, если бы оно только вышло наружу.

В то самое утро Варнэ нашел в своих бумагах записку, послужившую ему, так сказать, фундаментом для допроса.

Как попала к нему эта записка?

Он и не думал задавать себе подобный вопрос, полагая, что она прислана из сыскной полиции.

Как мог он допустить, что тут действительно играло роль вмешательство злополучного рока, которому Жак приписывал все свои несчастья?

Суд ко всему относится скептически и хорошо делает.

Варнэ не мог даже сдержать улыбку.

— Ах, вы не верите мне! — с отчаянием воскликнул Жак. — Но, поверьте, клянусь жизнью, я говорю правду!

— Продолжайте, — сказал следователь, — я не проронил ни одного слова во время вашего рассказа. Он, по крайней мере, заслуживает внимания хоть своею оригинальностью.

Унылый вздох вырвался из груди Жака. Снова принялся он за прерванный рассказ. Он не скрыл того, как введенный в общество герцогом де Беленом, увлекся миражами этой новой для него жизни. Он не защищал себя. Ведь это была исповедь!

Да, все честолюбие, все юношеские порывы, до той поры таившиеся в глубине его души, вспыхнули в нем при этом знакомстве с новым миром. Он не сомневался, не колебался ни минуты! Полный смелых надежд смотрел он в открывшуюся перед ним заманчивую даль. Всем существом стремился он туда, как моряки на всех парусах мчатся к зеленеющим землям, которые оптический обман рисует им на горизонте. Вдруг он наткнулся на подводный камень.

Письмо Манкаля, смысл и цель которого были загадкой для Жака, попав в руки герцога де Белена, вызвало ужасный кризис в жизни несчастного молодого человека.

С этого дня он ничего не понимал.

Он бродил, будто в потемках.

Сильный сознанием своей невиновности, Жак не скрывал больше ничего.

Он объяснил, зачем отправился в «Зеленый Медведь», где он не застал никого, кроме преемника Дьюлуфе, и что человек этот не сообщил ему никаких нужных ему сведений, только потому, что принял его за полицейского чиновника. Он не скрыл и визита своего к «Поджигательнице», рассказал, как он застал ее в предсмертной агонии и как искаженные страданием, посиневшие уста встретили его ужасными проклятиями.

— Я не понимаю, — сказал он, — что означают те таинственные слова, которые бросила она тогда мне в лицо! «Бандит!», «Парижские Волки!» Но я не знаю, существуют ли они вообще! Что толкуют мне о Бискаре, если я никогда не слыхал этого имени! Это одно лицо с Манкалем, с дядей Жаном? Откуда мне знать? Разве я понимаю что-нибудь в этих дьявольских превращениях?

Волнение Жака было так сильно, что он должен был на минуту остановиться, чтобы немного успокоиться.

«Борьба будет жестокая», — подумал Варнэ.

— Тогда я решился умереть, — продолжал Жак, и голос его задрожал.— Ах, зачем помешали мне в этом? Зачем спасительницей моей была одна из тех женщин, которые достойны презрения? Разве я знал тогда все это?