Деревянные кони - Лиханов Альберт Анатольевич - Страница 14

• Предыдущая
• 14/21
• Следующая

Этот же безногий не вызывал у меня даже жалости. Он вертел свою тачку на шарикоподшипниках, жмурился на солнышко, вытирал тыльной стороной ладони пот со лба и, казалось, совсем не чувствовал, что у него нет обеих ног.

– А ты, видать, нездешний? – сказал он, приглядываясь ко мне и приветливо улыбаясь. – Поди-ка, из города?

Я кивнул.

– Это Васька-то нынче не у тебя зимовал?

Я кивнул снова, удивляясь, откуда он все знает.

Инвалид пристально посмотрел на меня, перестал улыбаться и вдруг спросил:

– Хороший парень Васька?

Я хмыкнул: мол, само собой.

– Да… – вздохнул безногий и задумался. – Да, – повторил он после долгой паузы, – хороший он парень, Васька…

Я вдруг заметил, как инвалид покраснел и глаза его насторожились.

Я обернулся. За моей спиной стоял Васька и протягивал гвоздь. Рядом с ним была тетя Нюра.

– Здравствуйте, Семен Андреевич, – сказала она, теребя кончик платка. – С приездом вас.

– Здравствуй, Нюра, – ответил инвалид, и щеки его опять порозовели.

«Может, – подумал я, – ему стыдно перед тетей Нюрой, что Васькин отец погиб, а он вот живой остался?»

Возле фургона стал собираться народ.

Инвалиду приносили рваные ботинки, сапоги, калоши – запахло резиновым клеем, застучал молоток. Тетка, сидевшая в кабинке вместе со стариком шофером, приставила к изгороди табурет, натянула белый халат и стала подстригать деда в валенках.

– Бороду-то не трожь, – шумел дед, – а голову давай начисто! Жди вас, когда еще нагрянете!

Тетка жужжала машинкой, трещала ножницами, кружилась, как наседка, возле деда, который так и не снял с рубахи свои медали. Он сидел в гордой и торжественной позе, боялся шевельнуться под острыми ножницами и был похож на важную статую.

Но шумней всего было у фургона. Коротенькая старуха, не пригибаясь из-за своего малого роста, свободно ходила внутри сумрачного ящика и вызывала общее неудовольствие.

– Ну чо я вам, бабы, рожу, что ли, – кричала она, – когда ни мыла, и ни иголок, ни ниток нету. Вот рулон бязи дали, и то радуйтесь!

Она отрезала кому-то куски материи, тщательно прикладывая деревянный метр, а в оплату, у кого не было денег, принимала яйца.

– Мыла опять нет! – шумели внизу женщины. – Хоть бы жидкого привезли!

Старуха в автолавке суетилась, предлагала вместо мыла саржевые платки и книги, ее ругали почем зря, но и платки и книги в обмен на яйца все же брали.

Мы с Васькой поглядели на сапожника, повертелись возле парикмахерши и фургона и пошли к дому. Васька был мрачен, и я подумал, что у него, наверное, не выходит из головы этот горох.

– Брось ты, – сказал я ему, – если будет Макарыч приставать, говори, что это я горох рвал. А тебе просто дал немного. Меня небось не засудят.

– Ишь ты, – усмехнулся Васька весело, – рыцарь из городу приехал. – И вдруг предложил: – Давай к отцу сходим.

– Как это? – спросил я недоверчиво. – Как это – сходим?

Мы вошли во двор, из-под дверцы сарайки Васька выскреб ключик, открыл замок.

В темноте, на гвоздях, висела лошадиная сбруя – какие-то веревки, ремни и цепи, а у окошка, за планками, возле маленького столика поблескивал инструмент.

Васька уселся на чурбан перед столиком, стал вытаскивать из-под рейки стамески разных размеров, долота, плоскогубцы и кусачки, вытирая их от пыли концом рукава.

– Отцовское, – сказал он тоскливо. – Тут у него мастерская была. Глянь!

Васька выдвинул ящик стола. Ровными рядами, аккуратно уложенные, там лежали фуганки, рубанки – большие и малые, набор молотков. Сбоку к столику намертво прибиты были тисочки. Никогда нигде не видел я такого богатства.

– Целый завод! – сказал я.

Васька улыбался, польщенный.

– А хошь, – сказал он, – еще чегой-то покажу, – и, не дожидаясь моего согласия, наклонился под стол.

Васька вытащил что-то большое, замотанное в холстину и стал аккуратно разворачивать. Оказалось, это кусок неструганого дерева, и я сначала не понял, что он хочет мне показать. Но Васька повернул деревяшку другим боком, и я увидел голову коня, вырезанную грубо.

Конь мчался навстречу ветру, вскинув голову и раздув ноздри, а грива развевалась.

– Это отец коня вырезал, – сказал Васька, – хотел на коньке укрепить, да не поспел, на войну взяли. Так, вишь, и осталось, только одна половина. – Он вздохнул. – А я вот делаю, делаю, и ничего у меня не выходит.

Я пошел вслед за Васькой в темный угол. Там на полу лежало штук шесть деревянных коней. Я брал их одного за другим, ощупывал, выносил на свет – все они были угловатые и походили скорее на собак.

– Уж сколько сделал, – сказал Васька, вздыхая, – а близко даже нет. – Он помолчал. – Но я добью! Вот уборка кончится, опять строгать начну. А как выйдет, ту голову, что отец начал, доделаю. Только надо, чтоб не хуже вышло.

Васька кинул небрежно своих коней в угол, отцовского же аккуратно завернул в холстину и спрятал под стол.

Мы сидели в полутемной сарайке, задумчиво глядели в маленькое оконце, выходящее в огород, и я думал: «Как не похож стал Васька на самого себя! На того, каким он был в городе».

Уже темнело, когда тетя Нюра, расставив на столе тарелки, позвала нас ужинать.

Мы с Васькой стояли у ворот. Отсюда хорошо было видно, как, навесив замок на дверцы фургона, ушла куда-то коротенькая старуха, как закрыла свою мастерскую парикмахерша, унеся в контору табурет. Старик шофер давно уже исчез, и один только Семен Андреевич тукал молотком, ремонтируя изношенные, изопревшие обутки.

– Идите вечерять! – еще раз позвала тетя Нюра, и мы с Васькой пошли в дом, уселись по лавкам.

В избе было тихо. Тетя Нюра молчала, опустив глаза в тарелку с картошкой, молчал угрюмо Васька, одна бабка что-то приговаривала, пришамкивала себе под нос. Иногда тетя Нюра вопросительно посматривала на Ваську, но он ничего не замечал. Похоже было, что они поссорились и виновата в этой ссоре тетя Нюра. Но когда они успели поссориться? Я от Васьки почти что ни на шаг не отступал.

Васька вяло ковырял ложкой в тарелке, потом поднял голову.

Инвалид все тукал молотком.

– Мам! – сказал Васька. – Позови Семена-то Андреевича. Голодный, чай.

Тетя Нюра неожиданно легко вскочила, выбежала из избы, хлопнув дверью. Бабка и Васька тяжело переглянулись.

Стук на улице смолк, потом во дворе зажурчали подшипники инвалидной коляски, и в избе, опираясь руками на деревяшки с кожаными ремешками для рук, появился Семен Андреевич.

Смотреть, как он поднимался на невысокий порожек, а потом опускался, было невмоготу, и, если бы инвалид молчал, было бы совсем тяжело. Но Семен Андреевич шутил, приговаривал, и от этого неловкое напряжение сразу рассеялось.

– Здравствуйте, пожалуйста! – весело восклицал он. – Спасибо от странничка! А то мы по району странствуем, дома уже который день не ночуем, а горяченьким, глядишь, да угостят! Как же тут пропадешь, коли вокруг люди добрые!

Я и тетя Нюра помогли ему забраться на лавку, он помыл руки в тазике, который подала бабка, и, в шутку перекрестившись, принялся за картошку. Но тут же хлопнул себя по голове.

– Ох, голова садовая! – засмеялся инвалид. – В гости пришел, а про гостинец забыл!

Он вытащил бутылку, тетя Нюра и бабка заахали, но стаканчики поставили.

Взрослые выпили. В избе снова стало тихо. Только жужжала где-то муха.

– А вы что ж, в бога верите? – после долгого молчания спросил Васька.

Инвалид положил ложку, обтер губы, сказал шутливо:

– Эх, Вася, спроси-ка ты у солдат, кто верует? Кто и верил если, так теперь одного черта жалует. – Он засмеялся. – Эта война, пропади она пропадом, поядреней всякого чистилища будет.

Он снова разлил вино, стал серьезным.

– Выпьем, – сказал он, – выпьем давайте за упокой души Ивана Петровича и всех погибших солдат нашего района, хоть в упокой души я не верю. Давайте за память выпьем, чтоб она никогда не ушла.

• Предыдущая
• 14/21
• Следующая