Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже) - Дюма Александр - Страница 6

• Предыдущая
• 6/193
• Следующая

— Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это. Но вы, по всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.

— Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?

— К кардиналу.

— Что ему от меня нужно?

— Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно за вами.

— Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!

— Я фаворит! — воскликнул д’Артаньян. — Ах, мой несчастный граф! Я и теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать два года тому назад, когда, помните, мы встретились в Менге.

Тяжелый вздох докончил его фразу.

— Однако же вам дано поручение…

— Потому что я случайно оказался в передней и кардинал обратился ко мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант мушкетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.

— Однако с вами не случилось никакой беды; это не так-то мало.

— А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его забыл, да, пожалуй, никогда и не знал твердо): «Молния не ударяет в долины». А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.

— Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?

— Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, он муж королевы.

— Муж!

— Если он не муж ее, то уж наверное любовник.

— Устоять против Бекингэма и сдаться Мазарини!

— Таковы женщины! — философски заметил д’Артаньян.

— Женщины — пусть их; но королевы!..

— Ах, бог ты мой, в этом отношении королевы — женщины вдвойне.

— А герцог Бофор все еще в тюрьме?

— По-прежнему. Почему вы об этом спрашиваете?

— Потому что он был хорош со мной и мог бы мне помочь.

— Вы-то, вероятно, сейчас ближе к свободе; скорее, вы поможете ему.

— Значит, война?

— Будет.

— С Испанией?

— Нет, с Парижем.

— Что вы хотите сказать?

— Слышите ружейные выстрелы?

— Да. Так что же?

— Это мирные горожане тешатся в ожидании серьезного дела.

— Вы думаете, они на что-нибудь способны?

— Они подают надежды, и если бы у них был предводитель, который бы их объединил…

— Какое несчастье быть взаперти!

— Бог ты мой! Да не отчаивайтесь. Уж если Мазарини послал за вами, значит, он в вас нуждается; а если он в вас нуждается, то смею вас поздравить. Вот во мне, например, уже давно никто не нуждается, и сами видите, до какого положения это меня довело.

— Вот еще, вздумали жаловаться!

— Слушайте, Рошфор, заключим договор…

— Какой?

— Вы знаете, что мы добрые друзья.

— Черт возьми! Эта дружба оставила следы на моем теле: три удара шпаги.

— Ну, так если вы опять будете в милости, не забудьте меня.

— Честное слово Рошфора, но с тем, что и вы сделаете то же.

— Непременно, вот вам моя рука.

— Итак, как только вам представится случай поговорить обо мне…

— Я поговорю. А вы?

— Я тоже. А ваши друзья, о них тоже нужно позаботиться?

— Какие друзья?

— Атос, Портос и Арамис. Разве вы забыли о них?

— Почти.

— Что с ними сталось?

— Совсем не знаю.

— Неужели?

— Клянусь, что так. Как вы знаете, мы расстались. Они живы — вот все, что мне известно. Иногда получаю от них вести стороной. Но где они, хоть убейте, не могу вам сказать. Честное слово! Из всех моих друзей остались только вы, Рошфор.

— А знаменитый… как его звали, того малого, которого я произвел в сержанты Пьемонтского полка?

— Планше?

— Вот, вот! Что же сталось со знаменитым Планше?

— Он женился на хозяйке кондитерской с улицы Менял; он всегда любил сласти; и так как он сейчас парижский буржуа, то, по всей вероятности, участвует в бунте. Вы увидите, что этот плут будет городским старшиной раньше, чем я капитаном.

— Полноте, милый д’Артаньян, не унывайте! Как раз в тот миг, когда находишься в самом низу, колесо поворачивается и поднимает тебя вверх. Может быть, с сегодняшнего же вечера ваша судьба изменится.

— Аминь! — сказал д’Артаньян и остановил карету.

— Что вы делаете? — спросил Рошфор.

— Мы приехали, а я не хочу, чтобы видели, как я выхожу из кареты: мы с вами незнакомы.

— Вы правы. Прощайте.

— До свидания; помните ваше обещание.

Д’Артаньян вскочил на лошадь и поскакал впереди.

Минут пять спустя они въехали во двор Пале-Рояля.

Д’Артаньян повел узника по большой лестнице через приемную в коридор. Дойдя до дверей кабинета Мазарини, он уже хотел велеть доложить о себе, когда Рошфор положил ему руку на плечо.

— Д’Артаньян, — сказал Рошфор, улыбаясь, — признаться вам, о чем я думал всю дорогу, когда мы проезжали среди толпы горожан, бросавших злобные взгляды на вас и ваших четырех солдат?

— Скажите, — ответил д’Артаньян.

— Я думал, что мне стоило только крикнуть: «Помогите!», и вы с вашим конвоем были бы разорваны в клочья, а я был бы на свободе.

— Почему же вы этого не сделали? — сказал д’Артаньян.

— Да что вы! — возразил Рошфор. — А наша клятва и дружба? Если бы не вы, а кто-нибудь другой вез меня, тогда…

Д’Артаньян опустил голову.

«Неужели Рошфор стал лучше меня?» — подумал он и велел доложить о себе министру.

— Введите господина Рошфора, — раздался нетерпеливый голос Мазарини, едва эти два имени были названы, — и попросите лейтенанта д’Артаньяна подождать: он мне еще нужен.

Д’Артаньян просиял от этих слов. Как он только что говорил, он уже давно никому не был нужен, и приказ Мазарини показался ему добрым предзнаменованием.

Что до Рошфора, то его эти слова заставили насторожиться. Он вошел в кабинет и увидел Мазарини за письменным столом, в скромном платье, почти таком же, как у аббатов того времени, — только чулки и плащ были фиолетовые.

Дверь снова закрылась. Рошфор искоса взглянул на Мазарини, и их взгляды встретились.

Министр был все такой же, причесанный, завитой, надушенный, и благодаря своему кокетству казался моложе своих лет. Этого нельзя было сказать о Рошфоре: пять лет, проведенные в тюрьме, состарили достойного друга Ришелье; его черные волосы совсем побелели, а бронзовый цвет лица сменился почти болезненной бледностью — так он был изнурен. При виде его Мазарини слегка покачал головой, словно желая сказать: «Вот человек, который, кажется, уже больше ни на что не пригоден». После довольно продолжительного молчания, которое Рошфору показалось бесконечным, Мазарини вытащил из пачки бумаг развернутое письмо и показал его Рошфору.

— Я нашел здесь это письмо, в котором вы просите возвратить вам свободу. Разве вы в тюрьме?

Рошфор вздрогнул от гнева.

— Мне кажется, вашему преосвященству это известно лучше, чем кому бы то ни было другому, — ответил он.

— Мне? Нисколько! В Бастилии множество людей, которых посадили еще при кардинале Ришелье и даже имена которых мне неизвестны.

— Но со мной дело другое, монсеньор, мое-то имя вы знали, ведь именно по приказу вашего преосвященства я был переведен из Шатле в Бастилию.

— Вы так полагаете?

— Я знаю наверное.

— Да, припоминаю, действительно. Не отказались ли вы некогда съездить в Брюссель по делу королевы?

— А! — сказал Рошфор. — Так вот настоящая причина? А я пять лет ломал себе голову. Какой же я глупец, что не догадался!

— Но я вовсе не говорю, что это причина вашего ареста. Поймите меня, я спрашиваю вас, только и всего: не отказались ли вы ехать в Брюссель по делу королевы, тогда как раньше согласились ехать туда по делу покойного кардинала?

— Как раз по той причине, что я ездил туда по делам покойного кардинала, я не мог поехать туда же по делам королевы. Я был в Брюсселе в тяжелую минуту. Это было во время заговора Шале. Я должен был перехватить переписку Шале с эрцгерцогом, и меня, узнав там, чуть не разорвали на куски. Как же я мог туда вернуться? Я погубил бы королеву, вместо того чтобы оказать ей услугу.

— Ну вот видите, как иногда лучшие намерения истолковываются в дурную сторону, мой дорогой Рошфор! Королева увидела в вашем отказе только отказ, простой и ясный: ее величество имела много причин быть вами недовольной при покойном кардинале!

• Предыдущая
• 6/193
• Следующая