Судьба доктора Хавкина - Поповский Марк Александрович - Страница 13

Во главе института он поставил посредственного ученого Э. Ф. Шперка, известного своим раболепием перед власть имущими. Шперк директорствовал, но основные решения единовластно принимал «покровитель» института — принц.

Письмо из Парижа поставило принца Ольденбургского в тупик. Всеми вопросами приглашения деятелей науки из-за границы ведало министерство иностранных дел совместно с департаментом полиции. Несмотря на свое высокое положение, принц не желал нарушать субординацию. Поэтому, прежде чем что бы то ни было решить, он снесся с «соответствующими инстанциями». Возможно, что Ольденбургский не знал ничего о политическом прошлом Хавкина. Зато в министерстве иностранных дел, где на каждого уехавшего за границу российского подданного заводили подробную карточку, отлично помнили биографию беспокойного кандидата Новороссийского университета. Там без труда установили, что протеже г-на Пастера не кто иной, как бывший народоволец, трижды арестованный и восемь лет состоявший под надзором полиции, а также лицо, нарушившее правило о заграничных паспортах (Хавкин не вернулся в Россию после того, как истек срок его заграничного паспорта и не явился для объяснений в русское посольство). От парижских агентов русской полиции не укрылась и дружба Хавкина с революционными эмигрантами и, что «опаснее», с левыми политическими деятелями Франции. Короче, по причинам политическим приезд в Россию уроженца города Одессы Владимира Аароновича Хавкина, тридцати двух лет, иудейского вероисповедания представлялся «соответствующим инстанциям» крайне нежелательным.

Наверное, можно было бы спорить с жандармской кликой, доказывать, что страна, потерявшая за год триста тысяч жизней от холеры, должна приветствовать приезд творца предохранительной вакцины; что нельзя, наконец, игнорировать рекомендацию такого человека, как Луи Пастер. Но принц Ольденбургский меньше всего подходил для роли борца за научный прогресс. Он вовсе не собирался препираться с департаментом полиции «из-за какого-то пустяка». Следовало лишь соблюсти приличие и сыскать достаточно пристойный повод, чтобы отказать Хавкину и не обидеть Пастера. Эту «черновую» работу его высочество возложило на Шперка. И надо сказать, расторопный директор выполнил распоряжение своего хозяина как нельзя лучше.

29 июля в конференц-зале института экспериментальной медицины собралась небольшая, но весьма блестящая по составу конференция, которой предстояло придать законный вид жандармскому приказу не допускать Хавкина на родину. Шперк очень умело подобрал приглашенных. Генеральские мундиры соседствовали со статскими сюртуками тайных советников от медицины. На почетном месте восседал главный военно-медицинский инспектор, лейб-медик Реммерт. Рядом с ним лейб-педиатр Раухфус. Была рыбка и помельче: управляющий медицинским департаментом, петербургский столичный врач-инспектор, главный врач городской больницы. Однако основную роль в этом заочном судилище должен был сыграть человек отнюдь не чиновный, хотя и довольно известный в научном мире: микробиолог Иван Филиппович Рапчевский.

В 1885 году Рапчевский ездил к Феррану. Опыты испанского бактериолога его разочаровали. Он не скрывал этого. В отчете своем он писал резко: «Прививка холеры по способу Феррана должна быть признана прямо вредной для общественного здоровья». Рапчевский сравнивал прививки с продажей индульгенций в средние века. В Испании русский бактериолог потерял веру в благодетельное действие прививок вообще. Как и многие бактериологи того времени, он полагал, что подкожное введение вакцины не может предохранить человека от заражения через рот.

Вполне возможно, доктор Рапчевский не знал о том, что принимает участие в фарсе, где все роли заранее распределены. Но на его-то выступление Шперк рассчитывал более всего. Были зачитаны письма, полученные от Пастера и Ру. Французские ученые «дали самый лестный отзыв о рекомендованном г. Хавки, ным методе», — сообщили «Новости и Биржевая газета». Потом было обнародовано письмо самого творца вакцины. Вслед за тем поднялся Рапчевский. По словам корреспондента той же газеты, «доктор Рапчевский высказался в том смысле, что вопрос о предохранительных прививках не новый, так как семь лет назад их применял в громадных размерах доктор Ферран в Испании и вследствие этого (?) не представляется достаточных оснований к производству опытов на людях… Следует ограничиться пока лабораторными исследованиями, а опыты на людях делать разве только в тех местностях, где холера эпидемична, например в Сиаме».

Тут что ни слово, то противоречие. Почему после опытов Феррана нельзя испытывать прививки Хавкина? Ради чего и до каких пор надо ограничиваться лабораторными опытами? И, наконец, зачем ехать в Сиам, когда Россия от края до края охвачена эпидемией? Однако с помощью Шперка высокие гости проштамповали решение, подсказанное Рапчевским. И это происходило в стране, где, по скромным подсчетам, за столетие почти пять миллионов человек болело холерой, а два миллиона из них сошли в могилу!

В той же петербургской газете, где была опубликована заметка о конференции в Институте экспериментальной медицины, помещены длинные колонки с названиями сел и городов, охваченных холерой. Не встречая никакого сопротивления, эпидемия бесчинствовала в Воронеже, Рязани, Москве, Пензе, Перми, Нижнем, в Тобольске и Уральске. Сотни тысяч безвестных мещан и мужиков погибали в своих городишках и деревнях. Десятки некрологов сообщали ежедневно о смерти видных государственных, общественных, научных деятелей, артистов, литераторов. Жертвой холеры стал и величайший композитор России Петр Ильич Чайковский.

Разделавшись с вакциной, Шперк принялся за ее творца. Собранию было предложено высказаться, следует ли приглашать в Петербург профессора Ру и г-на Хавкина. И снова на сцену был выпущен «маленький» человек, который под видом научной объективности должен был натолкнуть медицинских сановников на угодное Шперку решение. «Лабораторные опыты и клинические наблюдения можно проводить и у нас, без участия Ру и Хавкина», — заявил частнопрактикующий врач Соколов. С ним согласились. Присутствующие подписали протокол и разъехались по домам. Так завершился российский вариант истории о «принце и нищем». Его высочество получил вполне приличное основание для того, чтобы, сославшись на почтенное научное собрание, отказаться от услуг г-на Хавкина.

Даже петербургских журналистов (очевидно, не без умысла приглашенных Шперком на конференцию) решение, принятое в стенах института, разочаровало. «Совещание пришло к заключению, что пока вопрос о прививках ослабленной холеры есть дело чисто лабораторное», — заметил журнал «Врач», саркастически подчеркнув слово «пока». А купеческие «Новости и Биржевая газета», не очень-то вникая в научную суть дела, довольно резко заявили, что конкретным исследованиям, предпринятым учеными на Западе, петербургские витии противопоставляют «одни лишь слова».

Понял ли Хавкин, какая гнусная комедия разыгралась вокруг его имени в Петербурге? Догадался ли о подлинных причинах отказа, полученного от принца Ольденбургского? Скорее всего, нет. Даже двадцать лет спустя, в книге, выпущенной на вершине своей всемирной славы, он утверждал: «Мое предложение не было принято на том основании, что прежние попытки в Испании в 1885 году были неутешительны. Эта точка зрения разделялась большинством бактериологических авторитетов».

Нет, Владимир Хавкин так и не понял, насколько несправедливо и жестоко обидели его российские чиновники. Причину неудачи он связывал с тем, что противохолерная вакцина его недостаточно апробирована. Надо, видимо, проверить действие препарата в условиях эпидемии и тогда… Вдали от родины, где для невольного эмигранта таким сладким кажется дым отечества, Хавкин забыл, чему учили его друзья-народовольцы, забыл их заповедь ненависти и недоверия к царизму.

…В архивах министерства иностранных дел сохранился документ, направленный из Парижа в Петербург в то время, когда Хавкин писал принцу Ольденбургскому. Российский посол во Франции барон Моренгейм докладывал министру: «Французский подданный г-н Клюзе предложил изобретенное им Средство, долженствующее способствовать к полному излечению болезни, которой страдает Его императорское Высочество Великий князь Георгий Александрович. При сем препровождаю ящик с лекарством и письмо о применении указанного средства».