Походный барабан - Ламур Луис - Страница 40

• Предыдущая
• 40/110
• Следующая

Она положила ладонь мне на руку — впервые прикоснулась ко мне.

— Матюрен, не подведи меня. Мне больше не к кому обратиться.

— У меня нет иного ответа, кроме слова, что я не подведу тебя.

Помолчав, я сказал:

— Ты никогда не говорила мне, каким делом ты занимаешься.

— Каково бы оно ни было, ему скоро придет конец. Поверь мне, я не смогла бы делать меньше того, что сделала.

Страх владел ею, струился по её жилам, туманил глаза. Было ясно, что она участвует в какой-то интриге, и так же ясно, что у неё есть какие-то источники сведений. Больше я ничего не знал.

Была уже полночь, когда я ушел, потому что Сафия боялась оставаться одна. Я вышел через маленькую калитку в садовой стене — теперь у меня было отдельное жилье неподалеку от лошадей. Держась в самой глубокой тени, я шел вдоль узкого переулка, направляясь к улице. Прежде чем выйти на нее, я помедлил.

Ничего.

В воздухе витала опасность, и мне не по душе было сознавать, что где-то рядом враги, которым я не могу нанести упреждающий удар, ибо они мне неизвестны. И по-прежнему у меня не было оружия, кроме кинжала. Я вытащил его из ножен и взглянул на клинок.

Это увидел прохожий солдат-бербер и расхохотался:

— Ай да игрушка! — фыркнул он. — На нем пятна только от молока!

— От молока пятен не остается, — произнес я с улыбкой, — но подойди, и посмотрим, запятнает ли его твоя собачья кровь…

Насмешливое выражение сползло с его лица:

— Это была просто шутка… Кто же умирает из-за шутки?

— Да вот ты можешь умереть. — Я держал клинок в руке и ждал.

— Сумасшедший!

И он зашагал по улице прочь, то и дело оглядываясь на меня через плечо.

Так что я сунул кинжал в ножны, а не ему в брюхо, и пошел домой, вдыхая запах жасмина и думая, что солдат, несомненно, был прав.

Только сумасшедший стал бы рисковать жизнью в мире, где существует жасмин.

Не говоря уж об Азизе, Шаразе и Валабе.

В двенадцатом веке из всех вероучений наибольшим уважением в мире после христианства пользовался ислам, и это длилось уже более пяти столетий.

Никогда прежде ни одна идея не сообщала миру столь мощного толчка к территориальным завоеваниям, а равно и к развитию культуры, как религия, которую дал миру Мухаммед, погонщик верблюдов из Мекки.

Христианство — другая великая движущая сила моего времени — за тысячу лет распространило свое учение только на несколько стран Западной Европы.

С другой же стороны, на протяжении всего лишь ста лет, прошедших после смерти Мухаммеда в 632 году, арабы-магометане пронесли меч ислама от Атлантического океана до Индийского и собрали под своей рукой одновременно большую часть Испании, часть Южной Франции, остров Сицилию, всю Северную Африку и Египет, всю Аравию, Святую Землю — Палестину, Армению, Персию, Афганистан и почти треть Индии. Территория, которой владели арабы, превышала размерами даже империю Александра Великого и Римскую империю.

Они приходили с мечом, но сохраняли и поддерживали все лучшее, что находили в покоренных странах. Многое, что пришло к нам из арабской науки, на самом деле было создано умами евреев, персов, греков, различных центрально-азиатских народов и берберов; но эта наука расцвела под покровительством арабов, побуждаемая их горячим воодушевлением.

В арабском мире ученый был желанным гостем везде, он мог проехать тысячи миль — и в каждом городе его приветствовал султан, бей или эмир; ему преподносили дары, его чествовали, сопровождали, развлекали и, самое главное, — внимательно слушали.

Конечно, кое-где уже появлялись признаки перемен. То тут, то там к власти приходили правители невежественные или жестокие, и интересы их не имели ничего общего с распространением знаний. За блеском мусульманского величия все яснее проглядывали признаки упадка… Но, как бы то ни было, в течение более чем пяти веков именно арабы несли факел цивилизации.

Лихорадочное стремление к открытиям охватило мир; из старых библиотек и книжных лавок растаскивали книги; люди углублялись в неизведанное, ставили опыты, испытывали новое.

Ничего подобного не происходило раньше на памяти людской. Афинские греки думали, рассуждали и спорили, но арабские ученые ставили опыты, испытывали и исследовали, а не только рассуждали. Новые идеи их не пугали, и звезды были близки к ним в пустынях. Их корабли, вместе с китайскими и индийскими, превратили Индийский океан в столь же оживленное место, как и Средиземное море.

Среди других книг я разыскал и прочел «Рассказ о плавании вдоль берегов Эритрейского моря» — путеводитель и лоцию ко всем портам Индийского океана и прилегающих к нему вод; «Худуд аль-Алам» — землеописание и путеводитель, впервые увидевший свет в 982 году; а также труд Шарафа аль-Заман Тахир Марвазиона «Сина, Турки и Индия», написанный в 1120 году.

Вплоть до начала своего великого завоевательного похода арабы жили на дальнем рубеже цивилизации, испытывая её влияние, но мало что принимая из её доктрин. Будучи людьми практичными, они не имели склонности к теоретизированию. Они ввели в науку беспристрастный опыт и точное наблюдение явлений. Жизнь пастухов, кочевников пустыни и мореходов дала им практическое знание звездного неба, из которого развилась научная астрономия.

Арабские суда плавали в Китай, в Малакку, на Суматру, Борнеоnote 11 и Яву. Их вероучение распространялось на островах, о которых в Европе и не слыхивали, а куда приходила их вера, там вслед за ней появлялась и торговля.

Пилигримы, совершавшие хадж — паломничество в Мекку, — приносили с собой путевые заметки, и записи эти помогали развивать географические познания арабов.

В большинстве своем книги в библиотеке имели кожаные переплеты и были переписаны на бумаге хорошего качества вручную такими же копиистами, каким работал я. По размерам они были такими, что ими было удобно пользоваться и носить их с собой.

Создавались различные каталоги и списки имеющихся книг; я часто обращался к одному из них, называемому «Фихрист аль-Надима».

Мы с Гаруном обычно встречались в винной лавке неподалеку от большой мечети. Часто пили финиковое вино, настоянное на листьях кассии — коричного дерева, или ели «фоул мадумнас» — блюдо из бобов, крутых яиц и лимона, в которое обмакивают хлеб, — и за едой беседовали.

Мы беседовали об алхимии, в изучение которой я все больше углублялся, о записях Джабира ибн Хайяна, известного франкам под именем Гебера, ставившего свои опыты в аль-Куфе около 776 года, и о сочинениях аль-Рази, величайшего знатока химических наук, чтимого в Европе под именем Разес. Джабир описал два процесса — восстановление и кальцинирование — и достиг больших успехов почти во всех областях химического эксперимента.

Это была славная беседа молодых людей, для которых превыше всего — идеи, для которых жить — значило мыслить.

— Сегодня вечером, — похвастался я ему между делом, — я иду в дом Валабы!

— Счастливчик! — с сожалением заметил Гарун. — Ты пойдешь туда гостем, а я — стражником!

Ночь опустилась на берега Гвадалквивира, и под апельсиновыми деревьями, под пальмами и чинарами звучала музыка и смех, мягко переливался свет множества фонарей, двигались люди. Бронзовые светильники с цветными стеклами разливали свет с деревьев и балконов. Это было многоцветное, изменчивое, калейдоскопическое зрелище.

В другом конце обширного двора проникновенный голос выводил под музыку лютни и китары песню, полную печального одиночества пустынных просторов.

Всего лишь час назад я обескураженно разглядывал свою невзрачную студенческую одежду, глубоко сожалея, что у меня нет хотя бы одного из камней, пропавших вместе с потрепанным плащом, который у меня отобрали солдаты Загала. Правда, мое платье было тщательно вычищено, но от этого оно не стало ни красивее, ни богаче.

Я не пойду.

• Предыдущая
• 40/110
• Следующая