Походный барабан - Ламур Луис - Страница 79

• Предыдущая
• 79/110
• Следующая

Рядом со мной воду взрезало стремя, я схватился за это стремя и за ногу, стоявшую в нем, и меня выдернуло из воды. Охваченный слепой яростью, я вскочил лошади на спину, стиснул всадника, швырнул в воду, тут же бросился на соседнего наездника и выбил его из седла, с разгону ударив всем телом. Он полетел, взмахнув руками, выронил меч, я успел поймать рукоятку на лету — и вовремя.

Уже другой всадник надвигался на меня, и я снес ему голову с плеч одним взмахом меча.

А потом на меня нахлынула холодная, отрезвляющая волна рассудка, и, повернув лошадь, я под прикрытием зарослей бросился в воду.

Если б я только смог добраться до кораблей! Люди плыли, изо всех сил гребя руками; других уже втаскивали на борт. Кажется, на одном из кораблей я увидел Сюзанну…

Я все пришпоривал печенежскую лошадь, но она вдруг как будто споткнулась. Я перелетел через её голову, и вода сомкнулась надо мной.

Вынырнув, я заметил в стене зарослей дыру, какую мог бы проделать волк или другой зверь. Я отчаянным усилием догреб до берега, заполз в эту нору и свалился, задыхаясь.

Вот такая же нора давным-давно спасла меня в Арморике, спасла от Тайллефера.

Увижу ли я его ещё когда-нибудь?..

И вдруг я услышал голос, голос Абака-хана, произносящий:

— Теперь ты будешь должен угостить меня два раза подряд!

И в отверстие норы влетел бурдюк. Потянувшись, я подтащил его к себе.

В последних вспышках угасающего сознания я заполз поглубже в чащу. Странная горячая тьма сомкнулась надо мной, горячая тьма, которая много времени спустя стала холодной… холодной… очень, очень холодной.

Тяжелый холодный туман висел над низкой прибрежной равниной, и в зарослях моих стояла тишина, только море плескалось о пологий берег.

Я жался к крохотному костерку и дрожал — больной, израненный, почти беспомощный; одежда была изодрана в клочья, я зарос бородой, волосы спускались на плечи.

Дрожа, я протягивал исхудавшие руки к слабым язычкам пламени, потому что мне было холодно… холодно…

В голове стучало от нескончаемой боли; кожа, просвечивающая через дыры лохмотьев, посинела. Я долго болел, а раны мои были ужасны, они оказались гораздо тяжелее, чем представлялось мне в пылу боя.

Сколько же времени прошло с тех пор? Морща лоб и преодолевая тупую боль в голове, я старался оценить время.

Месяц? Два месяца?

Долгими мучительными ночами я боролся за жизнь, силясь удержать тонкую линию обороны против ран, холода, голода, жажды и отчаяния.

На голове у меня была рубленая рана — кожу рассекло до кости… уже после того, как я потерял шлем; этот удар вызвал сильную контузию, которая, несомненно, порождала возвращающуюся вновь и вновь головную боль.

В боку остались две раны от стрел, из-за которых я потерял много крови; яд из этих ран проник глубоко в тело. Была ещё тяжелая рубленая рана на бедре, а ступню чуть не раздробило лошадиным копытом.

В промежутке между приступами горячки я как-то ухитрялся отжимать воду из болотного мха и заталкивать его в раны. Это прекрасный перевязочный материал — один из первых, которые я узнал. Отец рассказал мне о нем и описал, как пользовались мхом после битвы при Клонтарфе в 1014 году.

Мох остановил кровотечение и тем спас мне жизнь. Мох — и ещё бурдюк с вином, брошенный Абака-ханом, который в пылу яростной битвы увидел, как я заползаю в нору, надеясь избежать смерти.

Вином утолял я жажду, оно дало мне возможность пережить ужасные первые дни, когда я не решался даже шевельнуться из страха, что меня обнаружат и убьют. Повсюду кругом роились печенеги, которые грабили то, что осталось от нашего лагеря, забирали меха, купленные нами в Киеве, снимали с мертвых доспехи и все ценное, что на них было.

Если кого-то находили ещё живым, убивали.

Когда они наконец ускакали, поле осталось на волю диких кабанов и птиц-стервятников, а также разного мелкого зверья и насекомых.

Целыми днями, едва осмеливаясь пошевелиться, разбитый болью и дрожащий от лихорадки, я слушал, как кабаны раздирают на клочки тела, лежащие на поле битвы, как пронзительно кричат стервятники, дерущиеся над останками моих старых товарищей и компаньонов.

Меч мой исчез. Остался только дамасский кинжал да ещё старый пояс, прихваченный из дома, с которым я никогда не расставался. Однажды в нору, где я хоронился, сунулся волк, я схватил кинжал — и ждал, отвечая рычанием на его рычание. В конце концов он отступил, все ещё ворча.

Все это происходило в перерывах между приступами бреда, и когда я наконец полностью пришел в сознание, то не смог встать на ноги; я едва-едва мог вообще двигаться. Ступня распухла неимоверно, и мне никак не удавалось прощупать через опухоль, целы кости или переломаны.

Теперь, когда были выпиты последние капли вина, в горле у меня першило от сухости, и все кости ныли — слишком долго я лежал на холодной мокрой земле.

Тогда-то я и развел свой первый костер: приподнявшись на локте, шарил кругом одной здоровой рукой, обламывал веточки и подгребал поближе разбросанный вокруг сухой хворост.

Кремень всегда был при мне, а стальной клинок ножа послужил вместо кресала. Я высек искру, она упала в сухие листья и траву, тщательно собранные в кучку, и начал добавлять мелкие веточки.

Обламывая ветки, я расширил свое спальное место, а когда сгребал траву для постели, обнаружил несколько мелких лесных орехов — среди кустов вокруг оказалась лещина. Небольшое усилие, которое потребовалось, чтобы собрать и расколоть орехи, совсем меня изнурило. Я медленно, тщательно разжевывая, съел те несколько орешков, что нашел, потом начал рыться вокруг, пытаясь отыскать еще.

Огонь согрел меня, что-то похожее на жизнь стало проникать в мои жилы, и вместе с этим чувством пришла неистовая жажда. Нужно было промыть раны, положить мокрый компресс на распухшую ступню. И ещё я должен был найти еду.

Что за ужасное зрелище разгрома ожидало меня! Расщепленные копья, разбросанные обломки доспехов, сломанный меч, разорванные и объеденные скелеты нескольких сотен людей и надо всем — запах смерти, вонь тления.

Пошарив вокруг, я нашел помятый шлем, в котором можно было держать воду. Рядом с ним я положил обломок меча.

Источник внутри форта был затоптан, однако я снова раскопал его наконечником пики и, действуя здоровой рукой, с частыми передышками, выгреб из родника песок и грязь. В ямку стала просачиваться вода.

Лежа рядом, я ожидал, пока её наберется достаточно, время от временам зачерпывал ладонью и пил. Наконец, с полным шлемом воды я пополз обратно в свою пещеру, продвигаясь буквально по дюймам, в постоянном страхе, как бы не обнаружили меня волки или, ещё хуже, дикий кабан.

Я забрался в свое логово — и страх отпустил меня, как будто здесь мне ничего не грозило. Наконец-то я смог нагреть воды и обмыть распухшую ступню и лодыжку. Потом нашел ещё немного орехов, съел их — и уснул.

Ночью меня не раз будили жуткие звуки — хрустели кости в мощных челюстях, рычали звери, дерущиеся над ребрами моих прежних друзей… или врагов. Теперь они были все одинаковы, и никто не смог бы сказать, где кости друга, а где — врага.

Все эти головы, когда-то пылавшие гневом, любовью, ненавистью, желанием или измученные одиночеством, — все сегодня были пусты и служили игрушками для зверей. Страсти, мечты — все исчезло.

Куда ушло все, ради чего мы трудились и торговали? Какая теперь польза и прибыль от нашего долгого похода через всю Европу? Сколько наших уцелело? Удастся ли выжить мне самому? Или я просто оттягиваю неизбежный конец?

Я раздул костер посильнее, однако осторожно, чтобы огонь не смог выбраться из своего ложа и поджечь заросли, потом сел поближе к теплу, подбрасывая в костерок мелкие прутики и раздумывая над странностями судьбы, возвращаясь мыслями к Кордове и Валабе, вспоминая Сюзанну… Где-то она сейчас?

Когда пришло утро, я опять промыл свои раны и сделал припарку из репейника, смешанного с листьями дикого бадьяна, маргариток и живокости — растения, которое встречается в полях по всей Европе. Уже многие годы эти травы применялись для лечения ран, полученных в сражениях, а о бадьяне я читал у Вергилия, Теофраста и Диоскорида.

• Предыдущая
• 79/110
• Следующая