Кусака - Маккаммон Роберт Рик - Страница 29

• Предыдущая
• 29/121
• Следующая

Пальцы Керта играли с деревом. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с тринадцати лет рыл канавы, прокладывал трубы и клал кирпич. Осторожно, как ребенка, прижимая к себе вешалку, он вернулся к дивану и сел.

– Красотища, – прошептал Керт. – Красотища-то какая. – Мимо лица плыла паутина сигаретного дыма. – Было дело, работал я по дереву, – сказал он, глядя в никуда. – Давным-давно. Брался за ту работу, какая подворачивалась. Бывало, заворачивает мне твоя мама обед и говорит: «Керт, сделай так, чтоб сегодня я то бой гордилась», а я отвечаю: «Бу сде, сокровище мое.» Это я так звал твою мамку – Сокровище мое. Ох, какая ж она была хорошенькая. Глянешь на нее – и поверишь в чудеса. Такая хорошенькая она была… такая хорошенькая. Сокровище. Вот как я звал твою мамку. – Глаза отца повлажнели, и, сжимая вешалку обеими руками, он пригнул голову. Коди услышал, как отец словно бы подавился. Сердце парнишки болезненно сжалось, как от удара. Ему уже случалось видеть папашины пьяные слезы, но сейчас дело обстояло иначе. Эти слезы пахли не виски, а болью. Мальчик не знал, сумеет справиться с этим или нет и, поколебавшись, сделал шаг к отцу. Второй шаг дался легче, а третий – совсем легко. Коди поднял руку, чтобы тронуть отца за плечо.

Тело Керта сотрясла дрожь. Он со свистом втянул воздух, словно в приступе удушья, а потом вдруг поднял голову. Коди увидел, что, хоть глаза у папаши были мокрыми, старик смеялся. Смех становился жестче, отрывистее, пока из горла Коди-старшего не пошло ухающее ворчание дикого зверя.

– Идиот проклятый! – удалось выговорить хрюкавшему от смеха Керту. – Чертов кретин! Ты же знаешь, у меня нету галстуков!

Протянутая рука Коди сжалась в кулак. Он опустил ее.

– Ни единого! – проорал Керт, запрокинув голову и сдавленно хихикая. По морщинкам возле глаз сбегали слезы. – Боже милостивый, что за дурака я вырастил!

Коди стоял тихо-тихо. На виске билась жилка. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы.

– Какого черта ты не сделал мне скамеечку для ног, парень? Скамеечку я бы нашел, куда девать! Что, черт тебя дери, я должен делать с вешалкой для галстуков, если никаких галстуков у меня нету!

Мальчик позволил отцу смеяться еще секунд тридцать, а потом отчетливо и твердо сказал:

– Ты сегодня не пошел в пекарню. Так?

Смех оборвался с таким звуком, будто в засорившуюся раковину с бульканьем хлынула вода. Керт с еще непросохшими глазами несколько раз кашлянул и раздавил сигарету о покрытый шрамами ожогов стол.

– Не-а. Какое твое собачье дело?

– Я тебе скажу, какое, – ответил Коди. Он держался очень прямо, а глаза казались выжженными дырами. – Мне надоело отдуваться за твое разгильдяйство. Надоело вкалывать на бензозаправке и смотреть, как ты просираешь денежки…

– Думай, что говоришь! – Керт встал – в одной руке вешалка, другая сжата в кулак.

Коди дрогнул, но не отступил. Ярость жгла его изнутри, ему надо было выговориться.

– Слышишь! Я тебя больше не прикрываю! Я не буду звонить в твою обтруханную пекарню и говорить, что ты приболел и не можешь выйти на работу! Черт, они же знают, что ты пьянчуга! Все знают, что ты и гроша ломаного не стоишь!

Керт взревел и кинулся на сына, но Коди оказался куда быстрее. Кулак отца пропахал пустоту.

– Давай-давай, попробуй стукни! – Коди задним ходом выбрался за пределы досягаемости. – Давай, старая сволочь! Только попробуй стукнуть!

Керт качнулся вперед, зацепился ногой за ногу, рухнул на стол и с яростным воплем свалился на пол. На него дождем посыпались игральные карты и пепел.

– Давай! Давай! – неистово подгонял Коди. Он принялся подбегать к окнам и распахивать ставни. Комнату затопил палящий белый свет, обнаживший грязный ковер, потрескавшиеся стены, обшарпанную мебель из комиссионки. Он упал на Локетта-старшего, который пытался встать посреди комнаты на нетвердые ноги, и тот закрыл глаза рукой, пронзительно крикнув: – Пошел вон! Катись из моего дома, сука! – Он швырнул в Коди вешалкой для галстуков. Она врезалась в стену и свалилась на пол.

Коди даже не взглянул на нее.

– Выкачусь, – сказал он, тяжело дыша, но уже спокойным голосом, глядя на Керта, который загораживал лицо от солнца, такими же мутными глазами. – Выкачусь, не волнуйся. Но тебя я больше не прикрываю. Потеряешь работу – сам виноват.

– Я мужик! – заорал Керт. – Не смей со мной так разговаривать! Я мужик!

Теперь настала очередь Коди смеяться – горьким смехом оскорбленного человека. То, что обмирало внутри него, становилось все тяжелее.

– Вот попомни мои слова. – Он повернулся к двери, чтобы уйти.

– Парень! – рявкнул Керт. Коди остановился. – Лучше порадуйся, что твоя мать померла, парень, – вскипел Керт. – Потому что, будь она жива, она бы ненавидела тебя не меньше моего.

Коди мигом очутился за дверью, которая захлопнулась у него за спиной, как капкан. Сбежав с крыльца к мотоциклу, парнишка набрал полную грудь воздуха пустыни, чтобы прояснилось в голове – ему на секунду показалось, что его мозг втиснули в маленькую коробочку; малейшее давление, и он взорвется.

– Ребята, вы там рехнулись? – крикнул со своего крыльца Стэн Фрэсиер. Над брючным ремнем нависало брюхо. – Что вы разорались?

– Поцелуй меня в жопу! – Сев на «хонду» и пнув стартер, Коди издал непристойный звук. Лицо Фрэсиера стало малиновым. Он, шатаясь, двинулся по ступенькам к Коди, но парнишка рванул с места так быстро, что мотоцикл встал на дыбы, а из-под заднего колеса в воздух полетел песок. Промчавшись через двор, Коди свернул на Брасос-стрит. Красная «хонда» пошла юзом, ее закрутило, развернуло, колеса оставили автограф на мостовой.

В доме Керт поднялся и прищурился. Он, спотыкаясь, прошел вперед, торопливо закрыл ставни, задраившись от света, и тогда почувствовал себя лучше. Керт не забыл, как умирал его отец. Рак кожи сплошь покрыл его лицо и руки коричневыми пятнами, а другой, более серьезный и страшный рак тем временем сжирал отца изнутри. Это воспоминание мало чем отличалось от ночных кошмаров Локетта-старшего. Он пробурчал: «Проклятый мальчишка.» Выкрикнул: «Проклятый мальчишка!» Разговаривай Керт со своим стариком так, как этот сопляк – с ним, он уже лежал бы в могиле. Несколько рубцов от самых удачных папашиных ударов ремнем, на котором тот правил бритву, до сих пор украшали его ноги и спину.

Он подошел к двери-ширме и почуял висящий в воздухе запах выхлопа мотоцикла Коди.

– Локетт! – раздался голос Фрэсиера. – Эй, Локетт! Надо поговорить! – Керт закрыл внутреннюю дверь и повернул замок. Теперь свет просачивался только через трещины в ставнях, и снова стало жарко. Керт любил потеть – пот выводил из организма вредные шлаки.

Света хватило, чтобы увидеть на полу вешалку для галстуков. Керт поднял ее. Деревянная перекладинка с одной стороны расщепилась и отскочила, один идеально вырезанный край раскололся и безвозвратно погиб, но прочее уцелело. Керт понятия не имел, что мальчишка способен смастерить такое. Глядя на вешалку, он припомнил, что умели его собственные руки давным-давно, когда он был молодым, крепким, со своим Сокровищем под боком.

Это было задолго до того, как к ожидающему в больничной приемной Керту вышел врач с мексиканской фамилией и сказал: «У вас родился сын. Однако (Керт до сих пор ощущал руку врача-мексиканца на своем плече) будьте любезны пройти в кабинет.» Было что-то еще – очень важное – о чем требовалось поговорить.

А все потому, что Сокровище была такой хрупкой. Потому, что ее тело все отдавало младенцу. Один шанс на десять тысяч, сказал доктор-мексиканец. Бывает, тело женщины оказывается настолько истощено и измучено, что не выдерживает такого сильнейшего потрясения, как роды. Плюс осложнения… но, сеньор, жена осчастливила вас здоровым мальчуганом. При сложившихся обстоятельствах погибнуть могли оба, так что можете благодарить Бога, что ребенок выжил.

Оказалось, нужно подписать какие-то документы. С чтением Керт был не в ладах, читала всегда Сокровище. Поэтому он просто притворился и нацарапал свое имя там, где полагалось.

• Предыдущая
• 29/121
• Следующая