Медики шутят, пока молчит сирена - Горобец Борис Соломонович - Страница 25

Затем Пастер выработал способ ослабления яда. Он сохранял ядовитый мозг в сухой атмосфере. По мере высыхания ядовитость ослабевает. Получается целая шкала ядов: сильнейший (совершенно свежий мозг), убивающий через 7 дней; ряд более слабых, убивающих через 8, 9, 10 дней; и, наконец, совершенно безвредный, полученный после 12-дневного высушивания. Пастер сделал окончательный вывод: если привить собаке безвредный, 12-15-дневный мозг, на следующий день — 11-дневный, на следующий — 10-дневный и так далее до однодневного включительно, — она становится невосприимчивой к бешенству. <…>

Как пишет М. Энгельгардт, Пастер произвел опыты над сотней собак. Пятьдесят из них получили предохранительную прививку: им были последовательно впрыснуты разжиженные мозги, начиная от 15-дневного и кончая однодневным. Остальные пятьдесят не получили прививки. Затем всей сотне в один и тот же день был впрыснут сильнейший, безусловно, смертельный яд — совершенно свежий мозг. Из пятидесяти собак, получивших прививку, ни одна не заболела; остальные пятьдесят все до единой взбесились и издохли. А вскоре Пастеру удалось спасти первых людей, укушенных бешеными животными. Казалось бы, что наступил период всеобщего преклонения перед одним из величайших гениев человечества.

Между тем, в печати появилась масса вздорных статей против метода Пастера. Его, в частности, травили за смерть от бешенства одной девочки, Луизы Пеллеттье, которую доставили в клинику Пастера лишь через 37 дней после укуса животного и у которой, как и предупреждал Пастер, практически не было шансов выжить. Но журналисты этим не ограничивались; они доходили до гнусностей: посылали Пастеру ложные телеграммы с известием, что такой-то из его пациентов, вернувшись на родину, заболел бешенством… Можно себе представить, как действовали подобные известия на больного старика, изнуренного работой, истерзанного тревогой, сомнениями, зрелищем больных, искусанных, изуродованных страшными ранами! Самое удивительное, что в данном случае ведущими мотивами этой примерно двухлетней травли были не злоба, не зависть, и даже не страсть к сенсационным новостям, а банальное тупоумие. Главным же противником Пастера явился давнишний враг бактериологии вообще — некий доктор Петер. Основная формулировка Петера была проста и определенна: химик не может создать ничего путного в медицине. Пастер — химик, следовательно, труды Пастера, относящиеся к болезням, — вздор.

Упомянутый доктор Петер провозгласил: «Никогда не поверю, чтобы химик мог двигать вперед медицину; умру — и пусть на моей могиле напишут: Он воевал с химиками!».

Энгельгардт. 2008. Гл. X

В 1892 году праздновался 70-летний юбилей Пастера. Он получил множество почетных наград: ордена Св. Анны, Св. Саввы (Сербского), Св. Маврикия и Лазаря, Леопольда, Изабеллы Католической, Св. Иакова Португальского, массу приветственных телеграмм от глав государств и крупнейших ученых-современников. Французская Академия отчеканила специальную золотую медаль в честь Пастера. Но у великого ученого в это время развивался паралич. В конце 1894 года, почти уже умирающий, Пастер переселился в деревню Вильнев д’Этан, близ Гарша, где вскоре и скончался. Это случилось 27 сентября 1895 года.

Там же. Гл. XI

Комментарий Б. Г.

Вероятно, действительно великих ученых можно разделить на два типа: на тех, кто не берется за задачи, представляющиеся им неразрешимыми, и на тех, кто берется за таковые. Так, к первому типу относил себя сам великий физик Л. Ландау. Известно его высказывание: «Как вы можете решать задачу, если заранее не знаете ответа?» [Горобец. 2008. С. 205]; к такому же типу ученых принадлежало и подавляющее число блестящих учеников Ландау. Противоположностью этому типу был А. Эйнштейн, причем не только при создании общей теории относительности, но и в многолетних попытках построить единую теорию вещества и поля. Ландау и его адепты совершенно не верили в возможность последнего, о чем многократно высказывался сам Ландау. Но предвидение Эйнштейна оказалось правильным, сейчас в этом уже никто не сомневается. Из самых свежих примеров пастеровского/эйнштейновского типа ученых можно назвать математика Григория Перельмана (Россия), который в течение полутора десятков лет исследовал знаменитую у математиков «неразрешенную» гипотезу А. Пуанкаре, и недавно, наконец, ее исчерпывающе решил. Необычность менталитета гения состоит и в его поведении: Перельман наотрез отказался от премии Филдса в миллион долларов, предназначенной по уставу тому, кто это сделает.

Н. И. Пирогов (1810–1881)[20]

Лекции по хирургической анатомии в Петербургской медико-хирургической академии Пирогов читал шесть недель. Он писал:

«Из чистокровных русских врачей никто не являлся на мой курс. И я читал по-немецки».

А. Брежнев. 1990. С. 136

Н. И. Пирогов вспоминал о лекциях по физиологии профессора МГУ Е. О. Мухина:

«Как и все профессора, человеком он был верующим. И поэтому часто откладывал чтение лекций о половых органах, приходившееся обычно на великий пост».

Там же. С. 48

Однажды один из докторов пригласил Пирогова посетить большой сухопутный военный госпиталь на Выборгской. <…> «Осмотр палат производил главный врач Флорио, принятый на русскую службу еще в 1812 г. <…> Между рядами коек с больными шел задом наперед фельдшер, нараспев докладывая Флорио название болезни и назначенное лекарство. „Плеврит — отвар алтея!“ — кричал он на всю палату, пугая больных своим мощным голосом. Навстречу фельдшеру, то опуская, то поднимая палку в руке, на которую была надета форменная фуражка, шел сам Флорио при всех знаках отличия. Фуражка от встряхиваний вертелась на палке, а Флорио, не обращая внимания на доклады фельдшера, браво притопывал ногой и в такт, громким голосом с итальянским акцентом припевал: „Сею, вею, Катерина! Сею, вею, Катерина!“ Флорио был в высшей степени некультурен…»

А. Брежнев. 1990. С. 137

Шла Крымская война… «Начальник госпитальной администрации г-н Остроградский очень обиделся, когда Пирогов в просьбе выделить для госпиталей дрова обратился к нему не „имею честь просить“, а „имею честь представить на вид“.<…> Раненые в бараках простуживались, в госпитальных палатках замерзали. <…> Обиженный Остроградский дров Пирогову не дал, но шум поднял. Он пожаловался на неугодного доктора главнокомандующему <Горчакову> и одновременно государю. В результате чего Пирогов получил два выговора, один от Горчакова, который очень рад был такому случаю, а другой от государя».

Там же. С. 324

«Что касается до чаепития в военных госпиталях, то <…> мы рассматривали чай как целебное средство. <…> Но иллюзия заменить для рабочего простолюдина чаем водку опровергается опытом. Спиртное вещество можно заменить для человека только спиртным же или наркотическим: водку — пивом или, как на Востоке, опием, но никак не чаем. Вместе с чаем будут пить и водку».

Там же. С. 443

В. И. Немирович-Данченко о Чехове:

«Была в его характере одна комическая черточка. Терпеть не мог похвал его таланту и художественным произведениям и в то же время близко к сердцу принимал сомнение в своих врачебных достоинствах. Зашел он как-то ко мне в Петербурге. Жил я тогда в гостинице „Англия“ и чувствовал себя неважно. Послушал он мой пульс.