Медики шутят, пока молчит сирена - Горобец Борис Соломонович - Страница 41

Мне говорят — это донос. Если это донос, то, что такое выполнение служебного долга? Если я вижу, что у больного опухоль, а они говорят, не опухоль, что делать?

В. М. Городецкий: Как, что делать? Ну, не в Госбезопасность писать? Пишите министру здравоохранения.

A. И.: Министру здравоохранения 4-й Главк <тогда это был Лечсанупр Кремля> не подчинен! Ничего не знает!

B. М.: Значит, начальнику 4-го Главка.

А. И.: В 4-е Главное Управление при Минздраве министр абсолютно не допущен. Я был руководителем службы 3-го Главка при Минздраве. Если я обращусь к министру Петровскому, меня не посадят, но поднимут на смех. Я имел право обратиться прямо к Бурназяну <начальнику 3-го Главка>, а если он не принимает решения, — но таких случаев не было, — то я обязан был обращаться прямо к Генсеку, потому что больше никого нету в промежутке. И над Тимашук — никого после Егорова <начальника Лечсанупра Кремля>. Там МГБ над башкой: если ты, сволочь, прозеваешь 2-го секретаря ЦК, тебе отвинтят башку, тем более, что твой начальник Управления — Егоров — против тебя. Куда ей деваться? Она отвечает. Сейчас у нас все кажется понятным, а вы сядьте туда, сядьте и посмотрите, как быть.

Абакумов написал на ее письме: «Доложить т. Сталину». Сталин получает письмо, а в это время телефонный звонок из Долгих Гор: Жданов помер. Резолюция Сталина: «В архив». Бросили в архив, а дело врачей началось почти через 4 года. Это все лежало, потом вынули, потом сделали. Это, ребятки, все надо очень хладнокровно, спокойно разобрать. Вот <в 1951 г.> сидит Этингер в Лефортовской тюрьме, в одной камере, а в соседней сидит Абакумов, его потом расстреляют. Вот какая была жизнь. Он, Абакумов, дурак, он там не написал донос. А я вот вам рассказываю, как оно было.

С. 899

Со Ждановым, голову на отсечение даю, что было все очень просто. Жданов занимался диссимуляцией <скрывал болезнь>. Почему? Они все ей занимались. Если вы вылетаете с должности, завтра вас не замечают, и, скорее всего, пришибут где-нибудь тихонечко. У Жданова не было выбора: или он — вторая фигура, или… Слишком много у него крови на руках. Что он, не понимал этого, что ли?

Голос: Ну, Жданов-то боролся с Маленковым.

А. И.: По палачеству Маленков, конечно, много делал, но вторым был Жданов. Жданов начинал уже уходить. И этот полураздавленный червяк сопротивлялся, как мог. Конечно, он врал насчет болей в сердце <что их нет>, я так думаю. Не могли Виноградов, Егоров, Василенко участвовать в какой-то игре. Это немыслимо. А, главное, во имя чего? Эту бумажку Тимашук о том, что она ставит инфаркт, а они нет, открыли в 1952 году, задним числом, она раньше никому не была нужна. Они промазали, они ориентировались на клинику, а клинические симптомы Жданов им врал. А дальше ЭКГ. <…>

Я голову на отсечение даю, что они ничего не понимали.

Голос: Кстати, Федорова вы знали, который делал вскрытие Жданова?

А. И.: Доцента Федорова, забыл, как звали, он у меня принимал экзамен, собака, поставил мне «4», за что я на него дико обиделся. Фамилии экспертов не приведены в тех бумагах, которые я читал. Знаю только, в книжке Костырченко <историк сталинизма>, приведен Лукомский, который якобы анатомировал сердце Жданова. Лукомский — вот кого я терпеть не могу. Он — дрянь, абсолютный антисемит. Как звали Лукомского? Он мог… Довольно паскудно вел себя Тареев, я это знаю из устных преданий, я нигде об этом не писал. Он пришел на кафедру Виноградова, выгнал Попова, а для нас всех Попов — эталон. <…> Жданов упал с трубкой в руках. Он разговаривал по телефону и упал во время разговора с Шепиловым <главный редактор «Правды»>.

Голос: Тимашук ничего собой не представляла, она даже не была зав. лабораторией. Кстати, консилиумы записываются?

А. И.: Нет, только заключение, кто, что говорил, никогда не пишется. Я предполагаю, что это было где-то в трудных отведениях на ЭКГ, которые в стандартных себя не заявляют. Вы можете меня расстрелять, я вас видел в тапочках — это называется инфаркт. Тимашук должна была видеть это. Могло быть и другое — это острое нарушение венечного кровообращения. Если я это увидел, я скажу, что разыгрывается инфаркт, он еще не разыгрался. Жданов мог быть гипертоником, у него это могло быть сглажено. Легкий подъем вот этого сегмента… Для меня инфаркт на 100 %, кто бы что ни говорил. Здесь нет места для точек зрения, это очень объективное дело.

Голос: Это же 1948 год.

А. И.: Вот она и знала, а они ничего не знали.

Голос: Хорошо, пусть они не знали. Другой вопрос: почему бы им не перебдеть, этим академикам?

А. И.: Во-первых, вы не знаете, что они сказали. Не пытайтесь трактовать со своих позиций.

С. 901

Б. Г.: Итак, опираясь на историю болезни Жданова, А. И. делает вывод: Лидия Федосеевна Тимашук, заведующая электрокардиологическим отделом Лечебно-санитарного управления Кремля, не была провокатором. Объективно она вообще вряд ли была в чем-то виновна[50] (кроме того, что приняла орден Ленина из рук Маленкова). Эти выводы А. И. подтверждаются хронологической цепочкой событий, изложенной в книге: [О. Смыслов. «Генерал Абакумов». 2005]. Вот она вкратце.

29 августа 1948 г. Тимашук вызвали к члену Политбюро А. А. Жданову, находящемуся на лечении на Валдае, она сняла ЭКГ, по которой заподозрила у пациента инфаркт миокарда. Лечащий врач Жданова Г. И. Майоров не согласился с этим. Тогда Тимашук обратилась к начальнику Лечсанупра Кремля проф. П. И. Егорову, но тот посоветовал отложить повторную ЭКГ на следующий день. Тогда Тимашук пожаловалась на неправильное лечение Жданова начальнику его охраны А. М. Белову. Тот велел ей обратиться к начальнику охраны Сталина генералу Н. С. Власику, которому Тимашук написала заявление. Власик передал его Абакумову. 30 августа Абакумов представил эту бумагу Сталину, который наложил резолюцию: «В архив». 31 августа Жданов умер.

А еще за три года до того, 10 мая 1945 г., умер Секретарь ЦК и первый секретарь МГК ВКП(б) А. С. Щербаков. Об этой смерти Хрущев рассказывал так: «Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил: дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил излишества с женой» (цит. по: [Смыслов. 2005. С. 401]). Это похоже на правду, особенно, если обратить внимание на дату смерти — назавтра после Дня Победы.

Прошло два года. Психоз по поиску врагов в стране принял запредельные формы. В ноябре 1950 г. Я. Г. Этингер был арестован как «еврейский националист». «В разработку органов он попал, после того как на допросе 22 апреля 1949 г. на него показал арестованный ответственный секретарь ЕАК <Еврейского антифашистского комитета> Фефер.<…> Вопрос об аресте Этингера руководство МГБ ставило перед Кремлем неоднократно: сначала в ноябре 1949-го, потом в апреле 1950-го. Однако Сталин удовлетворил просьбу Абакумова лишь 18 ноября 1950 г., когда Этингера взяли под стражу» [Смыслов. 2005. С. 392]. Ему предъявили стандартный набор обвинений в клевете против Советской власти и буржуазном национализме (еврейском).

Первым, кому пришло в голову обвинить сначала Этингера, а позже и других врачей в намеренно неправильном лечении советских бонз, был подполковник МГБ Рюмин М. Д., старший следователь по особо важным делам. Рюмин сумел выбить из Этингера признание в том, что тот способствовал смерти Щербакова, проводя заведомо неправильное его лечение. «Он <Рюмин> обращается в приемную ЦК к помощнику товарища Маленкова <Суханову>. Как писал П. А. Судоплатов, „результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции“. Когда вождь прочитал заявление Рюмина, он сказал: „Вот, простой человек, а насколько глубоко понимает задачи органов госбезопасности. А министр не в состоянии разобраться“» [Там же. С. 396].