Рикша - Шэ Лао - Страница 37

• Предыдущая
• 37/47
• Следующая

Однако заработка его не хватало. Дневную выручку Хуню тут же тратила всю, до последнего медяка. Он умел экономить, но еще лучше умела тратить Хуню. О покупке второй коляски нечего было и думать.

Родить Хуню должна была в начале февраля. Уже к Новому году живот ее стал заметен. К тому же она выпячивала его, словно желая подчеркнуть всю значительность своего положения. Теперь она больше лежала. О еде заботилась Сяо Фуцзы. Хуню отдавала ей для братьев остатки пищи. Это увеличивало расходы.

Хуню считала, что ей полезно есть побольше вкусных вещей, постоянно что-то жевала. Накупит всякой всячины, да еще Сянцзы заказывает то одно, то другое. Она тратила все, что зарабатывал муж. Сколько бы он ни принес. А Сянцзы слова не смел сказать. Когда он болел, она тратила свои деньги, теперь пришло время расплачиваться. Стоило Сянцзы попридержать хоть медяк, жена тут же начинала причитать:

– Ничего ты не понимаешь! Беременность – это болезнь, и продолжается она девять месяцев.

Сянцзы и в самом деле ничего в этом не понимал.

Хуню становилась все капризнее, не вставала с кана и по нескольку раз на дню посылала Сяо Фуцзы за покупками, досадуя, что не может выйти сама. Она любила бывать на людях. Сидеть дома ей было скучно, и она забавлялась тем, что накупала всякой всячины. Какое ни на есть – а развлечение! При этом она уверяла Сянцзы, что заботится только о нем.

– Весь год ты без отдыха, не окреп еще после болезни, почему же тебе не полакомиться?! На праздник да не поесть вволю? Эдак ты скоро станешь сухим, как заморенный клоп!

Сянцзы не возражал – он не умел спорить. А Хуню почти все съедала сама. Наестся – и сразу спать, а потом жалуется, что пучит живот, и сваливает все на беременность.

После Нового года Хуню запретила Сянцзы выходить по вечерам: она не знала точно, когда начнутся роды, и очень боялась. Только теперь она вспомнила о своем возрасте. Она так и не сказала Сянцзы, сколько ей лет, но больше не уверяла, что лишь немногим старше его. Она столько говорила о родах, что у Сянцзы трещала голова. Но дети – это продолжение рода. И Сянцзы испытывал невольную гордость. Конечно, им не следовало заводить ребенка. Но какое сердце не смягчится при мысли, что у тебя будет сын или дочь, что кто-то ласково назовет тебя отцом! Великое это слово!

Теперь Сянцзы ни о чем другом не мог думать. Огромная ответственность ляжет на его плечи, жизнь приобретет смысл. Ему хотелось дать Хуню все, что та пожелает, окружить ее любовью и заботой – ведь в ней зарождалось новое существо! Пусть она противная, несносная – в этом деле ей принадлежит главная роль. И все же терпеть ее выходки порой становилось невмоготу.

Каждую минуту Хуню приходила в голову какая-нибудь блажь, и она поднимала такой шум, словно в нее вселялась нечистая сила. А ведь Сянцзы нуждался в отдыхе. Он примирился с тем, что она транжирит деньги, но ему нужен был хотя бы ночью покой, чтобы на следующий день снова взяться за коляску. Она не позволяла ему отлучаться из дому вечерами и не давала как следует отдохнуть по ночам. Сянцзы ни о чем не мог думать, кружился целыми сутками, словно в тумане. Радость сменялась тревогой, тревога – печалью.

Это смятение чувств порой вызывало в нем стыд. Однажды он так расстроился, что доставил пассажира совсем не в то место, и не мог смотреть ему в глаза.

Перед праздником фонарей [18] Хуню послала Сянцзы за повивальной бабкой. Но бабка заявила, что еще не время, и рассказала о предродовых признаках.

Хуню потерпела еще два дня и опять подняла шум. Она плакала, кричала, призывала смерть. Сянцзы ничем не мог ей помочь, но все же согласился на время прекратить работу.

Хуню промучилась еще с неделю, и даже Сянцзы понял, что пришел срок: Хуню изменилась до неузнаваемости. Повивальная бабка после осмотра сообщила Сянцзы, что опасается трудных родов. Хуню уже не молода, роды первые, плод большой – во время беременности она мало двигалась и много ела. Вряд ли роды пройдут нормально. Хуню не показывалась врачу, но положение плода, видимо, было не совсем правильное.

Во дворе часто рассказывали, что бывают случаи, когда роженица умирает и ребенок остается сиротой. Такое могло случиться и с Хуню.

Жены бедняков до последнего дня занимались тяжелой работой, недоедали и роды проходили легко. Опасность появлялась потом, после родов. У Хуню получилось наоборот. Ее преимущества обернулись для нее несчастьем.

Сянцзы, Сяо Фуцзы и повивальная бабка три дня и три ночи не отходили от роженицы. Каких только святых Хуню не призывала на помощь, каких не давала обетов. Под конец она совсем охрипла и лишь тихо звала:

– Мама! Мама!

Никто не мог ей помочь. Тут Хуню попросила Сянцзы сходить за ворота Дэшэньмэнь к тетушке Чэньэр, одержимой духом святой лягушки.

Тетушка Чэньэр потребовала пять юаней. Хуню выложила последние деньги.

– Хороший мой! – умоляла она Сянцзы. – Беги скорее! Деньги – пустяк! Поправлюсь, заживем на славу!

Тетушка Чэньэр пришла почти в сумерки со своим «помощником» – высоким желтолицым мужчиной лет сорока. На тетушке Чэньэр, несмотря на преклонный возраст, был голубой шелковый халат, в волосах цветок граната и позолоченные гребни. Она вошла в комнату, огляделась, вымыла руки и поставила курительную свечу. Отвесив поклон, села за столик и уставилась на тлеющее пламя свечи. Потом вдруг забилась в судорогах. А успокоившись, уронила голову на грудь и долго сидела не двигаясь, с закрытыми глазами. Наступила такая тишина, что, казалось, упади иголка, и то будет слышно. Даже Хуню стиснула зубы и перестала кричать. Наконец тетушка Чэньэр медленно подняла голову и обвела всех взглядом. «Помощник» дернул Сянцзы за рукав.

– Поклонись, поклонись добрым духам! – прошептал он.

Сянцзы сам не знал, верит он в духов или нет, но решил, что от поклонов вреда не будет. Словно одержимый, он кланялся и кланялся, опустившись на колени. Затем поднялся, вдохнул сладковатый аромат курительной свечи, и в душе его затеплилась надежда. Сянцзы стоял неподвижно, обливаясь холодным потом.

Не открывая глаз, «святая» заговорила, немного заикаясь:

– Ни… ни… ничего! На… на… нарисуем…

«Помощник» поспешно протянул ей желтый листок бумаги. «Святая» скомкала его, послюнявила и пробормотала, что Хуню обидела ребенка, потому он и причиняет ей боль.

– Нынче тетушка Чэньэр добрая, ишь как разговорилась! – шепнул «помощник».

Сянцзы стоял как завороженный; он ничего не понимал, но ему стало страшно.

Тетушка Чэньэр протяжно зевнула, посидела еще немного и открыла глаза, словно пробудилась после долгого сна. Затем объяснила, как заставить Хуню проглотить заклинание вместе с пилюлей, сказав, что хочет посмотреть, как подействует заклинание. Пришлось устроить для нее угощение. Сянцзы поручил это Сяо Фуцзы. Та купила горячих лепешек в кунжутном соусе и мясо в сое. Тетушка Чэньэр обиделась, что ей не подали вина.

Хуню проглотила пилюлю с заклинанием, однако это не помогло.

«Святая» и «помощник» закусывали, а роженица продолжала громко стонать и метаться. Так прошло больше часа. У Хуню закатились глаза, но тетушку Чэньэр это мало беспокоило. Она велела Сянцзы опуститься на колени перед столиком со свечой и снова отбивать поклоны. Сянцзы ей больше не верил, но пять юаней не вернешь, и он решил повиноваться. А вдруг произойдет чудо! Он не знал, каким святым молиться, но мольбы его шли из глубины души. Глядя на мерцающее пламя свечи, он взывал к воображаемым добрым духам. Пламя, постепенно гасло. Перед глазами замелькали черные точки. Сянцзы все ниже опускал голову и незаметно задремал: он не спал трое суток.

Неожиданно его качнуло, он вздрогнул и испуганно взглянул на свечу – она почти догорела. Сянцзы медленно поднялся, упираясь руками в пол. Тетушка Чэньэр со своим «помощником» незаметно улизнули.

Сянцзы даже не злился на «святую». Ему было не до этого. Он бросился к Хуню. Широко открытым ртом она ловила воздух и не могла произнести ни слова. Повивальная бабка сказала, что Хуню необходимо отправить в больницу. Сердце у Сянцзы разрывалось, слезы текли по лицу. Сяо Фуцзы тоже плакала, но не растерялась и решила действовать.

• Предыдущая
• 37/47
• Следующая