Кровь дракона - Чекалов Денис Александрович - Страница 52

«Засыпали?» — мелькнула мысль у Петра.

— А ведь мы там не смотрели, — сказал он Потапу.

— Что смотреть-то, не видишь, балка сверху. Она там все обрушила, даже если не засыпали колодца.

— Погоди, помоги мне. Давай сначала осторожно снимем бревно с мертвых, а потом откатим с колодца.

Вдвоем, с трудом, стараясь не уронить вновь приподнятый конец на мертвых, они осторожно отнесли его в сторону, сдвинув при этом бревно и с колодца. Опустив балку на землю, подбежали к колодцу, который оказался глубоким и ранее не засыпанным. Во время пожара сберегла его балка от камней и огня.

В общей дымной темноте, да при глубине колодца, дно его не было видно. Склонившись, Петр стал звать Спиридона, уже и не надеясь на ответ. Но внезапно черноту прорезал слабый ответный крик:

— Дядька Петр, здесь я, помоги.

Оборвалась от радости душа Петра, кинулся он лезть в колодец, да Потап удержал.

— Сорвешься, Спиридона задавишь и сам покалечишься. У нас ведь веревка есть, что брали ведра из реки поднимать, так дома и не оставили.

— И верно, совсем разум отшибло. Я полезу, а ты веревку держи, да крепче, будешь потом двоих доставать.

Потап обвязался толстой крученой веревкой, уперся в землю, для верности вцепившись руками в поваленное бревно. Захват за захватом перебирая веревку и упираясь ногами в стены колодца, Петр начал осторожный спуск. Канат был тонким, врезался в ладони, когда кожевенник попеременно обматывал их веревкой, чтобы не соскользнуть вниз. Ноги с трудом находили опору, но дышать внутри колодца было даже легче, чем наверху. Опустив голову, Петр увидел белую рубаху Спиридона, вставшего и удерживавшего канат от вращения.

Наконец Петр достиг дна, обнял Спиридона, плечи которого тряслись от мелкой дрожи, а губы с трудом выговаривали слова:

— Прости, дядька Петр, что заставил спускаться, да руку ударил, аж не чую ее, не мог вылезти, даже по веревке не смог бы.

— Ничего, Спиридонка, главное, что жив ты. Аграфена дома убивается, да и мы с дядькой Потапом надежду потеряли найти тебя. Не дрожи, не бойся, все позади.

Спиридон промолчал. Петр снял рубаху, обвязав парня, чтоб веревка не давила, поверх рубахи завязанная, и крикнул Потапу, чтоб тянул. Спиридон медленно поплыл вверх, к светлому пятну отверстия колодца. Видно было, как Потап помог ему перевалиться через край, и веревка вновь упала вниз. Петр выбрался быстро, скрутил канат и посмотрел на парня. Тот сидел, бессильно привалившись к бревну, бледный, с синими губами, глядя вокруг уже в призрачном свете зари, пробивающейся сквозь дым.

— Да ты никак сомлел со страху вовсе, а ведь, почитай, уже мужик взрослый, — усмехнулся Петр.

Парень глянул на него исподлобья, и вдруг визгливым, истерически-безумным голосом завопил:

— Бояре, вот кто поджег, бояре да с холопями своими. Я сам видел, от оврага идучи, как их целая толпа по одному разбежалась, да каждый к своему дому побег, что поджечь хотел. Тут сговор был, тут каждый знал, что делать ему. Да так быстро, неприметно, никто не взглянул, они с людями смешались. Благо я вдалече был, заметил их сначала, когда они вместе были, да как пырснули по одному, а снутри города так бы и не приметил!

Петр, не ожидавший ни взрыва от обессилевшего паренька, ни тем более слов таких, замер с веревкой в руках. Зато Потап, подавшись к Спиридону в напряженном внимании, застыл в нелепом полупоклоне. Быстро, наталкивая слово на слово, с сосредоточенностью сумасшедшего повторял:

— Бояре, бояре, бояре…

Чувствуя себя среди них как единственный, в котором хоть проблеск разума остался, сказал Петр:

— Тихо, опомнитесь оба. Вокруг вас толпы отчаявшихся людей, только и ждущих, чтобы кто-то перстом указал на виновников потери родителей, детей, близких, добра, нажитого долгими годами праведного труда! А ну как услышат, да кинутся суд творить неправедный, невинных убивать? А у нас на руках их кровь останется. Закройте рты свои, Потап, подыми Спиридона, пусть на нас опирается, как сможет, да пошли домой.

Спиридон сжал губы, опустил глаза с выражением непоколебимой уверенности в словах своих. Потап прекратил свои речи, тоже всем видом выражая несогласие со словами Петра, однако требование его исполнил, поднял парня, поддерживая которого, отправились домой. Шли кружным путем, по ровной тропе, ибо через овраг Спиридону бы не подняться вовсе.

Пока шли, Спиридон, уже спокойнее, продолжал:

— Верь мне, дядька Петр, не только я все видел, но и чуть не погиб от бояр. Видно, почуял один из них взгляд мой в спину, да обернулся — личина нечеловеческая, глаза горят огнем желтым. За ним и другие поворотились. Я омертвел, руки-ноги не шевелятся, чую, бежать надо, а не могу. Да и домой бечь не хотел, а ну как за мной ворвутся, всех поубивают. Как двое пошли шагом скорым ко мне, опомнился, в узкую боковую улочку кинулся, лишь бы с пустого-то пятна скрыться. Бегу, ног не чуя, да в чье-то крыльцо вжался, за куст сирени схоронился. Те двое мимо прошли, видно, бегом не хотели заметны быть. Переговариваются между собой, мол-де парня надо порешить, крик подымет. А какой тут крик, кто мне поверит? Только прошли нечистые, я кинулся за угол, на большую улицу, и сам не помню, как до колодца добежал. Помню о нем, еще с детства играл там, из глубины духа его вызывать пытался. Да тут не до духа колодца мне было, улучил момент, сиганул вниз, о высоте не думая. Бог миловал, только немного повредился. К колодцу-то не ходил никто, мхом весь зарос, вроде и нет ничего на том месте, вот меня и не нашли. Там и пожар начался. Я потом вылезти хотел, да не смог, а тут бревно упало, под ним и выжил от огня.

«Одним концом тебя схоронило, другим — дитя убило», — подумал Петр.

Аграфена, приметив их еще из-за оврага, бежала навстречу, вместе с ней маленький сын Потапа Колюшка, любивший Спиридонку, как старшего брата. При виде их парень оттаял, встретившись на полпути к дому, все обнялись, не дав Колюшке, к его разочарованию, запрыгнуть с разбега на еле плетущегося Спирю.

Зрелище родных домов, близких лиц, которых не накрыла волна беды, невозможность для человеческого сердца, даже самого доброго, вечно сострадать несчастьям других людей — все это послужило некоему успокоению собравшихся. Слова Спиридона как бы остались за оврагом, среди развалин и смерти.

— Опять тут грязь развел, что за неопрятная скотина, — с негодованием вычитывал упырю Велигор. — Трудно что ли подмести, порядок навести.

— А зачем этот порядок, — искренне удивлялся мельник. — Тут, хозяин, дело другое случилось, страшное и непонятное. Завесой мрака и ночи покрытое.

Получив подзатыльник от рассерженного колдуна, Пантелеймон обиженно вытер нос и замолчал.

— Говори, что там за дело у тебя случилось.

— Не буду, — заупрямился упырь. — Хоть на кучки режь меня, колдун, я теперь ни слова не оброню.

— Тебя хоть режь, хоть на кусочки рви, ты после этого еще крепче становишься.

— А хоть и так, — фамильярно ответил Пантелеймон. — Так и быть, расскажу, но в награду исполните мою просьбу.

— Какую еще просьбу?

— Я на вашей службе пострадал и штаны потерял.

— Или принимайся рассказывать, или я голову оторву и в шкаф заговоренный ее запру.

Угроза была серьезной, потому Пантелеймон приступил к рассказу.

Он не утаил, что приходил к нему Игорь все о чем-то выпытывал, вопросы странные задавал.

— И показалось мне это очень подозрительным, — упырь развел руками и оттопырил губы, чтобы придать своему рассказу еще больше важности. — И решил я последить за ним и его подельниками.

— Ну и?

— Я ж и говорю, долго я за ними следил не щадя живота, но добился своего.

Пантелеймон выпучил глаза и для пущей важности поскреб в затылке.

— Пошли двое в хоромы болярина Воротынского. Я — за ними. Твердо решил спрятаться где и выведать, что они замышляют.

— Выведал?

— Я ж к этому и веду.

— Веди быстрее, а то я сейчас усну.