Журнал «Если», 1993 № 10 - Демют Мишель Жан-Мишель Ферре - Страница 8

Вот знаменитый опыт. На стул усаживается ребенок лет трех, а далеко от него на стуле лежит конфета, которую можно и нужно взять, но не вставая со стула. Конфета — один мотив, она вкусная, замечательная, ее хочется съесть. Но вставать со стула запрещено. Некоторое время спустя взрослый выходит из комнаты как бы по делу, и через полупрозрачное стекло наблюдает за ребенком. В какой- то момент тот, не выдержав, резко встает, хватает конфету и садится. Взрослый возвращается. «Ну, достал конфету, все в порядке?» — «Да». — «Со стула вставал?» — «Нет…» — «Ну, молодец, можешь съесть».

И тогда может возникать феномен «горькой» конфеты. Ребенок кладет ее в рот, она сладкая, и плачет, потому что награда незаслуженная. Буквально словами отечественного психолога А.Н.Леонтьева, «она оказалась горькой по личностному смыслу».

В психологии слово «личность» употребляют в широком и узком значении. «Природный» человек с его свойствами и особенностями, присущими биологическому роду

Homo

sa

piens

,

становится личностью, когда входит в общество, узнает его правила и запреты (обычно это бывает в возрасте от трех до пяти); ребенка постоянно опекают, хвалят и поощряют за соблюдение правил-, наказывают за их нарушение. Он узнает, что такое «хорошо» и что такое «плохо» с точки зрения общепринятых норм, и это знание закрепляется в старшем дошкольном возрасте, в ролевых играх (таких, как «дочки-матери»). Ребенок сталкивается с культурным запретом на уровне бытовых требований не причинять зло другим людям, не подглядывать, не брать без разрешения чужие вещи, переходить улицу только на зеленый свет и т. д.

В обществе с устоявшимися традициями этого бывает вполне достаточно, чтобы благополучно и достойно, «как у людей» пройти отмеренный жизненный путь. Допустим, в средневековой общине почти все предопределено тем, в какой семье ребенок появился на свет; он сам лишь участвует в «выборе» профессии и подруги жизни.

Но, словами уже упоминавшегося А.Н.Леонтьева, «личность рождается дважды». И если первое рождение, о чем мы только что говорили, проходит под непрерывным контролем взрослого — в опыте он «находится в комнате», то родиться второй раз гораздо сложнее: надо состояться как духовное, культурное «я».

Вышеописанный классический опыт предлагает выбор между культурным запретом и собственными природными желаниями. Это и дает возможность личностного развития — процесса, который, надо сказать, никогда не бывает «приятным». Напротив, подобная ситуация всегда переживается как боль, страх, гнев, отвращение и остается непонятной.

Итак, личность в узком, более точном смысле начинается с необходимости выбора в ситуации, когда исход не определен.

Это происходит (если происходит) в подростковом возрасте. Подростку уже мало знать, что «хорошо» или «плохо», нужно понять — почему. Он подвергает культурные запреты испытанию и критике, отказываясь от опеки, пытается действовать самостоятельно (это ярко проявляется внешне, в необычной манере одеваться, прическе, необоснованных дерзостях в разговоре со взрослыми и т. д.).

Восприняв общечеловеческие культурные нормы, человек может научиться свободно реализовать себя в их рамках и станет взрослым — личностью, способной критически оценивать происходящее, принимать решения и отвечать за их последствия.

В истории культуры такие люди появились в эпоху Возрождения (вслушайтесь: Воз-рождение, второе рождение); всем известный литературный пример — полоумный Журден, который, как и сам Мольер, круто решился изменить свою жизнь. Это и путешественники, чей суммарный образ дает Робинзон Крузо, с обломками традиционной культуры оказавшийся рядом с каннибалами и смутно догадывающийся, что дикари тоже люди и живут в какой-то своей культуре, — важнейшее открытие для европейца прошлого века…

Но путь, становления личности, изображенный здесь весьма схематично, вовсе не гладок, и жизнь ставит множество ловушек, попавшись в которые, человек, продолжая взрослеть физически, может психологиче

ски «застрять» в раннем возрасте, оставаясь либо ребенком, постоянно нуждающимся в опеке, либо подростком, ведущим себя вызывающе.

В России эта проблематика удивительно полно исследована классической литературой, и прежде всего Ф.М.Достоевским. Проследив лишь названия его произведений, мы получим, рискну сказать, точное описание пациента психоаналитика — человека, который замучился, запутался в жизни и не способен с ней справиться.

Бедный

человек, он переживает свое состояние как унижение и оскорбление, он

мечтатель

(«Белые ночи»),

игрок,

он, разумеется, существует в

подполье

и он

идиот,

причем в смысле далеко не психиатрическом

—

он остался наивным человеком.

Подросток.

«Братья Карамазовы», по оценке самого Фрейда, роман об эдиповом комплексе… И, наконец, искорки в дневнике писателя, где среди довольно тягомотных высказываний на социально-политические темы есть «Сон смешного человека» — на мой взгляд, просто предвосхищение нашей сегодняшней ситуации. Не случайно их автор любил «реализм, который фантастический».

Замечали ли вы, что многие окружающие нас вещи, особенно сложные машины, механизмы, часто напоминают живые существа? Кстати, это сходство неоднократно обыгрыва- лось в триллерах, — технические сооружения вдруг оборачиваются ужасными вампирами или хищниками…

Позволю себе высказать маленькую догадку. Читая произведения Эдгара По, я обратил внимание на контраст между его «страшными» новеллами, легшими в основу жанра детектива, такими, как «Убийство на улице Морг» и другими, с подробнейшими описаниями небывалых устройств, выкладками, расчетами воздушных шаров («Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфалля» и т. п.) Эту группу считают предтечей научной фантастики.

Так вот, ужасы в новеллах, как и страшные звери во сне — это символы страстей, свойственных «природному» человеку и грозящих поглотить его культурное «я». Творчество Эдгара По навело меня на мысль, что, возможно, технические новшества, столь подробно им описанные — укрощенные, изжитые страсти. Человек как бы всматривается в теневую сторону своей личности, в разъяренного зверя этой страсти, пытаясь понять, что за «механизм» у него внутри, и пытается разумно использовать его

на созидание, а не на разрушение. Став устройством, страсть перестает пугать и начинает помогать жить: «Как поймешь, так исчезнет».

Зигмунд Фрейд полагал наше природное «я» мощным источником жизненной, сексуальной энергии, который должен найти выход. Фрейдова метафора такова: верный выход только в культуре. Если жизненная энергия — река, то культура — ее русло. Механизм правильного преобразования жизненной энергии он назвал «вытеснением» или «сублимацией». А все остальные пути — это формы психологической защиты, когда реально существующая проблема не решается, а подменяется другой — быть может, не менее важной, но другой.

Вглядимся в людей, которые не только не пытаются «понять», но, напротив, приспосабливают окружающий мир к собственным фантазиям. Как это происходит?

Видимо, наиболее «тотальный» из подобных механизмов -

подавление.

Он формируется, если человек в детстве получал только авторитарные запреты и никаких разъяснений важных для него, в том числе и связанных с собственной природой, проблем. Так и вырос за частоколом запретов. Смешная старая дева из анекдота? Может быть… Однако подавление никогда не бывает полным, и вопросы, «изгнанные» из сознания, отзываются головными болями, сердечно-сосудистыми, желудочными нарушениями, нарушениями дыхания, половой сферы и т. п.