Дай-сан - ван Ластбадер Эрик - Страница 28
- Предыдущая
- 28/66
- Следующая
И именно в этот момент, когда танец богини достиг предельной вершины, когда исчезли стены Асакусы, растворились границы реальности, и ощущение бесконечности вторглось в душу Ронина, он услышал, как всколыхнулась вселенская тишина:
Ронин.
Под ними неспешно текла река, широкая и голубая. Тростник по ее берегам был срезан, и жирная рыба, довольная и ленивая, апатично поклевывала водоросли, приставшие к подводным камням. В сумраке мелькали светлячки.
У дальнего берега по воде растянулось на многие метры зыбкое отражение трактира – перевернутый зеркальный образ, симметричный и точный. Сооружение из деревянных секций, укрепленное на сваях над струящейся водой.
В конце Оками пришлось буквально тащить Ронина за собой, протискиваясь сквозь толпу.
Над Эйдо все еще нависал туман, укрывая вершину Фудзивары. На промасленных соджи, отделяющих друг от друга компании, которые предпочли в этот вечер поужинать в трактире, висели красные бумажные фонари. Алый свет фонарей создавал ощущение уюта, не достижимое никакими другими средствами – слишком большим был обеденный зал.
«Жива! – думал Ронин. – Жива!»
Гул негромких разговоров и шуршание шелка сопровождало мужчин и женщин, перемещающихся по залу. Кто-то входил, кто-то, наоборот, выходил. Послышался короткий вскрик цапли, промелькнувшей белым пятном на сине-черной воде; отсветы фонарей создавали на ней причудливые искрящиеся узоры. Движение не прекращалось.
Ронин вскочил, повернулся. Но публика непрерывно ходила туда-сюда. Все вокруг шевелилось. Безбрежное море шорохов, безразличное к тому, с какой жадностью переводил он взгляд от одного лица к другому. Где-то там…
– Рисового вина?
Над ними склонилась молодая женщина. Оками бросил взгляд на Ронина.
– Да, – сказал он. – На двоих.
Ронин тревожно смотрел ей вслед. Оками о чем-то спросил его, он не услышал. В зале Асакусы, когда электризующее представление ногаку открыло его разум, он услышал, как она зовет его. Он думал, что уже никогда не услышит этого зова. Моэру… В трактир вошли трое мужчин и женщина и направились к деревянной секции на воде. Его блуждающий взгляд совершенно случайно упал на них, и его словно пронзило током.
– Ронин?
Он вскочил на ноги, глядя во все глаза на женщину, как раз усаживающуюся за столик.
– Мороз меня побери!
Он больше не сомневался. Это была Моэру. Чудом выжившая и оказавшаяся здесь, в Эйдо. Но как?
– Ронин!
На его руку легла широкая ладонь Оками. Он наклонился.
– Та женщина.
– Где?
– В розово-серебристом халате. Рядом с высоким мужчиной в синем…
– Это Никуму. А что…
– Я ее знаю, Оками.
– Знаете? Но это невоз…
Ронин исчез.
– Ронин, нет! Только не Никуму! Подождите!
В душную ночь Эйдо напоминал прозрачный самоцвет в тумане – город во мглистом свете фонарей, раскинувшийся в отдалении зыбким застывшим морем. А рядом – богато украшенные одежды. Воздух, насыщенный ароматом сжигаемого угля. Туда – к ней. Через лабиринт тел, мимо улыбающихся женщин с блестящими волосами и белыми лицами, сквозь смешавшиеся ароматы их духов, мимо мужчин с длинными косами и в халатах с широкими подкладными плечами, мимо служанок с крошечными лакированными подносами, на которых в строгом порядке расставлены чайнички с чаем и рисовым вином, тарелки с сырой рыбой и овощами, похожими на миниатюрные садики.
Низко, почти касаясь воды, взлетала белая цапля, волоча за собой длинные ноги.
– Моэру, – позвал он, подходя. – Моэру.
Сердце у него сжалось.
Птица неторопливо поднялась в туман над Эйдо. Она подняла к нему лицо, бледное и прекрасное. Глаза – цвета штормового моря. На мужчинах, в компании которых она сидела, были халаты с жесткими подкладными плечами: у двоих – темно-серые, с уже знакомым Ронину рисунком из синих колес, у третьего, которого Оками назвал Никуму, – темно-синий, с серыми колесами. Они все, как один, повернулись к нему.
Далеко-далеко в тумане белым пятном растворилась цапля.
Он смотрел на нее.
– Моэру.
Его мозг ждал ответа.
– Как вы…
Никуму поднялся. Он был высоким и крепким. На широком его лице выделялся тонкий, аскетичный нос. Его тонкие губы напряглись.
– Разве мы с вами знакомы?
В ее глазах цвета сумрачного моря – пустота: Все дальше и дальше, исчезая в тумане.
– Моэру?
– Вы что, не умеете себя вести?
– Я знаю эту женщину.
Ее бледное лицо по-прежнему обращено к нему, на губах – призрак улыбки. А какой еще призрак – быть может, он сам – уплыл в сине-зеленые глубины ее глаз?
– Совершенно очевидно, что она вас не знает, – заметил Никуму и обратился к ней: – Вам знаком этот человек, дорогая?
После недолгого колебания она отрицательно мотнула головой. Это было похоже на болезненную конвульсию, как будто кто-то дернул ее за ниточку.
– Вы, должно быть, ошиблись.
Резкий голос. Тон, означающий, что разговор окончен.
– Нет, я…
Ронин слегка наклонился к ней. Что-то неопределенное промелькнуло в ее взгляде, возможно, отражение какой-то внутренней борьбы.
Никуму сел, дернув щекой.
– Кеема, – тихо произнес он.
Один из мужчин в темно-сером поднялся и схватил Ронина за предплечье.
Ронин не отводил взгляда от глаз Моэру; в душе у него нарастало смятение.
Ничего.
– Оставьте нас, – «темно-серый» усилил нажим.
Совершенный овал ее лица.
Кеема изо всех сил сдавил руку Ронина.
Мерцание серебра вокруг ее тонкой белой шеи…
Темно-серый пихнул Ронина. Тот отступил на шаг и ударил левым локтем, одновременно перенеся упор на левую ногу. Теперь он ударил ребром правой ладони, прямой и жесткой, как доска. Треск сломанной кости. Рот, открытый в беззвучном крике. Тело, падающее спиной в реку.
Никуму поднялся. В его лице не было ни кровинки. Другой человек в темно-сером шагнул к Ронину.
А потом рядом с ними возник Оками. Он быстро заговорил, негромко и проникновенно. Он быстро увел Ронина. Мимо поворачивающихся к ним любопытных лиц, подальше от шума и суеты, навстречу вечернему туману.
– Вы с ума сошли?
– Я ее знаю.
– Что-то не верится.
– Вы должны поверить.
– Она – жена Никуму.
– Что? Не может этого быть!
– И все же, друг мой, это так.
– Ее зовут Моэру.
– Да, – озадаченно нахмурился Оками. – Верно. Он тряхнул головой.
– Жена Никуму! Но как…
– Оками, на ней серебряная сакура, которую я ей подарил…
Какое-то время они молчали. Оками сверлил пристальным взглядом лицо Ронина, пытаясь найти ответ на невысказанный вопрос. Еще даже не ясно – какой вопрос. Ронин хорошо понимал, что сейчас происходит. Именно сейчас их дружба, зародившаяся на Кисокайдо, в припорошенном снегом горном приюте, в высоком ущелье с водопадом, дружба, испытанная металлом и смертью, подвергается настоящему испытанию.
Ветер усиливался. За соджи из промасленной бумаги качался высокий бамбук. Яркие камелии ночью казались черными. Послышалось кваканье одинокой лягушки.
Оками вышел через раскрытое соджи навстречу жаркой темноте. Ронин поплелся следом. Небо было кристально чистым. Казалось, что звезды прожигают небесную твердь прямо у них над головами.
– Цветок вишни с Ама-но-мори? – спросил Ока-ми. – Как к вам попала сакура?
Ронин вздохнул, понимая, что должен сказать ему все. Ему ничего больше не оставалось.
– Когда я был в Шаангсее, – медленно начал он, – это такой большой город на континенте человека, я совершенно случайно наткнулся на одного человека. На него кто-то напал в переулке. Дело близилось к вечеру, там было темно. Я разглядел только, что их было четверо или пятеро. Против одного. Я собирался помочь ему, но не успел. Я прикончил двоих, но они все же его достали. Когда я к нему подошел, он был уже мертв. В руке он сжимал серебряную цепочку с сакурой. Не знаю почему, но я взял ее у него.
- Предыдущая
- 28/66
- Следующая
