Жизнь и смерть Кришнамурти - Латьенс Мери - Страница 32

• Предыдущая
• 32/55
• Следующая

Позже я узнала, что такое затянувшееся молчание в начале беседы обычно. Это впечатляло, хотя он не ставил такой цели. Он редко знал, о чем будет говорить, прежде чем начинал говорить, будто хотел быть руководимым аудиторией. Вот почему часто беседа начиналась нескладно: «Интересно, с какой целью мы здесь собрались?» — мог он сказать, или: «Я думаю, было бы хорошо, если бы мы смогли установить подлинное понимание между рассказчиком и слушателями». Бывало он точно знал, о чем будет говорить: «Сегодня я собираюсь поговорить о знании, опыте и времени», хотя последующий разговор не обязательно мог ограничиваться этой темой. Он всегда настаивал, что речь его не несет дидактической направленности, что он вместе с аудиторией принимает участие в выяснении истины. Во время беседы он по нескольку раз обращал на это внимание присутствующих.

В этот же вечер в Доме Встречи Друзей он знал, что скажет:

Смысл слов К. доходил до большинства людей, как я полагаю, через физическое присутствие самого этого человека — излучения, которое посылало смысл прямо для понимания, минуя ум, и если люди по-разному воспринимали содержание беседы, так это зависело скорее от индивидуальных способностей воспринимать, чем от того, что сказано. Хотя он подоткнул под себя руки, когда вышел на сцену, на протяжении беседы он жестикулировал то одной, то другой, часто растопыривая пальцы. На его руки было приятно смотреть. В конце беседы он удалился так же незаметно как и вошел. Его индийская аудитория была более импульсивна, чем западная, а ведение бесед на открытом воздухе намного затрудняло его уход со сцены. Он резко приходил в замешательство от бурного поклонения в Индии, когда люди падали ниц или пытались коснуться его самого или его одежды. Кода он уезжал со встречи в Бомбее, к нему простирались руки, чтобы через открытое окно машины дотронуться до его руки. Однажды он испугался, когда мужчина, схватив его руку, потянул ее себе в рот.

Вторая встреча в Саанене тем летом состоялась в большом шатре (лишь в 1965 году часть арендованной земли, на которой стоял шатер, неподалеку от реки Саанен, была куплена Корпорацией на денежные средства, переданные Раджагопалом). Ванда Скаравелли снова сняла Шале Таннегг, что она делала вплоть до лета 1983 года, привезя с собой собственного повара Фоску для ведения хозяйства. К. неважно себя чувствовал после встреч в конце августа. Он решил отменить поездку в Индию и остаться до рождества в Таннегге. Раджагопал приехал повидать его в октябре, надеясь добиться примирения, но поскольку первый настаивал на своем, а К. хотел восстановить членство в Корпорации трудов Кришнамурти, отношения зашли в тупик. Заехав в Лондон, Раджагопал в беседе со мной еще озлобленнее ругал К., голословно обвиняя его в лицемерии, чрезмерном внимании к своей внешности перед выходом на сцену, когда он тщательно расчесывал волосы. Раджагопалу, как и мне было известно, что К. следит за своей внешностью, как, впрочем и за внешностью других. Тот, кто собирался встретиться с ним, всегда стремился выглядеть наилучшим образом, поскольку К. замечал все. Да и на сцене перед аудиторией следует выглядеть наилучшим образом. Я уговаривала Раджагопала прекратить работу на К. ввиду его отношения (он дал мне понять, что дело не в деньгах), поселиться в Европе, где столько друзей, но беда Раджагопала заключалась в его односторонней любви-ненависти, усугубленной равнодушием К. Покинув Таннегг, К. с Вандой поехали в Рим, где она познакомила его со многими известными людьми — кинорежиссерами, писателями, музыкантами, включая Феллини, Понтекорво, Альберто Моравиа, Карло Леви, Сеговья и Казальса, игравшего ему. (Из Иль Леццио они несколько раз выезжали повидать Бернарда Беренсона в Татга.) [29]

В марте Хаксли находился в Риме и часто навещал К. То была их последняя встреча, поскольку в ноябре Хаксли умрет в Лос-Анджелесе. Через месяц после его смерти К. напишет мне: «Несколько лет назад Алдос Хаксли сообщил о том, что у него рак языка; он сказал это только мне, даже жена не имела понятия. Весной мы виделись в Риме, он выглядел неплохо, поэтому меня потрясло известие о его кончине. Надеюсь, он не страдал».

В конце мая К. возвратился в Гштад. Мы с мужем переночевали в Гштаде по пути на машине в Венецию, навестив К. в Таннегге. С ним не было никого, кроме Фоски. Он обрадовался нам и прокатил на мерседесе, собственности Сааненского комитета. Бросалось в глаза, что автомобиль лелеяли, редко использовали, после каждой короткой поездки К. чистил его, наводя лоск. Продолжая поездку по Италии, мы остановились в замке-отеле в Пержине, где бывали в 1924 году. Я послала К. открытку с видом круглой башни, которую он тогда занимал. Он ответил: «Ничего не могу вспомнить; может, это другой замок. Совершенно выпало из памяти».

В тот год на встрече в Саанене появился новый участник, который несколько лет будет играть важную роль в жизни К. — 35-летний Ален Ноде, профессиональный пианист из Южной Африки, который учился в Париже и Сьене, и давал концерты в Европе и был в то время профессором в университете Претории, интересуясь с мальчишеских лет религиозной жизнью, Ален был наслышан о Кришнамурти, поэтому во время отпуска поехал в Саанен послушать его. Он познакомился с К. лично и был зимой в Индии, вместе с К. Когда он вернулся в Преторию в начале 1964 года, он оставил преподавательскую деятельность, посвятив себя своему духовному предназначению.

Ален Ноде снова побывал в Саанене летом 1964 года. Была тем летом также Мери Зимбалист, в девичестве Тейлор, вдова Сэма Зимбалиста, кинорежиссера. Она была мягкой, элегантной европеизированной американкой Нью-Йоркского происхождения, прочно утвердившаяся в деловом мире. Впервые они с мужем услышали К. в Охай в 1944 году. Когда муж ее скоропостижно умер от сердечного приступа в 1958 году, она поехала, все еще в глубоком горе, послушать еще раз К. на встрече в Охай в 1960 году. После этого у нее состоялась с ним длинная частная беседа, в которой К. говорил с ней о смерти в том духе, как она готова была понять: нельзя убежать от смерти, пользуясь обычным бегством; факт смерти необходимо осмыслить; уход от одиночества приносит печаль, а не само одиночество, смерть; горе — это жалость к самому себе, а не любовь. Мери надеялась услышать его еще раз в Охай, но, поскольку было маловероятно, что он собирается возвращаться, она отправилась послушать его в Саанен. Там она подружилась с Аленом Ноде, и они оба попросили К. остаться после встречи, чтобы посетить несколько небольших частных бесед в Таннегге. У Мери состоялась с К. еще одна беседа с глазу на глаз. Английские акции для расходов К. перестали приносить дивиденды, и Дорис Пратт предложила Раджагопалу оплачивать поездки К. в Индию и в Европе впредь за счет Корпорации через комитет в Саанене, который бы стал получать собранные в Европе денежные средства корпорации. Приводя в качестве довода здоровье К. она просила, чтобы он ездил только первым классом. Раджагопал принял первое предложение, но не ответил относительно первого класса. Учитывая, что каждый доллар, поступавший на счет корпорации в виде пожертвований, завещаний и авторских гонораров от книг зарабатывался самим К., странно, почему требовалось разрешение Раджагопала, как использовать деньги для личного комфорта К., и что когда К., снова увидевшись с Аленом Ноде зимой 1964–65г.г. захотел, чтобы тот стал его секретарем и сопровождающим в поездках, снова потребовалось разрешение Раджагопала, чтобы платить скромную зарплату. Очевидно, что в возрасте 70 лет путешествовать одному было тяжело для К., особенно после стольких болезней.

• Предыдущая
• 32/55
• Следующая