Жизнь и смерть Кришнамурти - Латьенс Мери - Страница 35

• Предыдущая
• 35/55
• Следующая

В «Записных книжках» К. писал: «Есть священное — не от мысли, не от чувства, воскрешающего мысль. Это неуловимо мыслью и не может быть ею использовано. Мысль не дает этому формулировки. Но есть священное, незатронутое ни символом, ни словом, — это непередаваемо». Вот в чем трудность такого понятия как «конец мысли», — его невозможно передать иначе кроме как через мысль.

Позже К. скажет: «Мысль отравляет» и «Мысль извращает». Эти прямые заявления без объяснения непонятны. Мысль извращает, потому что она «разбита», «фрагментирована». Безусловно, К. имел в виду психологическую мысль. Мысль необходима для практических целей, как и память.

В «Немедленно измениться» К. высказал свое отношение к сексу, отвечая на вопрос: «Возможен ли секс без этого желания мысли?»:

Зимой 1971 года К. отменил поездку в Индию, не из-за опасности войны между Индией и Пакистаном, а потому что, как говорил он Мери Зимбалист, тело его «до костей устало», требуя догнать ум, бурлящий от энергии». В течение нескольких недель, таким образом, с 20 ноября, он находился на полном отдыхе в доме Мери в Малибу, ходя в кино, гуляя по пляжу, смотря телевизор и читая детективы. Но всегда, когда он спокойно отдыхал, у него болела голова; часто он часами бодрствовал ночью из-за силы медитации и по нескольку раз он снова пробуждался с чувством «особенного удовольствия», с чувством того, что комната наполнена «возвышенными святыми существами». Очевидно, «процесс» шел в легкой форме без «уходов». Он чувствовал, что мозг его будто расширяется, поскольку «исключительный свет горел в уме». В то же время он заявлял, что никогда так хорошо не отдыхал со времен войны. Его тело обрело такую чувствительность, что как-то вечером, смотря телевизор, «он ушел далеко» и был так потрясен, когда Мери заговорила с ним, он начал трястись, и его продолжало трясти всю ночь [30].

Подобные медитации имели такую силу, что заставляли его бодрствовать часами, продолжаясь вплоть до того, как он отправился проводить беседы в Нью-Йорк в мае 1972 года.

В тот год в издательстве «Восточный Лонгман» вышла первая книга Кришнамурти в Индии «Традиция и революция», редакторами которой были Пупул Джаякар и Сунанда Патмардан. Она составлена из 30 диалогов, которые в 1970 — 71 г.г. велись в Нью-Дели, Мадрасе, Долине Риши и Бомбее с маленькой группой людей — художниками, политиками, саньясинами и учеными индусами — всеми теми, с кем встречался К., возвратившись в Индию в 1947 году. Хотя в этих дискуссиях не было сказано ничего нового, подход был иным, освежающим из-за словаря индийских слов. Особенно памятен такой абзац: «Есть один путь встретиться с печалью. Бегство, знакомое нам всем, путь, позволяющий уйти от величия печали. Единственный путь избежать печали — не сопротивляться, не делать движения в сторону от нее, вовне или внутри, полностью остаться с печалью, не стремясь выйти за ее пределы».

Индийским последователям К. всегда хотелось считать его индусом, поскольку он был рожден в индийском теле, хотя сам К. не причислял себя к какой-нибудь расе или национальности, равно как и религии. Индийский паспорт затруднял получение виз в Европу и Америку, поэтому он обрадовался, когда в 1977 году получил так называемую «грин-кард», обеспечивающую безвизовый въезд в Америку.

К. остановился на несколько дней в феврале 1973 года в Броквуде по пути из Бомбея в Лос-Анджелес. Написание моей книги о нем, которую я планировала в качестве первого тома трехтомной биографии, шло полным ходом, но в меня закрались опасения о целесообразности ее опубликования, история получалась и безумной, и святой; вот почему я приехала в Броквуд на один день, чтобы переговорить с К. Оставшись с ним наедине после ланча в большой гостиной Западного крыла, части дома, где он жил в Англии (он сидел на твердом стуле, как любил, придвинувшись к дивану, на котором сидела я), я поделилась с ним своими сомнениями. Он ответил сразу же: «А вы не чувствуете этого в комнате? Вот и ответ». Я человек отнюдь не мнительный, но в тот момент я почувствовала в комнате легкую пульсацию, которая могла легко быть плодом моего воображения. Он явно чувствовал ее в присутствующем и констатировал это. «Что это?» — спросила я. «Эта сила? Которая за тобой? Я знаю, ты всегда была защищена, но кто или что защищает тебя? Она там, будто за занавесью, — ответил он, протянув позади себя руку, будто желая дотронуться до невидимого занавеса, — я мог бы поднять это, но чувствую, что не должен».

Когда я ушла днем, К. пошел в свою комнату отдохнуть. Моя дочь, которая привезла меня на машине из Лондона, нетерпеливо ждала снаружи в машине. Попрощавшись с обитателями школы, я вынуждена была вернуться в Западное крыло, чтобы взять из раздевалки пальто. Когда я проходила мимо открытой двери гостиной, с одной лишь мыслью поторопиться, на меня обрушилась какая-то волна, ужасная по силе. Была ли она враждебна ко мне? Единственное, что я знаю, так это то, что она не выдумана и не плод самовнушения. Я пришла к выводу, что она не враждебна лично мне. Будто бы меня засосало пропеллером. Была ли то сила, энергия, часто проходившая сквозь К.? Тогда я не знала, что год назад, в Охай К. спросили на ту же тему — о силе, которая за ним — члены попечительского совета американского фонда, из которых наиболее известными были Эрна Лиллифелт и ее муж Теодор, проживавшие в Охай; вряд ли можно было бы начать Фонд без Эрны.

К. ответил на вопрос, говоря о себе в третьем лице: «Во-первых, мы спрашиваем о том, о чем К. сам себя никогда не спрашивал. Он никогда не спрашивал: «Кто я?» Я чувствую, что мы вторгаемся туда, где здравый ум теряет способность понять, что совсем не означает будто я что-то скрываю. Что-то есть. Слишком огромное, чтобы облечь в слова. Был и есть громадный резервуар, который, если бы человеческий разум мог прикоснуться, раскрыл бы нечто, что не способны открыть ни интеллектуальная мифология, ни изобретение, ни догма. Я не делаю из этого тайны, это был бы глупый детский прием, подлая вещь, потому что тогда эксплуатировались бы люди. Либо создается загадка, где ее нет, либо есть что-то, к чему нужно приближаться с огромной точностью и осторожностью. Здравому уму такого не дано. Это есть, это здесь, но к нему нельзя подойти, нельзя пригласить его. Это не достижение. Это нечто, недосягаемое для ума».

К. больше всего рассердило то, что на той встрече выразили мнение, что он, возможно, медиум. «Конечно же нет; это очевидно. Такое объяснение слишком детское, незрелое». Беспокоит ли его, спросили К., то, что его используют? «Нет. Ведь бензоколонкой пользуются многие». В свою очередь он сам поставил вопрос: «Разве что-нибудь происходит в мозгу, что для меня нежелательно, — опыт, подобный Охай и другим местам? Например, я проснулся в 3.30 с ощущением огромного чувства энергии, взрывающейся энергии, великой красоты, когда происходили разные вещи. Такое продолжается все время, когда тело не слишком устало». Более подробно пробуждение ночью К. описала Мери Зимбалист.

• Предыдущая
• 35/55
• Следующая