Дело о пропавшем боге - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 42

• Предыдущая
• 42/57
• Следующая

– Бардак, а не управа! – орал Канасия, и от голоса его сыпались чешуйки с бронзовых ставней и завитки с карнизов.

На столе сиротливо лежали, придавленные нефритовым божком, восемь приказов об аресте военачальников из списка Айцара. Приказы были заготовлены загодя Митаком и Шавашем. Всего в войске было 14 старших командиров. Пятеро из них не пользовались доверием Вашхога, один предпочел донести о заговоре Айцару. Оставались восемь человек, предпочли предать родину, но не своего покровителя. Кто-то из них не захочет живым идти в тюрьму – остальные из тюрьмы наверняка живыми не выйдут.

Шаваш, однако, видел: Нан вежливо ловчит, не торопится ставить подписи под ордерами, чего-то ждет. Вдруг инспектор слегка побледнел, извинился и поспешно вышел, сжимая на груди пузатенькую гемму: Нан никогда не носил амулетов, а тут вдруг, ввиду божественности расследования, нацепил «лисий глаз».

Митак и Шаваш переглянулись: управляющий шепнул с легкой усмешкой, что господин Айцар тоже любит помолиться перед важными решениями.

Потом перегнулся с трудом через спинку кресла и зашептал, что племянник давно ненавидит дядю, ненавидит до безумия, до истерик, и, видать, наконец нашел единственный способ разделаться с дядей, не пострадав самому…

Нан вернулся бледный, быстро подмахнул ордера и попросил у Митака проводника до арсамиковой переправы. Митак вежливо осведомился, что инспектор собирается у переправы делать.

– Что-то мне подсказывает, – нехорошо улыбнувшись, ответил Нан, – что господину наместнику уже сообщили об аресте Ишмика. И что он не стал дожидаться, пока мы явимся его арестовывать, а поскакал к лагерю горцев, через арсамикову переправу.

Перевозчик молча доил корову, исподлобья поглядывая на вооруженных чиновников. Крупные глаза коровы поблескивали в темноте, чуть разбавленной светом жирника, и в углу светился красный надзирающий глазок скотьего бога. В деревне животные, идолы и люди жили все вместе, и почтенья перед домашними идолами у крестьян было не больше, чем у средней хозяйки – перед электроутюгом. Благо идол и утюг делали одно и то же: облегчали труд и ни на какую таинственность не притязали.

Нан сидел на почерневшей лавке, удивляясь, как в такой темноте хозяин не опрокинет молока. «Если я поймаю Кирена, даже Шаваш решит, что я колдун», – подумал Нан, оглядывая набившихся в хижину стражников.

Нан рассеянно щурился, вспоминая управу наместника, ее прочные ограды и башни, откуда удобно стрелять, и слуг, не столько преданных господину, сколько боящихся кары за соучастие в его преступлениях. Да, наместник прав, что не захотел бежать из города. Союзником князя должен быть не беглец, а всемогущий чиновник. Да и кто знает, сколько людей погибнет при штурме его управы? Нана успокаивала лишь мысль, что это будут люди Канасии.

Перевозчик с громким стуком поставил корчажку с молоком на стол, развернул вытащенный из ларя узел с плоскими лепешками и добавил ко всему этому несколько луковиц.

– Больше ничего нет, уважаемые господа служащие, – сказал он.

Нан опрокинул в себя кружку молока и вышел во двор. Две луны, одна другой упитанней, висели над крышей, лунные дорожки скрещивались, как лучи от двух прожекторов, над мутной водой реки и пропадали в густых тростниках, лягушки кричали что-то торжествующе-лягушачье, тихо шипели водяные мыши, и от выволоченной на берег лодки пахло свежей рыбной убоиной.

Нан не поленился протиснуться к дальнему углу навеса, заставленному всяким хламом. Так и есть: там стояли бочки, доверху набитые серебристыми пузанками, лов которых в это время был строжайше запрещен.

Нан пошел к хижине, отряхивая с платья мелкий мусор.

У двери он остановился и прислушался. Кто-то трагическим полушепотом рассказывал басню про судью-оборотня Тувика; только вместо «Тувик» всуе говорил «Нан».

Хоть о цели визита молчали, и то ладно.

Нан пихнул дверь, и разговоры стихли. Перевозчик глядел на Нана с восхищением и ужасом. Потом он набрался храбрости и спросил:

– А что, господин инспектор, опять драться будут?

– Кто?

– Наместник с горцами.

– С чего ты взял?

– Ну как же. Лагерь этих, – тут переводчик употребил слово, неясная этимология которого подразумевала то ли отсутствие у именуемого детородных органов, то ли отсутствие породившего его государства, – рядом, не напрасно ж вы сюда явились.

– Ты их и за людей не считаешь, – заметил Нан.

Перевозчик удивился.

– Дома у него нет, – загнул он палец, – храма у него нет, поля нет, чиновника тоже нет – какой же он человек. Человек работает, а эти только грабят. Намедни в Зеленую заводь явились, девок перепортили, амбары дочиста обобрали. А ведь они это зерно не съедят, а просто по воде пустят. Не сеяли, а обобрали – разве это люди?

– Но ведь чиновники, – быстро спросил Нан, – тоже отбирают то, чего не растили?

Лодочник поглядел на него лукаво.

– Начальство – совсем другое дело, у нем право.

– Право – отбирать?

– Я вот отбираю молоко у коровы. А ведь это ее молоко. Я отбираю яйца у кур, а ведь это их яйца. Разве я не император в своем дворе? Какое право имеет теленок жаловаться, что я его прирезал – разве я его не за этим растил?

Сзади заухали одобрительно и удивленно.

«Вот и Айцар, – подумал Нан, – тоже растил себе из племянника домашнюю козу».

Лодочник подумал и осторожно спросил:

– Так как – пойдут все-таки войска на горцев или нет?

– Несколько разбойников бежало из управы, и я их ловлю, – ответил Нан.

Лодочник кивнул, а потом удивился:

– Так откуда ж вы знаете, высокий господин, что они проедут здесь?

Нан сказал, пристально глядя на крестьянина:

– Я не то что где они проедут знаю: я и за тобой на двадцать локтей вглубь смотрю. О благе государства рассуждать умеешь, а пузанка десять бочек засолил? Небось обидишься, если я у тебя рыбу в казну отберу – а ведь ты ее ни растил, ни сеял!

Корова плеснула в темноте хвостом и протяжно замычала.

Лодочник затих и в ужасе забился в угол.

Долгожданные путники пожаловали через десять минут. Двое людей наместника сразу поспешили вниз, к лодке. Кирен, возбужденный ночной скачкой, спрыгнул с коня и забарабанил в гулкую дверь. Его отменный пегий конь переминался рядом, пофыркивал, топтал грязь во дворе. Кирен нервно и весело дергал узду.

– Разрешение на ночную переправу, – заспанно буркнул Нан, выходя из домика в непромокаемом плаще и косынке поверх платья.

Юноша помахал листком перед его носом. Гелиодор, камень-оберег, камень воинской удачи, мигнул на его пальце и заблестел ярче грубых аметистов горского кинжала. Нан проворно ухватил бумагу.

– Кем подписано? – спросил он, щурясь.

– Господином наместником, поворачивайся живей!

Нан сунул бумагу в рукав.

– Как инспектор по особо важным делам, я отменяю разрешение наместника, – сказал он.

Глаза юноши затравленно блеснули, и тонкая рука столичного школьника метнулась к рукоятке горского кинжала. Но Кирен никого в своей жизни не убивал, кроме связанных павлинов перед алтарем Иттинь. Нан страшно ударил его по руке с кинжалом, и услышал, как тонкие пальцы юноши захрустели, как трубочки тростника, если наступить на них ногой. Мальчишка вскрикнул от боли и полетел в прибрежную тину. Прошлогодние камыши пошли с треском ломаться, из них бойко выпрыгивали стражники. Мокрые сети заблистали в их руках при луне, как серебряные невода, которыми ловят души грешников карлики огненных управ. Но мальчишка не сопротивлялся больше, и его безо всякой сети волокли на берег, как большого неувертливого сома. Губы Кирена дрожали, глаза глядели на инспектора с суеверным ужа сом, и лицо его, помертвев, стало совсем как лицо отца.

Когда Кирена уже довели до мостков, один из стражников в латаных штанах дернул шестом с крючком, и нарядный барчонок полетел в воду.

– Но-но! – заорал стражник, – не балуй, Ишь, идет, как пьяная скотина!

• Предыдущая
• 42/57
• Следующая