Саранча - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 30

• Предыдущая
• 30/114
• Следующая

Возле дома Игоря, уткнувшись косой фарой в подтаивающий сугроб, негромко урчал черный «чероки» — обманчиво-грозная машина, паркетный джип, неприспособленный для проселочных дорог. Сквозь примороженное стекло был виден силуэт водителя: курносый парень в пуховике и клетчатой кепочке читал книжку с пестрой обложкой. При виде подъехавших джипов парень поднял голову, окинул новоприбывших внимательным взглядом и опять уткнулся в книжку. Валерий отворил калитку и прошел к дому. Рубчатые подошвы разъезжались на ледяной дорожке. Дверь Валерию открыла Виктория Львовна: ее серые, как песчаная змейка, глаза спокойно смо грели на московского бандита и на огромный букет, закупленный на привокзальном рынке.

— Это ты, Валера? Заходи. Чаю будешь?

Валерию почему-то вспомнилось, как очень давно, когда Игорю было только девять, Виктория Львовна повела его с Игорем и еще двумя ребятишками в Пушкинский музей. Ребятишки были чистенькие и вымытые, сопровождаемые мамашей и домработницей. Валера сразу почувствовал глухую классовую ненависть и начал, по обыкновению, заводиться: по дороге в музей: лупил мальчишек грязными снежками и топал по лужам, а в музее затих и присмирел и вертел головой в созерцании незнакомых предметов и, наконец, при виде очередного экспоната дернул за платье Викторию Львовну и осведомился:

— Теть Вик, что такое фаллос?

Виктория Львовна ужасно сконфузилась, но объяснила, как могла.

— Так это просто х…! — разочарованно сказал Валерий.

Через минуту Валерий услышал за своей спиной жаркий шепот одной из мамаш: «Господи, да это ж просто шпана какая-то! Как вы ему позволяете общаться с сыном!» «Да, он испорченный мальчик, — вздохнула Виктория Львовна, — но сердце у него доброе…»

Теперь испорченный мальчик, который в девять лет не знал, что такое фаллос, но зато с раннего детства прекрасно знал более короткий и более популярный синоним греческого слова, стоял на пороге прихожей в сером костюме с галстуком за сто долларов, а отличник Игорь Нетушкин лежал в тесном гробу на Тарском кладбище.

Двое бычков Нестеренко застенчиво жались в прихожей. Высокорослый Муха нагибал голову, чтобы не побиться о дверную притолоку.

— Снимите обувь, ребята, — вежливо сказала Виктория Львовна.

— А где Яна? — спросил Валерий.

— Наверху. Она совсем разболелась.

Валерий скинул ботинки и в одних носках поднялся по скрипучей лесенке с давно обтершимися ступенями, некогда крашенными рыжей масляной краской.

Яна лежала в постели, свернувшись калачиком. Рядом, на стуле, сидел хорошо одетый человек лет сорока, несколько полный, но весьма еще моложавый, в крупных черепаховых очках, поблескивающих на слегка поросячьем лице. Человек держал Яну за руку, высунувшуюся из-под одеяла. Глаза Яны были закрыты, она неслышно и легко дышала. Ладошка у Яны была узкая, а у гостя, наоборот, мясистая и белая, как мякоть кабачка. Судя по всему, джип со скучающим водителем принадлежал именно ему.

На тумбочке у кровати Яны лежал метровый букет: полтора десятка красных роз были тщательно, как младенец, упакованы в шуршащие пеленки подарочной фольги. Букет был точно такой же, как у Валерия.

На звук отворенной двери Яна открыла глаза.

Человек не испугался и руки не отнял, а только повернул голову и тут же замер: голубые глаза его мгновенно сощурились, на донышке зрачков плеснулось недовольство, обеспокоенность, страх. Валерий шагнул в комнату.

— Я тут, вот, веник по дороге прикупил. А ты что — разболелась?

— Да. Алексей Юрьевич, это Валера… Валера Нестеренко.

Незнакомец неторопливо встал.

— Очень приятно. Алексей Чердынский.

Рука у господина Чердынского была пухлая и мягкая. Скосив глаза, он смотрел на букет в руках Валерия. Чердынский нервничал и кусал губы, и это немного рассмешило Нестеренко. Он не привык, чтобы люди нервничали при виде букета в его руках. Он привык, когда люди нервничают при виде автомата.

Валерий легким шагом пересек комнату, расположил свой веник рядом с уже имеющимся и на правах друга семьи поцеловал Яну в щечку.

Выпрямляясь, он успел заметить сузившиеся глаза Чердынского.

— Говорят, вы старый друг Игоря? — спросил Чердынский.

— Да. А вы…

— Ах да. Извините.

Чердынский привычным жестом выудил из визитницы белый прямоугольник.

— «Фармэкспорт лтд». Генеральный директор. Я сегодня говорил с Демьяном. Он мне рассказал о вашем приезде.

Валерий оглянулся: глаза Яны были опять крепко закрыты.

— Вниз спустимся? — понизив голос, спросил Нестеренко

Чердынский кивнул.

В гостиной никого не было. На стоявшем в углу рояле красовались початая бутылка водки и два граненых стакана, несильный сквозняк шевелил потертые льняные шторы, и в воздухе пахло каким-то нехорошим тленом, словно за диван завалилась курья ножка или там сдохла крыса. Валерий подошел к окну, распахнул занавеску и долго смотрел в черно-белый сад с обвисшими, мокрыми сучьями яблонь и цепочками заячьих следов от забора к забору.

За его спиной негромко зазвучала музыка. Валерий обернулся. Чердынский сидел перед роялем на вертящемся стульчике и легко перебирал клавиши. Руки с короткими пальцами порхали над черно-белыми клавишами легко и виртуозно, как руки уличного кидалы — над стаканчиками с наперстком. На пюпитре вместо нот стояла бутылка водки.

Чердынский играл очень хорошо, почти профессионально, что именно — Валерий понять не мог. Его детство прошло в коммуналке и с вечно включенной радиоточкой на кухне, и классическая музыка в сознании Валерия намертво ассоциировалась с бодрым голосом советского диктора, рапортом об успехах в посевной и прогорклым запахом подгоревшей каши. Как следствие Валерий классики не любил.

Чердынский взял несколько аккордов, потом перешел на что-то надрывно-веселое, прокатился пальцами по белым клавишам, резко встал и захлопнул крышку, В руках его оказалась бутылка.

— Хочешь?

Валерий покачал головой.

Граненый стакан заполнился наполовину, Чердынский хлебнул было водки, потом поморщился и отставил стакан.

— Ты музыкант? — спросил Валерий.

• Предыдущая
• 30/114
• Следующая