Рыцарь-призрак - Функе Корнелия - Страница 14

• Предыдущая
• 14/34
• Следующая

– Лонгспе? – прошептал я и приложил ухо к старым доскам.

Все было тихо, только ветер шелестел среди веток кедра. Я уселся на плиты, прислонившись спиной к закрытым дверям, и стал разглядывать льва на моей ладони. Отпечаток выцвел. Ничего удивительного, задачу свою он выполнил. Я никогда больше не увижу Лонгспе. Я чувствовал, как к глазам моим подступают слезы. Проклятие. С тех пор как я здесь, они наворачивались у меня быстрее, чем у моих младших сестер! Я провел рукавом по лицу и сжал пальцами побледневшего льва.

– Почему ты плачешь, Йон?

Я поглядел наверх.

С высоты своего роста на меня смотрел Лонгспе. Его накидка была все еще в крови.

– Пустяки. Абсолютные пустяки, – заикаясь, пролепетал я и поднялся на ноги. Я был так счастлив опять с ним увидеться. Так по-дурацки счастлив.

– Мои сыновья тоже так говорили, когда я заставал их в слезах. Не надо стыдиться своих слез. Я за свою жизнь пролил их очень много, но все же недостаточно.

Меч, которым он проткнул Стуртону грудь, висел у него на боку.

– Что? – Он проследил за моим взглядом. – Ты смотришь на него так, будто никогда не видел меча.

Мечи я видал. Дюжины. В фильмах, в музеях. Но я никогда прежде не видел, как пользуются таким мечом в настоящем сражении. Это было ужасно, хотя это всего лишь меч призрака. И я не мог от него оторвать глаз.

– Он наверняка очень тяжелый.

– О да! Я все еще помню, как быстро у меня заболели руки, когда мой брат впервые дал его мне. Мои пальцы были слишком короткие, чтобы сжать рукоятку, и после первого урока я даже ложку не мог поднять.

– Твой брат? Львиное Сердце?

– У меня было много братьев. Больше чем человеку нужно. Все старше меня. И все сильнее. Они всегда без лишних раздумий готовы были попортить кровь внебрачному сыну своего отца. К счастью, за нас горой стояла наша мачеха… Единственный, кому от нее все сходило с рук, был Иоанн.

Его мачеха. Элеонора Аквитанская[15]. Разумеется, Бонопарт нам о ней рассказывал. А Иоанн – это Иоанн Безземельный[16], принц Джон. Тот, который преследовал Робин-Гуда, если он действительно существовал. Бонопарт это яростно отрицал. Я хотел спросить о нем Лонгспе, но он, казалось, погрузился в свои воспоминания. Он смотрел вниз на темную галерею, как будто видел там своих братьев, стоящих между колоннами.

– Можно… можно мне один разок подержать меч?

Да, знаю. Просто детский сад. Но тогда мне было одиннадцать (хотя, если честно… сегодня я, думаю, попросил бы его о том же).

Лонгспе засмеялся. Смех стер с его лица печаль.

– Нет. Ты что, забыл? Это ведь меч призрака! Всего лишь тень, равно как и я.

– Но твое кольцо! – Я показал отпечаток на моей ладони.

– Печать у меня осталась потому, что смерть хочет быть уверенной, что я сдержу свою клятву. Все же остальное – это не более чем тень и мгла.

Он посмотрел на меня.

– Моя душа покрыта тьмою, словно сажей, Йон. Как бы я желал еще раз иметь такую, как твоя: молодую, не запятнанную ни гневом, ни завистью, ни поддельным честолюбием! Ни воспоминаний о кровопролитии, преследующих тебя, ни жестокости, покрывающей тебя вечным позором, ни предательств, забирающих у тебя веру в себя.

Я опустил голову. Молодую, незапятнанную? Я размышлял о надгробных памятниках, которые я рисовал для Бородая, и обо всех видах казней, которые я для него выдумывал.

Лонгспе тихо засмеялся.

– И что я тут разглагольствую? – сказал он мне, заговорщически понизив голос. – Конечно, обо всех этих вещах тебе тоже известно. Когда я был такой, как ты, я хотел убить по крайней мере двоих моих братьев. А любовницу отца я столкнул с винтовой лестницы. За что получил самую сильную взбучку в моей жизни.

Подобное признание меня подбодрило. Но я все еще не мог отвести глаз от меча.

– Мне бы очень хотелось, чтобы ты меня этому научил, – тихо сказал я.

– Научил чему?

– Сражаться.

Он изучал меня в раздумье.

– В твоем возрасте я тоже хотел учиться только этому. Кое-что я тогда уже даже знал. Мне еще не было семи, когда меня произвели в оруженосцы. – На один миг черты его опять расплылись, словно он углубился в воспоминания. – Существует только один способ преподать тебе науку сражения, – сказал он наконец. – Но я не уверен, что он правильный. Возможно, ты научишься вещам, о которых тебе и знать-то ничего не захочется.

– Что это за способ? – спросил я.

Лонгспе посмотрел на меня так, будто колебался, стоит ли мне его показывать.

– Йон Уайткрофт станет Уильямом Лонгспе, – ответил он наконец, – на пару сердечных ударов…

– Как это?

Мой голос почти перешел на шепот. Никем другим я так не жаждал сделаться, как им, никем другим во всем мире, пусть даже он был мертвецом.

– Подойди поближе! – сказал он.

Я повиновался. Я подошел к нему вплотную, так что в сиянии, его окружавшем, моя кожа приняла тот же призрачный цвет, что и его собственная, а холод, исходивший от него, проник ко мне под одежду.

– Ближе, Йон! – сказал он.

У меня возникло чувство, будто бы я таял. Я ощущал другое тело, еще более молодое, чем мое, пояс, нагрудник из кожи… и там был другой рыцарь, такой же рослый, как Лонгспе, с мечом в руках. Он напал на меня. У меня тоже был меч, короткий и тяжелый. Я взмахнул им, но недостаточно быстро. Боль. У меня на предплечье кровь. Голос: «Готфрид! Это же твой брат!» – «Ну и что?»

Боль ужасная, я едва соображаю. Где я? Кто я?

Я ощущал, как растет мое тело. Я был большим и сильным, но там было еще больше крови. И боли. Там были мечи, много мечей, копья, ножи, лошади. Я сражался. На этот раз меч был таким длинным, что я держал его двумя руками. Я почувствовал, как мои руки втыкают его в другое тело. Я слышал собственное дыхание, тяжелое, частое, ощущал дождь на моем лице. Он был соленым на вкус. До меня долетал запах моря. Почва у меня под ногами была влажной и вязкой. Я поскользнулся, упал. Что-то вонзилось мне в ногу. Стрела. Я закричал от боли. Или от ярости? Мои глаза налились кровью. Мои или другого рыцаря?

Кого-то звали по имени. Снова и снова.

– Йооооон!..

Мне было холодно, но внезапно стало опять тепло. Я отступал назад, пока не уперся спиной в стену. Стрелу в своей ноге я все еще чувствовал. Мои пальцы ощупывали ногу, словно желали удостовериться, не торчит ли в самом деле у меня в теле стрела. Глазами я искал Лонгспе.

Он был почти невидим. Свет, его окружавший, померк. Он стал тенью, ничем более.

– В этой битве меня чуть не убили… – Голос его, казалось, доносился откуда-то издалека, совсем издалека. – И таких боев было много, очень много. Все, что остается, – это боль, страх, шум. Сражения против французов, сражения против моих собственных соотечественников, сражения за моих братьев, сражения против них, сражения… – Голос Лонгспе, казалось, исходил из стен, из окаймлявших портик надгробий, из плит у меня под ногами. – Мы оправдывали любое насилие – ведь сражались мы за правое дело; жестокость была нашим священным орудием, таким же священным, как кости мучеников, которые мы носили на шеях. И вот теперь я стою здесь, обагренный кровью, узник неба и ада, связанный своей собственной клятвой и разлученный с единственной, кто в силах разогнать эту тьму.

От его печали мне было так же больно, как от стрелы.

– Чем я могу помочь? – пролепетал я. – Могу я что-нибудь сделать?

Лицо Лонгспе все еще проступало сквозь мрак. Некоторое время он не отвечал. Когда же он открыл рот, это был совсем не тот ответ, который я рассчитывал услышать.

– Иди домой, Йон, – сказал он, в то время как тень его продолжала сливаться со стенами собора. – Забудь Уильяма Лонгспе. Он проклят. Из-за собственной клятвы и из-за двуличия другого. Он потерял свое сердце и ту, которую он любит. Без нее нет никакого выхода из тьмы.

• Предыдущая
• 14/34
• Следующая