Пират Её Величества - Курочкин-Креве Николай - Страница 50
- Предыдущая
- 50/130
- Следующая
— Тебе-то на кой черт? — изумился кто-то из матросов.
Но Дрейк, уже стоящий на взгорке в двадцати шагах от места высадки, понял правильно. И сказал:
— Да-да, малыш, не скажу о всем Новом Свете, но уж в Южной Америке из всего своего племени ты первый. Запомни этот день и час. Сегодня 6 января 1572 года от Рождества Христова.
И началась тяжелая работа, плоды которой заметны были ежевечерне. Матросы работали под командованием Тома Муни, низенького, уже морщинистого, но чрезвычайно крепкого; он порою спорил на чарку рома, что его с ног не собьет никто! И точно: раздвинув короткие толстые ноги чуть шире плеч обыкновенного человека его ростика (для него же это выходило точь-в-точь на ширину плеч), он насупливал лохматые темно-рыжие брови, зачем-то морщил нос и предлагал:
— Налетайте!
На него бросались по очереди с разных сторон. Но он — как в землю вкопанный, только ухмылялся да, если налетали сзади, заметно наклонял верхнюю половину туловища. При этом все выспоренные чарки рома он тут же опоражнивал, да еще и не закусывая! Но стоял так же несокрушимо, только кровью наливался весь. Вся команда его любила, но не так, как Дрейка, без некоторой боязни и почти суеверного почтения, а по-семейному, точно всем им он был родной старший брат. Хотя по годам он даже не в старшие братья, а в отцы любому здесь годился…
Матросы рубили лес, разделывали бревна, сволакивали в кучи сучья, ветви, верхушки, кусты и накрывали их старыми парусами, чтоб при сушке ежедневные дожди не намочили без того сырой хворост. А строевой лес шкурили, самые прямые кряжи пилили на толстые доски двуручной пилой, водрузив бревно на высокие, в сажень, козлы. Но больше бревен оставляли круглыми, сортировали по толщине и из самых толстых строили палисад с редкими бойницами в уступах и выступах, прорубленными с таким расчетом, чтобы вокруг палисада не оставалось «мертвых», непростреливаемых зон и в то же время из одной бойницы нельзя было стрелять в другую… Из бревен потоньше строили провиантские склады внутри палисада, поднятые на сваях на два с половиной ярда над землею… Из еще более тонких, в четыре-пять дюймов толщиною, построили четыре блокгауза с бойницами вместо окон и замаскированными подземными ходами вместо дверей.
Федор орудовал топором с удовольствием — как всякому помору, ему этот немудрящий инструмент нравился больше любых других. И как всякому помору, ему плотницкий топор служил при нужде вместо любого инструмента, исключая разве что бурав.
А кому надоедало строить, тот шел копать колодезь, или в лес, охотиться, или на берег океана, рыбачить. Словом, каждый мог найти себе дело по вкусу. А Том Муни следил, чтобы строительство не осталось без рабочих рук и чтобы не случилось так, что одни и те же повадились ходить на охоту или рыбачить, предоставив другим махать топорами и пилить.
Укрытую бухточку в глубине залива назвали «Портом Фазанов», потому что этой глупой красивой птицы здесь было многое множество. Похоже было, что пестрохвостые красавцы прежде никогда не видели людей: они позволяли подходить вплотную, нагло клевали пряжки на матросских башмаках, и всполошить их можно было, разве что начав пытаться ловить их руками. Матросы развлекались, соревнуясь в убиении птиц камнями и палками. Добычу потрошили, ощипывали и солили либо вялили на шестах. Всеумеющий Том Муни изготовил пару капканов, и фазаньи потроха служили в них приманкой. С попадающих в капканы пятнистых диких кошек сдирали шкуры, а мясо отдавали рыболовам для наживки. На чуть-чуть подпортившееся кошачье мясо крабы шли, как железо на магнит, стаями.
Матросы отъедались, крепли и мечтали пробыть здесь подольше.
Но Дрейк подгонял стройку и накопление запасов продовольствия:
— Не лодырничать, орлы! Все, что мы до сих пор сделали — еще не дело, а только подготовка к будущему делу. И ту мы все еще не закончили!
Когда палисад и строения внутри него были наконец закончены, Дрейк лично провел рекогносцировку: подходил к нему от моря, взбирался на ближайшие холмы, заставлял часть команды зайти на пару верст вверх по протекающей поблизости речушке и спускаться по ней вниз, внимательно вслушиваясь в любые доносящиеся со стройки звуки… По его приказаниям были прорублены просеки в лесу, расчищены заросли в двух местах, а в трех других сделаны высоченные завалы из хвороста. Все это, как пояснил капитан своим людям, было сделано для того, чтобы изнутри палисада открыта обстрелу была возможно большая площадь, а его обнаружить с любого направления можно было возможно более поздно — для чего, один за другим, воздвигнуты два завала в седловине, через которую палисад заметен вот с этого холма…
А потом капитан объявил:
— Ну, все, я вижу, что вы тут все без моего надзора закончите своевременно. А я отправляюсь на поиски союзников против испанцев. Тэд! Рашнсимэн, ты меня слышишь? Кончай топором тюкать, час на сборы и вперед!
Федор возликовал: снова капитан зовет не кого другого, а именно его с собой на необычное дело! И собрался за полчаса. Дрейк объяснил задачу:
— Негры есть разные. Они из разных племен, у них разные характеры и привычки, даже если одного племени. И попадаются — Хоукинзы говорят, что с самого начала рабства черных в Новом Свете такие были, а уж они-то о работорговле в этих краях знают все! — негры, которые свободу ценят выше жизни и сытости. Стоит их вывести из трюмов и согнать на сушу — они тут же взбунтуются, перебьют охрану и уйдут в леса. Благо тут такие же непроходимые заросли, как в Гвинее. И в лесах обосновываются, строят укрепленные поселки и живут в них по своим африканским законам, говорят на своих языках и молятся своим идолам.
Испанцы махнули бы на них рукой, но они посылают на плантации своих агентов, подговаривающих и других невольников восставать и присоединяться к ним. Они нападают на испанские селения и поместья. А победить их испанцы не могут: на стороне этих вольных негров и здешний климат, который они переносят куда легче, чем белые, даже если речь о «креолах» (так называют испанцев, которые родились в Новом Свете), и болезни, которые косят белых и обходят черных, и их выносливость. Но у этих вольных негров не было женщин. Они вынуждены добывать их силой. Скоро они поняли, что отобрать девушек силой гораздо легче в индейском поселении, чем в испанском, к тому же индианки так же хорошо приспособлены к лесной жизни, как и сами негры. И они стали захватывать молодых индианок. А индианки в большинстве — католички, испанцы уже успели их окрестить. Пошли у них дети — не чернокожие, не краснокожие, а коричневые разных оттенков или желтые. Сам скоро увидишь. И эти цветные уже говорят не на африканских языках, а на сильно испорченном испанском, и носят часто католические испанские имена. И молятся как Иисусу, так и своим идолам. В общем, получилась какая-то очень странная народность. Испанцы их назвали «симарруны». Для нас важно то, что они прекрасно знают здешние края — могут быть проводниками, разведчиками и тому подобное. И они ненавидят испанцев и воюют с ними. Я надеюсь разыскать их деревни, подружиться с их старейшинами, или кто там у них верховодит, заключить с ними союз и использовать их помощь в предстоящем нападении на Номбре-де-Дьос.
— А если не сговоримся — они нас испанцам не выдадут?
— Это ни в коем случае. Могут принести в жертву своим идолам. Но испанцам не продадут. Я думаю, мы договоримся, — спокойно сказал Дрейк.
Их ялик тащился на бечеве, которую они тащили, идя не по труднопроходимым зарослям берега, а прямо по дну речушки. Дно было хорошее, песчано-гравийное, с блестками слюды. Вода теплая. Федор снял сапоги и закинул их в лодку.
— Мистер Дрейк, жарко, разувайтесь! — предложил Федор.
— И не подумаю, малыш. Кстати, у тебя под левым коленом висит какая-то мерзость. По-моему, пиявка, — невозмутимо ответил капитан Дрейк. Федор перегнулся, не снимая бечевы, и содрогнулся: на ноге, как уродливый отросток, висела раздувшаяся до размеров испанского лимона (только не андалузского большого, толстокорого, а каталонского или галисийского, остроконечного, тонкокорого и обжигающе, нет — ошеломляюще острокислого) пиявка, полосатая черно-алая с прозеленью, блестящая и подергивающаяся. Было совсем не больно, только очень уж противно. Федор вытащил нож из ножен и потыкал пиявку. Она дернулась заметнее, но не отстала. Тогда Федор остановился, отбросил бечеву на берег и осторожно, чтобы не поранить себя, воткнул нож у самого края разинутого рта пиявки. Та задергалась. Федор ввел нож поглубже. Пиявка отвалилась, и стала обильно истекать кровью. Судя по тому, как несло ее течением, пиявка или была мертва или помирала. «Кровищи сколько! Господи, а ведь это моя кровь-то!» — изумился Федор, и вновь впрягся в бечеву.
- Предыдущая
- 50/130
- Следующая
