Вонгозеро - Вагнер Яна - Страница 51
- Предыдущая
- 51/83
- Следующая
— Есть!
Канистры — все, какие были у нас с собой — купленные в Нудоли, взятые из дома, прятавшиеся под тентом в прицепе пикапа — после торжествующего Сережиного крика тут же выстроились на снегу в маленькую пластмассовую очередь; их было не так уж и много, этих канистр, но заполненными — и это выяснилось буквально через четверть часа — суждено было оказаться далеко не всем из них: не успела подойти к концу шестая по счету, как струйка, весело бегущая из шланга, вдруг иссякла, и Сережа, разогнувшись, обернулся к нам и сказал:
— Все. Больше нет, — и лицо у него разочарованно вытянулось.
— Ничего, — сказал папа — как мне показалось, преувеличенно бодрым голосом, и хлопнул Сережу по плечу, — теперь нам хватит километров на четыреста, это полдороги, Сережка, найдем еще. Пойдем-ка лучше, посмотрим, чем тут еще можно разжиться.
Контейнер, закрепленный на прицепе грузовика, открыть не удалось, и поэтому мы так и не узнали, какой именно груз показался людям, снарядившим этот грузовик в дорогу — на Вологду или в Череповец — настолько важным, чтобы в это жуткое время рискнуть жизнью человека, сидевшего за рулем. Что бы там ни было внутри, в этом опасно зависшем над землей контейнере — даже если нам удалось бы сбить замки и стальные запоры, закрепляющие его створки, — оно наверняка высыпалось бы и погребло под собой любого, кто осмелился бы в этот момент стоять внизу, на земле, и потому мы ограничились тем, что удалось найти в кабине — аптечкой, набором инструментов и неплохим термосом, в котором еще плескались остатки давно остывшего кофе. Основным нашим уловом, помимо топлива, оказалась прекрасная рация — рискуя свернуть себе шею, папа собственноручно вскарабкался наверх и открутил антенну, прикрепленную к крыше кабины грузовика, и, прижимая драгоценную находку к груди, немедленно побежал устанавливать ее на Витаре. Больше здесь делать было нечего.
Позже, уже в машине, наблюдая за тем, как он аккуратно едет, стараясь не взглянуть на меня даже краем глаза, как он отчаянно пытается сделать вид, что ничего не случилось, что не было этой ссоры, что мы не кричали друг на друга на глазах у всех, срывая голос, я думала — надо же, я три года подряд так этого боялась — того, что ты увидишь, какая я на самом деле, обычная, смертная женщина, которая умеет капризничать, кричать, сердиться, я готова была уступить тебе во всем, лишь бы ты не заметил, что, по сути, между мной и женщиной, на которой ты так долго был женат до меня, нет никакой разницы, это было так важно, чтобы ты не заметил, чтобы эта мысль ни разу не пришла тебе в голову, мне казалось, что я готова пожертвовать очень многим, лишь бы ты никогда об этом не догадался, но как только речь зашла о жизни и смерти, стоило мне испугаться по-настоящему, как все это полетело к черту тут же, мгновенно, я даже не успела подумать о том, как мне стоило бы повести себя, — я просто сделала то, что делала всегда, когда жизнь зажимала меня в угол, — показала зубы, и даже если это не привело к тому результату, на который я рассчитывала, даже если грузовик с жалкой сотней литров топлива дал нам отсрочку и теперь всем кажется, что риск, на который мы идем — оправдан, ты уже об этом не забудешь, ты будешь помнить о том, что я — которая не спорила с тобой никогда, которая во всем была с тобой согласна, — уже не твой абсолютный союзник.
Почему-то именно в этот момент он обернулся и посмотрел на меня, и сказал:
— Вот видишь, малыш, ни к чему было так паниковать — мы нашли топливо и найдем еще, нельзя сдаваться.
Я могла бы сказать ему, что это редкая, невероятная удача — встретить грузовик в этих местах, вдалеке от привычных дальнобойных маршрутов. Я могла бы, наверное, даже продолжить спор о том, что нам нужно вернуться, — потому что нет никакой разницы в том, замерзнем мы через сто километров или через четыреста, если от цели нас отделяет почти восемьсот. Но я сказала только:
— Никогда не делай так больше, ты слышишь? Не решай за меня.
Он молчал, он ничего не ответил мне, а просто вел машину, смотря прямо перед собой — хотя мог бы сказать, что начал решать за меня с самого первого дня и с тех пор продолжал делать это каждый день все три года, которые мы были вместе, и именно это, пожалуй, делало меня рядом с ним такой счастливой, потому что раньше мне приходилось слишком много решать самой, и я очень, очень от этого устала; во всяком случае, именно об этом я подумала сразу же, как только произнесла это «никогда так не делай больше», потому что была совершенно не уверена в том, что на самом деле хочу, чтобы он перестал; только он по-прежнему молча рулил, не отрывая глаз от дороги, словно не слышал этих моих слов, и потому я сказала еще одну вещь.
— И знаешь что, — сказала я, внимательно разглядывая резиновый коврик с талой водой у себя под ногами, — хватит уже называть меня «малыш». Мне тридцать шесть лет, у меня сын шестнадцатилетний, никакой я, к черту, не малыш.
*
Въезжая в Кириллов, которого мы достигли уже почти в сумерках, мы не знали, что именно он для нас приготовил — баррикады и кордоны, возведенные жителями в безнадежной попытке защититься от своих заболевших соседей, мародеров или авторов чудовищной зачистки, случившейся в каких-то шестидесяти километрах отсюда, или беспомощное и безразличное к нам, проезжающим мимо, умирание, которым встретила нас Устюжна. Мы готовились к чему угодно и не могли предвидеть только одного — что город, маленький, но все же город, со своими деревянными домами и каменными церквями, школами и автобусными остановками, окажется пуст, брошен, словно все его жители, все до единого, напуганные судьбой, постигшей соседние деревни, собрались и ушли куда-то дальше, на север.
То, что в городе никого нет, почему-то было ясно с первого взгляда — потому ли, что дорога, по которой мы ехали, была нетронута и плотно занесена снегом с выпеченной морозом твердой, хрустящей коркой, а может быть, потому, что пейзаж, открывающийся перед нами, был совершенно темен — в быстро сгущающихся сумерках топорщились простые двускатные крыши, тусклыми снежными полосами проглядывали узкие улицы, густо обсаженные деревьями, но не светилось ни одного окна. То, что не горели уличные фонари, можно было бы еще объяснить отсутствием электричества, но если бы за этими окнами оставался хоть кто-нибудь, по крайней мере в одном из них, обращенных к дороге, мы обязательно заметили бы снаружи мерцание свечи или керосиновой лампы, какое-нибудь движение, хотя бы намек на движение — но ничего этого не было, совсем ничего, только безмолвные, покинутые жителями невысокие дома и темные, давно не хоженные улицы.
— Посмотрите налево, дети, — раздался в динамике папин голос, и мы вздрогнули от неожиданности, таким неуместным он нам показался в этой звенящей тишине, — вон там, видите? За этой длинной каменной стеной — огромный старинный монастырь, в нем еще Иван Грозный останавливался. Отсюда вы толком ничего не разглядите — но поверьте, ничего похожего вы в жизни своей не видели, там, за этими стенами, целый город, башни, церкви, каменные палаты, это настоящая крепость.
— Откуда ты все знаешь, Андреич? — отозвался Андрей.
— Я бывал здесь студентом.
— Так, может, остановимся и пойдем, посмотрим? Когда еще представится возможность…
— Нельзя, — строго сказал папа, — да сейчас туда и не попасть, наверное. Все-таки крепость — они, когда уходили, наверняка закрыли ворота.
С дороги, по которой мы ехали, видна была только массивная, длинная каменная стена, нависшая над поверхностью скованного льдом озера и повторяющая плавные изломы его береговой линии, и островерхие толстые башни с узкими окошками-бойницами, возвышающиеся по углам этой стены, как гигантские шахматные ладьи. Вдалеке, за стеной, на фоне темного неба скорее угадывались, чем были видны на самом деле, луковицы куполов. Это действительно была настоящая средневековая крепость, величественная и огромная, и я вдруг остро пожалела о том, что нам нельзя сейчас остановиться и пешком, проваливаясь в снег, пройти каких-нибудь четыреста метров, чтобы потрогать старые каменные стены, подойти к спрятанным в какой-нибудь из башен воротам и хотя бы заглянуть внутрь — снаружи, не нарушая покоя этого заснувшего гиганта, просто на случай, если мы, горстка испуганных людей, пытающихся спасти свою жизнь, — последние, кто видит его. Рано или поздно мы исчезнем — на самом деле мы уже почти исчезли, а эта неподвижная громада так и останется стоять на берегу озера, спокойная и невозмутимая, и простоит еще не одно столетие, даже если вокруг не останется никого, чтобы любоваться ею.
- Предыдущая
- 51/83
- Следующая
