Связанный честью - Браун Сандра - Страница 19
- Предыдущая
- 19/49
- Следующая
Грейвольф стоял все так же неподвижно спиной к ней и смотрел на противоположный утес. Ноги широко расставлены, руки сжаты в кулаки и вытянуты по бокам.
На ее глазах он откинул голову, сильно зажмурил глаза и завыл. Этот животный вой, потусторонним эхом отразившийся в близлежащих горах, шел прямо из глубины его души. В нем слышались такие бездны горя и отчаяния, что Эйслин ощутила его боль как свою. Слезы потекли по ее щекам.
Она склонилась вперед и вытянула руку, чтобы коснуться его. Но Лукас стоял в нескольких ярдах и не заметил предложенного утешения.
Она сама не понимала, почему его рвущие душу чувства не оттолкнули ее. В ее семье такие демонстрации были под запретом. И, испытывая печаль, гнев или радость, надо было держать их при себе. А если уж выражаешь чувства, то их нужно как следует «облагородить». Выражение эмоций, как и все остальное, подчинялось правилам. Их надо было держать в узде. Проявление их считалось дурным тоном и вульгарностью.
Эйслин еще ни разу не видела, чтобы кто-то так искренне и безудержно показывал свои чувства. Дикий крик Грейвольфа открыл тайничок в его сердце и оставил в нем глубокую открытую рану. Копье и то так сильно бы ее не пронзило. А крик пронзил – резко, вибрирующе, глубоко.
Лукас опустился на колени, сгорбил плечи и опустил голову, закрыв лицо руками. Он стал раскачиваться взад и вперед, напевая непонятные Эйслин слова. Она только понимала, что он безутешен, ничего не видит и не слышит, кроме своего горя.
Не поднимаясь на ноги, Эйслин стала медленно придвигаться к нему и потом тронула его за плечо. Он отреагировал как раненое животное – резко обернулся и издал какой-то рычащий звук. В глазах его не было слез, внешне они казались холодными, но черные зрачки горели, как геенны огненные.
– Что ты здесь делаешь? – высокомерно поинтересовался он. – Тебе здесь нет места.
Он намекал не только что она не должна быть с ним на этом диком плато, но и что она не может понять глубины его горя. И возмущался тем, что она на это претендовала.
– Мне жаль, что так случилось с твоим дедом.
Он опасно прищурился:
– Неужели тебя заботит смерть старого бесполезного индейца?
У нее на глаза навернулись слезы.
– Зачем ты это делаешь?
– Что?
– Безжалостно затыкаешь рот людям, которые пытаются тебе помочь.
– Мне не нужна ничья помощь. – Он глянул на нее откровенно презрительно. – И в особенности твоя.
– Думаешь, ты единственный человек на земле, который в чем-то разочаровался, которому причинили боль или предали?
– А ты все это испытывала? В своем дворце из слоновой кости?
Этот высокомерный вопрос не заслуживал ответа. Она могла бы рассказать ему, что насилие бывает в бесчисленном количестве видов, но ей показалось недостойным сравнивать его несчастья со своими. Кроме того, она была слишком зла на него за отказ принять ее сочувствие.
– Ты носишь свою злость как щит. Ты трусливо прячешься за свой гнев, боясь, что в тебе заметят что-то человеческое. Тебе предлагают участие, а ты считаешь его жалостью. Кроме того, нам всем иногда нужно, чтобы нас пожалели.
– Ну тогда, – вкрадчиво произнес он, – пожалей меня.
Он двигался со скоростью молнии, а его прикосновение показалось ударом тока. Он запустил руку в ее длинные волосы, намотал на кулак и дернул к себе ее голову. Потом оттянул назад, и она испугалась, что он сломает ей шею.
– Ну как, все еще испытываешь к индейцам великодушие? Хорошо, тогда посмотрим, насколько оно сильно.
Он впился в ее губы. Жестоко, словно наказывая. Эйслин издала горловой звук негодования, но это не возымело никакого действия. Напротив, он еще сильнее намотал на руку ее волосы и еще крепче прижался к губам.
Не имея возможности шевелить головой, она схватила его за руку и попыталась оттолкнуть. Кожа у нее под пальцами была теплой и гладкой. Мускулы ощущались как натянутые под кожей стальные шнуры. Но все ее усилия были напрасны.
Чуть оторвавшись от ее губ, он сардонически улыбнулся:
– Вас когда-нибудь целовал индеец, мисс Эндрюс? Нет? Значит, будет что рассказать подружкам на следующей вечеринке.
Он набросился на нее, она упала и только потом осознала, что ей в спину впиваются камни. Он положил ее на землю. Потом вытянулся над ней, накрыв сбоку своим телом.
– Нет! – выдохнула она, когда он отпустил ее губы и начал целовать в шею чуть ниже подбородка.
Она попыталась его пнуть, но он перекинул через нее свою длинную ногу и прижал бедром.
– Что такое? Уже потеряла вкус к жалости? – усмехнулся он. – Так распробуй как следует.
И он снова принялся ее целовать. Она чувствовала, что его язык старается проникнуть между ее губами, но упрямо их не размыкала. Его рука выпустила ее волосы и схватила за шею под челюстью. Твердые пальцы сжимались, пока у нее не осталось другого выбора, кроме как открыть рот. Или в противном случае рискнуть сломанной челюстью.
Ему удалось проникнуть ей в рот. Это было яростное, опустошающее и болезненное вторжение. Она тихо вскрикнула от досады и злости и стала бороться с ним, выгибаясь на твердой земле, пытаясь его сбросить.
Но добилась только того, что он втиснул ей между ног колено и интимно прижался. Отчаянно пытаясь прекратить эти звериные объятия, Эйслин скрючила пальцы и потянулась к его лицу.
Но когда дотронулась до него, ощутила на его щеках влагу. Ее ярость тут же испарилась, уступив место удивлению. Она разжала скрюченные пальцы и вслепую провела по высоким точеным скулам и почти впалым щекам.
Ее прекратившееся сопротивление погасило и его жестокий натиск. Лукас оторвался от ее губ, поднял голову. Они молча смотрели друг другу в глаза. Его – серые, ее – голубые, полные слез.
Руки Эйслин словно жили собственной жизнью, она коснулась влажных дорожек на его щеках. Провела по соленому следу до самого подбородка. У Эйслин забилось сердце. Только глубочайшее горе могло заставить такого каменного человека ронять слезы.
Лукас посмотрел ей в лицо и тут же пожалел об этом. От злых поцелуев ее губы распухли и побагровели. Он никогда в жизни не поднимал руку на женщину. При мысли об этом ему сделалось не по себе.
Он шевельнулся, собираясь освободить ее. Но Эйслин все еще касалась его лица, исследуя рот. Он остановился.
– Я предупреждал тебя, что не надо смотреть на меня таким взглядом, – резко сказал он.
Она не отреагировала.
– Я уже говорил, что будет, если ты снова так поступишь.
На ее лице по-прежнему ничего не отразилось.
Грейвольф колебался всего один удар сердца, хотя казалось, что прошла вечность, прежде чем он издал голодный призывный звук и снова накрыл ее губы своими.
На этот раз все было совсем по-другому. Его губы стали иными. Они прижимались к ней очень нежно, он провел ртом по ее губам утешающе-извиняющимся движением.
Эйслин в ответ позволила ему приоткрыть свои губы. Но немного. Только немного. Его язык коснулся ее сомкнутых губ и мягко надавил, чтобы добраться до запертой внутри сладости.
Прорвавшись в жаркую внутренность, Лукас издал долгий горловой стон и усилил напор, проникая все глубже и глубже. Он нагнул голову, Эйслин ответным движением подняла свою. Их губы тесно соприкасались.
С Эйслин никто еще не целовался так откровенно сексуально. Лукас дерзко ласкал ее рот, имитируя сексуальные движения, пока она не начала задыхаться. Но ей хотелось большего.
Она подняла руки к его лицу, коснулась серебряной сережки в правом ухе, погладила ее. Другую руку Эйслин погрузила в его длинные прямые пряди. Она сняла ленту с его волос и позволила им рассыпаться по ладони. Черный шелк.
Рука Лукаса дергала застежку ее туники. Эйслин не протестовала.
«Не думай об этом. Просто не думай», – приказала она себе. Задуматься означало закончить. А она не хотела окончания, чего бы ей это ни стоило.
С того момента, как она застала его на своей кухне, ее со всех сторон окружали чувства и ощущения. Они били по ней почти беспрерывно, как пули из автомата. Порой ей не удавалось увернуться, и она получала сполна – в голову, в сердце, в другие места. Три ночи тому назад жизнь казалась ей пустой и бесплотной, как пустыня, – в сравнении с тем эмоциональным изобилием, которое она испытала после знакомства с Грейвольфом. И теперь она хотела пережить последнее, завершающее чувство. С ним.
- Предыдущая
- 19/49
- Следующая
