Советский Союз в локальных войнах и конфликтах - Попов Игорь Михайлович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/207
• Следующая

Наконец, немалый ущерб России в этот период нанес существенный для отечественной политики «субъективный фактор» – непоследовательность, «зигзагообразность», чрезмерная зависимость от предпочтений и симпатий конкретного правящего лица, отпугивавшая многих ее потенциальных союзников. Так, выдающийся государственный деятель Австрии XVIII столетия Кауниц, выражая свои опасения в целесообразности полагаться на Россию, считал, что поскольку «политика этого государства истекает не из действительных его интересов, но зависит от индивидуальною расположения отдельных лиц, то невозможно строить на ней продолжительную систему»[5].

В целом военно-политическое вмешательство в дела Европы не принесло России пользы. Печальным признанием этого послужила предсмертная «Записка о политических соотношениях России» министра иностранных дел К.В. Нессельроде, датированная 11 февраля 1856 г. В ней старый канцлер пишет о необходимости «разрыва» с политической системой, которой держались сорок лет; о том, что на первое место следует отныне ставить не «обязанность отстаивать, хотя бы с оружием в руках, условия европейских трактатов и частных соглашений, заключенных нами с некоторыми державами», но «требования русских интересов». Наконец, в ней заявлялось о «неотлагаемой необходимости заняться своими внутренними делами и развитием своих нравственных и материальных сил. Эта внутренняя работа является первою нуждою страны, и всякая внешняя деятельность, которая могла бы тому препятствовать, должна быть тщательно устранена»[6].

Характерно, что все это канцлер осознал лишь в отставке. Во время же своей многолетней службы, как верный слуга трона, он проводил прямо противоположную политику.

Россия так и не сумела избавиться от инерции этой политической традиции. В привычной исторической колее, несмотря на заявленную идеологическую несовместимость с прошлым, оказался и Советский Союз, что с особой очевидностью проявилось после Второй мировой войны.

В первые послевоенные годы к своей «мессианской» роли готовилась и другая держава-победительница – Соединенные Штаты Америки, которые, в отличие от Советского Союза, к концу войны действительно превратились в полноценную сверхдержаву – в экономическом и военном отношениях.

В экономике США, бывших основным поставщиком и финансистом всей победоносной коалиции, в годы Второй мировой войны произошел невиданный скачок: потенциал мощностей промышленности вырос на 50%, производство ее продукции увеличилось в два с половиной раза, а сельскохозяйственное производство выросло на 36%[7]. Между экономиками Советского Союза и Соединенных Штатов в первые послевоенные годы существовал огромный разрыв, который может быть приблизительно оценен как 1:5. Без учета СССР промышленное производство США превосходило производство всех других стран мира вместе взятых[8].

В сложившихся условиях появление у США атомной бомбы имело символическое значение, свидетельствовавшее о неоспоримом мировом лидерстве этой страны.

Американские руководители ясно осознавали огромное превосходство США над СССР. Вновь избранный президент США Г. Трумэн однозначно огласил это на весь мир: «Мы вышли из этой войны как самая мощная в мире держава, возможно, самая могущественная в человеческой истории»[9]. И подобное заявление не было чрезмерно претенциозным. Сложившееся положение, к примеру, прекрасно понимал и У. Черчилль, который в порыве откровенности как-то сказал американскому послу в Москве Гарриману: «Центром власти теперь является Вашингтон»[10].

В Соединенных Штатах, как и в Советском Союзе, уже в годы войны велись интенсивные приготовления к тому, чтобы во всеоружии встретить революционные изменения, которые война породила в мире. Мотивы традиционного господства: экспорт капитала, контроль над иностранными рынками, обладание источниками сырья, завоевание военных позиций – были для вашингтонской политики уже узки.

Соединенные Штаты почувствовали себя в силах перестроить по своему образу и подобию если не весь мир, то по крайней мере его значительную часть. Решению этой задачи способствовало всевозрастающее единство мирового развития – неизбежный результат роста экономики, развития коммуникаций и современных средств связи.

В самих США господствовало всеобщее убеждение в превосходстве своей страны над всеми другими. Подавляющая часть населения была вдохновлена амбициозной целью вашингтонских политиков руководить миром. Все, что теперь не вписывалось в американский «стандарт», стало отвергаться с порога.

Идеологическая программа нового «крестового похода» против Востока была сформулирована в знаменитой речи У. Черчилля в Фултоне в марте 1946 г. Начав с утверждения, что Соединенные Штаты находятся на «вершине мирового могущества», Черчилль далее изложил свою генеральную стратегическую концепцию. Хорошо, говорил он, что атомная бомба находится в руках американцев: никто не смог бы спать спокойно, если бы «временная монополия на обладание этим ужасающим оружием» была захвачена «каким-либо коммунистическим или неофашистским государством». К тому дню, когда эта монополия может быть утеряна, США необходимо гарантировать себе «обладание таким превосходством, такой ужасающей мощью», которые бы предотвратили саму возможность использования кем бы то ни было другим этого оружия. В то же время необходимо защищать повсюду в мире «великие принципы свободы и прав человека, которые являются общим историческим наследием англоязычного мира». Этой фразой Черчилль недвусмысленно отводил роль мирового правящего центра Западу, прежде всего США и Великобритании.

Выводом отсюда последовало предложение, которое Черчилль объявил основной целью своего визита за океан, – создание широкой ассоциации Британской империи и Соединенных Штатов, причем не только в политической, но и в военной сферах.

Необходимо спешить – «времени осталось мало». «Никто не знает, – говорил Черчилль, – что Советская Россия и ее международная организация намерены предпринять в ближайшем будущем и каковы те пределы, если они вообще есть, в которых будет развертываться их экспансия и их стремление к вербовке новых сторонников». Здесь он произнес фразу, которой суждено было стать знаменитой: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике опустился над Европейским континентом железный занавес». Вслед за описанием так называемых «полицейских режимов», которые утверждались и действовали за этой завесой, последовало еще более грозное предупреждение: «Вдали от русских границ пятая колонна коммунистов ведет свою работу она представляет собой нарастающую угрозу для христианской цивилизации».

Черчилль не утверждал, что Советский Союз хочет войны, но отмечал, что СССР желает воспользоваться «плодами войны и получить возможность неограниченного распространения своего могущества и своей доктрины». Поэтому никакое умиротворение, по его мнению, невозможно. Это замечание звучало особенно вызывающе: оно содержало аналогию между СССР 1946 г. и Германией 1930-х гг.[11], аналогия, которую позднее Черчилль проводил еще более недвусмысленно.

Напряженность в стане победителей нарастала. Постепенно она приобретала черты враждебности. Две сверхдержавы уже не стеснялись во взаимных обвинениях, не скрывали раздражения.

На Западе это противостояние очень точно и образно охарактеризовали как «холодную войну». Без прямого вооруженного конфликта, которого «два мира – две системы» смогли избежать. Но с изощренным противоборством дипломатов, разведок и контрразведок, соревнованием экономик и культур, самого образа жизни.

• Предыдущая
• 3/207
• Следующая