Журнал «Если», 1998 № 03 - Финтушел Элиот - Страница 67

• Предыдущая
• 67/85
• Следующая

— Нет, — таким же шепотом ответила Хелен. — Вот именно, что нет…

Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я просто не вынесу!

Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь отвернулась от нас.

— Вот как, оказывается, внимание завоевывать. В кои веки что-то умное сказать?

Ни я, ни Хелен, не решились ответить. Вместо нас это сделал Маркус:

— У тебя вполне получилось.

Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную ссору или в истерику, стих. Луиза вздохнула:

— Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют, Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть навсегда. Оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во Сестре… Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь. Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира, не стоит.

— Ты права, сестра, — сказала Хелен. — Но что же нам делать? Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?

— Иного выхода нет, — твердо ответила Луиза. Мне показалось, что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.

Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча, потом Маркус завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справиться. Да и все равно проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.

Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Маркусом и почти мгновенно заснул. Луиза осталась сидеть — прямая, строгая, напряженная.

Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?

…Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иного сна будет.

На мягком диванчике да по ровной дороге, в экипаже с хорошими рессорами — кучер не солгал — спать можно лучше, чем на перине. Только усыпляют мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны о доме — лучшая отрада для путника.

Но мне снился кошмар.

Снился мне ад.

Ледяная пустыня — без конца, без края. Небо — темное, ни звезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.

А передо мной — столб. Деревянный столб, покрытый иголочками изморози.

И человек на нем — привязанный, прикрученный, с руками за спиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята — будто пытался в последний раз в небо взглянуть.

В пустое, серое, выцветшее небо…

Я взвыл, закричал — от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза выдрать, — чтобы не видеть, не сметь видеть…

И проснулся.

Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому, что я поднял голову.

— Проснулся, Ильмар?

У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Маркуса, во сне уткнувшегося мне в грудь, сел.

— Кошмар? — догадалась Луиза.

За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков. Весь день проспал, надо же, и в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моем сне.

— Свет зажги, — выдавил я. — Свет…

Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула по обитой тканью стене, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре. Может, я по-прежнему сплю?

Я глянул на Маркуса — тот проснулся от моих движений.

— Ущипни, — попросил я.

— Охотно.

Вопль удалось сдержать с трудом. Но зато полегчало.

— Это раскаянье, или тебе стало интересно, что я чувствовал?

Я оставил его иронию без ответа. Покосился в окно — ни огонька, спросил:

— Луиза, мы что, ехали все время?

— Два раза останавливались. Но ты так крепко спал, что я решила не будить. Что с тобой, Ильмар, ты сам не свой?

— Кошмар, — просто сказал я. — Сон гнусный.

— Тогда не рассказывай, — глянув на Маркуса, попросила Луиза.

— Скорее, наоборот… Сестра, вы можете отпускать грехи?

Луиза сразу подобралась.

— В случае необходимости, брат мой. Говори.

— Мне снился… — я сглотнул. — Снился ад. Или что-то очень на него похожее. Ледяная пустыня… с неба темный свет… холод…

— Это не грех, — недоумевающе ответила Луиза. — И не знак свыше. Принято давней церковной буллой, что дурные сны ничего не значат. Успокойся и…

— Еще мне снился Искупитель, — я отвел глаза.

— А это, скорее, добрый знак…

— Мне снился Искупитель в аду! — крикнул я.

Сестра Луиза осенила меня святым столбом. Заворочалась и проснулась Хелен. Боюсь, крик мой сквозь тонкие стенки долетел и до соседних купе.

Пришлось повторить рассказ и для Хелен. Теперь — более подробно. Луиза уже опомнилась, лишь держала руки сложенными — лодочкой, а не столбом, значит, мне требовалось милосердие Сестры…

По мере рассказа сон смывался, терял остроту. И все же неприятный осадок не исчезал.

— Это не может быть знаком свыше, — решила наконец Луиза. — И грехом не может. Идьмар, твои темные сны — лишь отражение мятущейся души, что идет к свету.

Ну, началось.

Любят служители Церкви, едва что-то им самим непонятно, перевести разговор либо на промысел Божий, людьми непостижимый, либо на смятение души и борьбу света и тьмы.

— Спасибо, сестра Луиза, ты права, — покорно сказал я. Но настоятельница еще долго говорила, объясняя мне весь смысл аллегории — даже в аду, который есть моя душа, придет ко мне любовь Искупителя. И надо не отвергнуть ее, а растопить лед страха.

Увидала бы она то, что я видел!

Так… так реально.

Так холодно.

Так далеко-далеко отсюда.

А за окнами дилижанса замелькали огоньки, потянулись домишки, другие экипажи. Наш дилижанс замедлил ход, перестук копыт стал глуше, размереннее.

Мы въезжали в Неаполь.

— Даже не будем говорить вознице, что сходим, — предложила Хелен. Ее мои кошмары ничуть не тронули, она сохранила спокойствие.

— Пусть везет дальше пустоту.

— Отправимся в порт, — согласился я. — И морем — до Нанта. Там решим…

Сон не то чтобы совсем стерся в памяти, но поблек настолько, что можно было думать о чем-то другом. И взамен бессильного ужаса ко мне вернулась обычная легкая тревога.

Слишком гладко все прошло.

Слишком легко мы убежали.

Пока дилижанс, раскачиваясь и дергаясь на узких улочках, протискивался к станции, я все размышлял, где и в чем ждать беды. Что-то меня насторожило, когда я проснулся и начал рассказывать свой сон.

Маркус!

Он не сказал ни слова. Не задал ни единого вопроса.

Я посмотрел на мальчика — тот сидел на диванчике по-османски, скрестив ноги. Размышлял о чем-то там своем.

— Марк, — тихо спросил я. — А тебе не снятся сны? Серые, ледяные сны?

По тому, как он прямо… заиндевел, я понял, что попал в точку, а точка эта вдруг начала превращаться в воронку, водоворот и затягивает, уносит в мутную холодную тьму….

Маркус глянул на меня, раскрыл даже рот, но промолчал, а тут еще толчок дилижанса и невнятная брань кучеров разрушили возникшую было на миг картину, в которой и мне, и ему было место, и странные же это были места!

— Приехали? — спросила Хелен.

Посмотрела в окошко, пожала плечами.

Я последовал ее примеру. Сердце вдруг принялось частить, ладони вспотели. Что-то надвигалось, стремительно, неумолимо, и вся наша поездка была лишь отсрочкой, насмешливым и ненужным прологом к самому главному действию.

— Маркус, обувайся, — бросил я. — Хелен…

Мы обменялись понимающими взглядами. Летунья прикрыла глаза, потянулась — и достала из Холода пулевик. Тот, что мы забрали у офицера Арнольда.

• Предыдущая
• 67/85
• Следующая