Шантаж - Лавров Александр - Страница 4
- Предыдущая
- 4/22
- Следующая
…Вот и дом бабы Лизы. То-то сюрприз ей будет!
А бабка уже сияла на пороге в праздничном платочке.
Чинно расцеловались.
– Припозднился, Павлуша. Я уж думала, сердце обмануло. Баня вытоплена, ужин на столе.
– Откуда ж вы знали, баба Лиза?
– Потому последняя твоя ловля. Послезавтра застудит воду до весны.
Бюро прогнозов обещало продолжительную оттепель, но против примет бабы Лизы не поспоришь.
С радостной душой Знаменский шагнул в тепло избы. Под ногами восторженно заюлил кот Витязь, поклонник рыбьих потрохов. А на столе высилась… гора плюшек, точь-в-точь маминых. Но вкуснее, потому что еще теплые и не из духовки, а из печи.
Следующая неделя выдалась не легче. Так что завидя Токарева в дверях кабинета, Пал Палыч отрицательно качал головой – не было ни малейшего шанса выкроить время на ювелира…
Но вот наконец просвет и равносильный отдыху обыск у Миркина.
В его комнатенке Токарев пропахал носом малейшие щели и щелочки. Обнаружили: немного (для ювелира) денег, кое-какие золотые вещи, аптечные весы.
Считай, ничего.
Токарев, правда, обласкал вожделеющим взором захламленную невесть чем прихожую и широкий коридор (дом был дореволюционной постройки), но соседи – они же понятые – в один голос объяснили, что прихожая и коридор находятся в безраздельном пользовании Праховой и никто ее добра не касается.
– Почему? Ведь место общего пользования?
– Как-то по традиции, – вздохнул Сидоров, скуластый парень, проживавший через стену от Миркина, очень за него расстроенный и не заботившийся этого скрывать.
Прахова, напротив, демонстрировала свою солидарность с милицией и сурово обличала современную молодежь, игнорируя требования Токарева заткнуться («Убедительно прошу вас… разговоры, простите, отвлекают… будьте добры…»). То была дородная старуха в ярком бархатном халате, вдова трех-четырех состоятельных мужей. Старуха – если признать старостью семьдесят лет, прожитых в здравии, довольстве и с запасом энергии еще на полвека вперед.
Третья соседка – мрачноватая коротышка – отличалась молчаливостью и на все взирала исподлобья. Похоже, исполняла функции домработницы Праховой.
Они ждали в передней выхода Миркина, зная, что того сейчас уведут и, может быть, надолго.
Тот вышел тихо, устало, плечо оттягивала сумка с вещами. Понурясь, дошагал до двери, тут обернулся и попросил Знаменского:
– Разрешите попрощаться.
– Только без лишних слов.
Сидоров дернулся было, но сробел: позволят ли обменяться рукопожатием с арестованным? Арестованный заметил, усмехнулся тишине, подчеркивавшей драматизм момента.
– Ну что ж, милые соседи, не поминайте лихом. Носите передачи, – и сделал шутовской прощальный жест.
– Ах, Борис, – заволновалась Прахова, – вы легкомысленный человек. По-моему, вы не понимаете всей серьезности положения!
– Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы – они мои.
Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась:
– Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться…
– Нет, просто спекулировал золотыми изделиями.
– Прискорбно слышать! – она аффектированно закатила глаза.
– Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, – вмешался Токарев.
Сидоров и Прахова расписались.
– Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК.
Знаменский напоследок записал телефон, отдал Сидорову:
– Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить.
– Хорошо, – угрюмо пообещал тот.
Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей.
– Всенепременно!
По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу:
– Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом холодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Скажите, это и есть прогресс?
Парень пожал плечами и направился в глубь квартиры.
– Погодите, Серж!
Но тут слово взяла Настя.
– Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет?
Та мигом переключилась на будничные заботы:
– Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжается. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Филиппову – возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи…
– Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить.
– Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского.
– Все?
– С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку…
– Богдана Хмельницкого она давно, – досадливо поправила Настя, шлепая по коридору.
– Настя, деньги и рецепты на рояле!
Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квартиру – то, возможно, устыдились бы нелестному мнению о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.
Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор.
– Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, – печалился Боря.
– Да ну?
– Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объясняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?
– Слыхал.
– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говорю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосипед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»
Знаменский улыбнулся:
– Ну, трогательно.
– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.
– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!
– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сентиментальный.
Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». Порочное, что называется, лицо – и одновременно привлекательное.
Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В неплохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомендовал «своих» покупателей.
Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:
– Кассир участвовал в ваших операциях?
– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.
– Кому сбывали приобретенные вещи?
– Да вы ж знаете.
– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?
– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.
- Предыдущая
- 4/22
- Следующая
